Вдруг из коридора, ведущего в комнаты за Белым залом, показалась тщедушная фигурка человека с высоко поднятой рукой, которой он словно прорезал толпу. Движения его были быстры, глаза горели, словно два факела. Бледность заливала его напряженное лицо. За ним под конвоем двух солдат с винтовками спешила другая тщедушная фигурка. В первой Настя узнала депутата Думы «трудовика» Керенского, ставшего теперь эсером. Словно привязанный, боясь отстать, семенил за спиной Керенского министр внутренних дел Протопопов.

— Не трогать этого человека! — исторгал время от времени вопль из своей груди Керенский. — Не сметь прикасаться к этому человеку! Дума не проливает крови!

Настроение в Петрограде против Протопопова было таково, что толпа могла устроить над ним самосуд, хотя он, как выяснилось, добровольно явился в Думу под арест. Теперь они прошли Екатерининский зал, помещения, прилегающие к нему, и вышли к Холодному коридору, ведущему в Министерский павильон. Двери стеклянного тоннеля захлопнулись, часовые встали со скрещенными винтовками. Никто не видел, как "сильная личность" Временного комитета Думы Керенский ввел поникшего верного слугу царя в зал. Здесь в молчанье вокруг стола с остатками завтрака сидели арестованные в минувшие часы министры и сановники. Старцы с блестящими лысинами, сединами, аксельбантами с интересом повернулись ко вновь вошедшим. Как же — сам Протопопов явился!

Керенский сел на диванчик в изнеможении. Он кончил ломать свою комедию и вполне будничным тоном обратился к "этому человеку":

— Садитесь, Александр Дмитриевич!..

…В комнате номер 12, самой большой из трех, еще недавно занимавшихся бюджетной комиссией Думы, собиралось заседание Совета рабочих депутатов. Обширный стол, крытый зеленым сукном, служил как бы центром комнаты, откуда из-за тесноты убрали все стулья. В соседней комнате, дверь в которую была открыта, шла регистрация прибывающих делегатов. За сутки, истекшие после опубликования воззвания Временного исполнительного комитета, объявлявшего о созыве Совета рабочих депутатов, в его состав уже вошли десятки меньшевиков, эсеров, «межрайонцев» и других деятелей, рвавшихся в лидеры народного движения. Большевики и рабочие-революционеры по-прежнему боролись с оружием в руках на улицах столицы, а интеллигенты, представители легальных рабочих организаций, спешно проводили выборы. К тому же большевиков, ведших подпольную работу, мало кто знал по именам и фамилиям, а больше по подпольным кличкам. Поэтому многие большевики оказались неизбранными в Совет, хотя и вели рабочие массы на штурм самодержавия.

По той же причине в руководство Советов избранными оказались меньшевики и иже с ними.

Наибольшую активность проявлял бывший большевик, отошедший в дни войны от политической деятельности и ставший «оборонцем», Николай Соколов. Он и вел первое заседание Совета. Председателем оказался в нем Чхеидзе, а его заместителями — Керенский и Скобелев.

Волна за волной шли радостные выступления представителей воинских частей. Но вдруг их тон стал меняться. Члены Совета узнали от рабочих-печатников, что Родзянко подписал приказ об армии. Текст его гласил:

"1) Всем отдельным нижним чинам и воинским частям немедленно возвратиться в свои казармы; 2) всем офицерским чинам возвратиться к своим частям и принять все меры к водворению порядка; 3) командирам частей прибыть в Государственную думу для получения распоряжений в 11 часов утра 28 февраля".

Рабочий, принесший этот приказ из типографии, зачитал его, затем смял листок, бросил его на пол и заявил:

— Типографисты отказываются печатать такие приказы!

Солдаты одобрительно загудели.

— Думские политики тащат нас назад, товарищи! — выступил один из них.

— Это контрреволюция!

Большевик Молотов, член Совета, предложил сжечь публично приказ Родзянки как контрреволюционный…

Но Чхеидзе прервал протестующих. Он уговаривал их не портить отношения Совета с Государственной думой, выяснить все с Временным комитетом, передать вопросы в военную комиссию. Он знал, что эта комиссия к тому времени уже была захвачена думцами…

Молотов настаивал, солдаты возмущенно шумели. В комнате становилось слишком жарко и душно. Вопрос о приказе Родзянки так и не был решен за столом с зеленым сукном в комнате номер 12. Вскоре он перешел на улицы. На солдатских митингах, в толпах демонстрантов стали появляться ораторы, которые во всеуслышание стали говорить об измене Временного комитета Государственной думы.

"Бюро донесений" Таврического дворца, своего рода думская разведка, доносила, что солдаты еще больше возбуждаются против своих офицеров и грозят им расправой.

Комендант Таврического дворца и Петрограда полковник Энгельгард был вынужден обнародовать приказ-опровержение. Он подал его таким образом, что распространились слухи, будто бы офицеры отбирают оружие у солдат. Но «слухи» эти проверены и оказались ложными. Председатель военной комиссии Государственной думы заявляет, что будут приняты самые решительные меры к недопущению подобного образа действий со стороны офицеров, вплоть до расстрела виновных.

100000 экземпляров этого приказа были немедленно напечатаны и распространены в казармах. Приказ успокоил солдат, но ненадолго. Появились новые тревожные симптомы контрреволюции.

В толчее митингов и людских водоворотов в коридорах Таврического дворца Анастасия издали увидела Михаила Сенина. Он выделялся в толпе рано поседевшими волосами, энергичным молодым лицом, гладко выбритым и румяным. Темно-карие глаза резко контрастировали с его белоснежной, густой шевелюрой, а длинный кривоватый нос придавал лицу саркастическое выражение. Невысокого роста, без шапки, одетый в черное суконное пальто с бархатным воротником, Сенин, как писалось в полицейских протоколах, "особых примет не имеет". Тем не менее любой человек почти сразу выделил бы его из множества людей. То ли он источал особую энергию, то ли белые волосы отличали его, а может быть, острый блеск его живых глаз.

Сенин тоже увидел Настю и стал пробираться к ней. Несмотря на деловитость и крайнюю революционность, бросавшую его то и дело в подполье, Сенин не забывал светлого романтического июньского дня, когда Алексей Соколов представил его своей невесте, замечательно красивой девушке с синими глазами, ставшей через несколько минут его венчаной женой. Еще больше он зауважал и по-товарищески полюбил Настю, когда узнал от партийцев, что Анастасия Соколова сочувствует большевикам, выполняет партийные поручения и помогает комитетчикам в хранении нелегальной литературы.

Сейчас Сенин был особенно рад снова видеть Настю здесь, в Таврическом дворце. Они не виделись всего сутки, но сколько уже пролетело событий, как далеко зашла революция в своем неукротимом движении. Создан Совет, в него вошло много большевиков. Хотя они со своими сторонниками не составляют еще большинства в Совете, но успешно отстаивают здесь, в Таврическом, дело народа. Важно и то, что в Совет избраны сотни солдат, что этот революционный орган народной власти стал называться Советом рабочих и солдатских депутатов.

— Начинается заседание Совета… Пойдемте на хоры, в бывшую ложу прессы… — предложил Сенин. По левой лестнице они прошли на балкон. Места у барьера были все заняты, и приходилось вставать, чтобы видеть ораторов и президиум.

— Эвон махонький, чернявенький, с глазками-бусинками, энто меньшевик Суханов, — комментировал бородатый солдат с винтовкой меж колен. Он, вероятно, проводил долгие часы на всех заседаниях Совета и поэтому, словно заведующий протоколом, знал в лицо всех, занимавших сейчас места в президиуме.

— А тот вон, махонький, с козлиной бородкой, да бровки насуплены — энто собственнолично председатель Чхеидзе, Николай Семеныч, — показывал солдат корявым пальцем. — А вот ентот, тоже с бородой, но посветлее, обратно же весь взъерошенный, — энто эсер Чернов будут…