Красные солдаты входят внутрь. Их уже встречает представитель центрального органа партии Сталин. Дашкевич зачитывает ему приказ ВРК об открытии типографии. Улыбаясь в усы, Сталин идет рядом с волынцами. Вслед за ними по лестнице, ведущей на площадку, где опечатаны двери в цеха, устремляются рабочие.

Караул волынцев поднимается уверенно. Офицер с напряженным лицом идет впереди. Момент решающий — будет ли стрелять караульный? Окажет ли сопротивление? Ведь у солдат из Смольного ни пропуска, ни пароля… А может быть, он сдаст свой караул новой власти? Минута историческая…

Солдат-кавалерист вопросительно смотрит на волынцев и офицера.

— Разводящий! По распоряжению Военно-революционного комитета произвести смену часового!.. — приказывает Дашкевич вопреки уставу старой армии.

Один из волынцев встает рядом с часовым, хлопает прикладом о плитки пола. Кавалерист молодцевато берет свой карабин "на плечо" и делает три шага вперед. Офицер командует смененному отправляться немедленно в свою часть. Рабочие расступаются, улыбаются ему дружелюбно. Солдат, постояв, пошел по лестнице вниз.

Дашкевич срывает с дверей восковую печать, запасенным рабочими вторым ключом открывает цех. Распечатывает машины. Караул из Смольного занимает помещение у ворот.

…Утреннее заседание Временного правительства идет вяло. Председательствует маленький, кругленький Коновалов. Битый час обсуждают вопрос о снабжении Петрограда углем. Керенский все еще в штабе округа контролирует распоряжения военных. Около полудня он отправляется с Дворцовой площади в Мариинский дворец и, садясь в авто, видит, как 1-й Петроградский женский батальон выстраивается, словно для парада, перед Зимним дворцом. Министр-председатель немного приободряется, авто летит мимо Исаакиевского собора и темно-красной громады Мариинского дворца.

В Белом зале министр внутренних дел Никитин докладывает что-то предпарламенту. Появляется Керенский в сопровождении двух адъютантов. Министр немедленно освобождает ему трибуну для внеочередного выступления.

Керенский почти кричит, что большевики содействуют не немецкому пролетариату, а правящим классам Германии, открывая фронт перед Вильгельмом. Он клеймит Ульянова-Ленина, отдает с трибуны распоряжение об аресте ленинцев и судебном следствии.

Левые эсеры и меньшевики-интернационалисты поднимают страшный шум. Стараясь перекричать левую часть зала, министр-председатель буквально визжит: "Да слушайте! Когда государство от сознательного или бессознательного предательства погибает или находится на краю гибели, Временное правительство и я в том числе предпочитаем быть убитыми или уничтоженными, но жизнь, честь и независимость государства мы не предадим…"

Шум обструкции глушит его слова. В шуме и гаме к оратору подходит Коновалов и за трибуной подает Керенскому какую-то записку. Премьер поднимает ее вверх и демонстрирует залу. Шум постепенно стихает. Тогда Керенский зачитывает перехваченное предписание номер 1 Военно-революционного комитета одному из полков о приведении его в боевую готовность. Теперь уже справа раздаются крики, одобряющие позицию правительства против большевиков.

— Восстание будет немедленно подавлено! — обещает Керенский. — Я требую, чтобы сегодня же, в этом заседании, Временное правительство получило от вас ответ, может ли оно исполнять свой долг с уверенностью в поддержке этого высокого собрания?..

После своего вопроса министр-председатель мгновенно выбегает из зала в сопровождении группы офицеров…

…Владимир Ильич в квартире Маргариты Васильевны Фофановой, на четвертом этаже большого доходного дома по Сердобольской улице. Квартира архинадежна, несколько раз сегодня Фофанова носила записки Ленина в Выборгский районный комитет РСДРП (б), через который идет связь с ЦК. Возвращаясь из райкома, Маргарита Васильевна доставляет свежие выпуски газет и известия, которые все больше волнуют Ленина, так, что он не находит себе места. Не вышел о утра "Рабочий путь"… но днем из райкома прибыл ответ на записку и газета — отбили, знать, типографию. Часа в три стало известно, что разведен Николаевский мост, но Сампсониевский в наших руках… Дважды Владимир Ильич получает «нет», не разрешают выходить Ленину в Смольный…

А в газетах сообщение об отставке генерала Верховского, который выступил в предпарламенте с предложением заключить мир, потому что воевать Россия больше не может…

Присев к письменному столу, взволнованно пишет Ильич письмо членам ЦК: "Товарищи! Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно.

Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс".

В пятый раз уходит Фофанова в этот день в районный комитет с конвертом от Ленина. Подробно рассказала Надежде Константиновне, как рвется Ильич в Смольный, что напрасно товарищи его не пускают в такой момент…

Без десяти одиннадцать Маргарита Васильевна вернулась домой с ответом "да!". Квартира пуста. На столе в чистой тарелке — значит, и не пообедал лежит записка: "Ушел туда, куда вы не хотели, чтобы я уходил. До свидания. Ильич…"

Ночная изморозь посеребрила булыжник мостовых и землю в сквере перед Смольным. У ограды красногвардейцы и солдаты жгли костры, чтобы согреться. Настя, накинув на плечи платок, вышла из главного подъезда, чтобы отдать срочный пакет связному для Выборгского райкома. Возвращаясь, она лицом к лицу столкнулась у одного из костров со своим отцом. Петр Федотович выглядел вполне опытным красногвардейцем. Он был одет легко, тепло и вооружен винтовкой. Карманы, наполненные патронами, оттопыривались.

— Здравствуй, доченька… — ласково улыбнулся он Насте.

— Пап, — вырвалось у нее по-детски, — и ты с нами?!

— Что я, хуже других? — обиделся Петр Федотович.

— Я рада-рада… — стала извиняться Настя. Чтобы перевести разговор на другую тему, она спросила: — А много ли красногвардейцев на твоей фабрике?

Отец смущенно кашлянул в усы.

— Да теперь уж никто и не вступает, — махнул он рукой.

Анастасия почувствовала себя разочарованной и, в свою очередь, обиженной.

— Что же так? — подняла она с укором глаза на отца.

Двое красногвардейцев, сидевших у костра на пустых патронных ящиках, засмеялись розыгрышу.

— Милая! Теперь и вступать некому — почитай, с сентября весь мужской персонал фабрики в Красной гвардии… Вот только хозяина на тачке вывезли за ворота… А так — все!..

— Ты скажи, дочка, когда главное-то начнется? — посерьезнел отец. — Тут все сказывают, что Ильич нынешней ночью в Смольный пришел и теперь дело быстрее делаться будет…

— Правильно говорят! — откликнулась Настя. — У восстания есть теперь главнокомандующий… Вчера вечером наши заняли телефонную станцию. Сегодня в ночь взяты вокзалы и почтамт, электрическая станция…

— Хорошо, что электрическую станцию!.. — вскинулся один из красногвардейцев, что помоложе. — Нам свет нужен! Это буржуи свои дела творят в темноте…

— Не простынь, дочка! — забеспокоился Петр Федотович. — Ты в какой комнате службу правишь? Возьмем Зимний — приду доложу…

— В семьдесят пятой, пап! — поцеловала Настя отца на прощание.

…Полковник Мезенцев около девяти часов утра шел от «Астории», где жительствовал, в свою канцелярию в Зимнем. Слякотная погода заставляла двигаться быстро. На углу Вознесенского и Адмиралтейского проспектов он вынужден был умерить свою прыть. Прямо на него, чуть замедлив ход на повороте, мчались два авто. Один — закрытый «рено» со звездно-полосатым флажком на радиаторе, второй — большой американский «пирс-эрроу». Обе машины, как знал любитель автомобилей артиллерист Мезенцев, принадлежали военному атташе Соединенных Штатов Америки. Полковник по привычке вытянулся «смирно», узнав в господине, одетом в широкое драповое пальто, с серой фуражечкой на голове, министра-председателя. Другими пассажирами были два адъютанта Керенского.