Уже собрание отъезжающих большевиков приняло подготовленное Лениным "Прощальное письмо к швейцарским рабочим", в котором выражалась благодарность за солидарную поддержку русских эмигрантов и за полезное сотрудничество с ними швейцарских интернационалистов. Владимир Ильич заложил в это письмо и боевую программу борьбы российского и международного пролетариата против войны и за социалистическую революцию…

Уже сделано и множество других дел, среди которых — поручение Владимира Ильича Раисе Борисовне Харитоновой, временно остающейся в Цюрихе для связи со швейцарскими товарищами — внести в партийную кассу оставшиеся на сберегательной книжке от залога Ленина пять франков и пять сантимов в качестве партийного взноса за апрель Владимира Ильича и Надежды Константиновны…

Утром 27 марта (9 апреля) «Ильичи» возвращаются из Берна, где несколько дней были загружены отъездными делами, в последний раз поднимаются на гору по узкому Шпигельгассе к старому дому, дававшему им приют в Цюрихе. Темная лестница, квартира сапожника Каммерера… Вся семья в сборе. Ульяновы отбирают небогатые пожитки, которые возьмут с собой на родину. Часть вещей оставляют. Последний взгляд на крохотную продолговатую комнату с керамической печкой-"буржуйкой"…

Обнимая на пороге своего дорогого постояльца, Каммерер говорит ему на прощание:

— Надо надеяться, что в России вам не придется так много работать, как здесь, господин Ульянов!

— Я думаю, господин Каммерер, — отвечает ему задумчиво Владимир Ильич, — мне придется работать в Петербурге еще больше…

— Ну-ну, — говорит добрый хозяин, — больше, чем здесь, вы так или иначе не можете писать… Найдете ли вы там сразу комнату? Ведь там, наверное, сейчас жилищный кризис?

— Комнату-то я найду… — улыбнулся Ульянов, — только я не знаю, будет ли она такой же тихой, как ваша, господин Каммерер!..

…После двух часов пополудни респектабельная Банхофштрассе Вокзальная улица — увидела необычное зрелище. К вокзалу приближалась группа из тридцати двух человек, среди которых был и один ребенок. Они тащили свои пожитки так, как это не принято в Швейцарии. Узлы с одеялами и подушками, потертые эмигрантские чемоданы, скромное, но аккуратное верхнее платье выдавало нуждавшихся в средствах путешественников. Привыкшие к богатым туристам, вокзальные служащие изумились еще больше, когда вокруг живописной группы эмигрантов стала собираться на перроне толпа их друзей — рабочих, других эмигрантов, остающихся пока в Цюрихе, социал-демократов и молодежи…

Вот отъезжающие вошли в вагон, разместились и сразу же высунулись из окон. Последние напутствия. Из толпы зевак вдруг раздались оскорбительные выкрики. Это явно английская агентура начинала свою психологическую войну против большевиков-"пораженцев". Но отдельные голоса недругов заглушило задорное пение «Интернационала», под звуки которого в 15. 10 трогается поезд…

…На пограничной германской станции Готтмадинген к скорому поезду до Франкфурта-на-Майне прицеплен смешанный вагон 2-3-го класса. Атташе германского посольства в Берне Шюллер, сопровождавший русских эмигрантов до границы, следит за тем, чтобы ни один параграф инструкции не был нарушен. Он передает группу в Готтмадингене уполномоченному германского генерального штаба ротмистру Арвиду фон Планинц и доктору Вильгельму Бюригу. Господа германские уполномоченные ни словом не обмолвились с русскими. Только Фриц Платтен остается посредником.

У вагона серо-зеленого цвета, куда вошли эмигранты, запломбированы три двери на обеих площадках. Четвертая, на задней площадке, открывается свободно, так как Платтену и офицерам предоставлено право выходить из вагона. Ближайшее к этой двери мягкое купе заняли господа офицеры, но в коридоре подле их двери на полу была проведена мелом черта, которая без нейтральной зоны отделяла территорию, занятую немцами, от русской территории.

Фон Планинц строжайше соблюдал инструкции, переданные ему атташе Шюллером. Роль Бюрига была сложнее. Он владел русским языком, и ему было вменено в обязанность подслушивать разговоры, которые вели эмигранты. Оба немца тщательно следили за тем, чтобы никто из населения не вступал в контакт с эмигрантами.

Меловую черту имел право пересекать один лишь Платтен… Мягкие купе второго класса были предоставлены женщинам и единственному малышу четырехлетнему Роберту.

Владимир Ильич мысленно был уже там, в революционном Петрограде. В жестком купе, где две скамьи золотились светлым деревом, а от окна отходили два маленьких откидных столика-лепестка, работать было крайне неудобно. Но Ленин не замечал неудобств. Лишь изредка выходил он из глубокой сосредоточенности, чтобы бросить заинтересованный взгляд на немецкие городки, мимо которых пролетал скорый поезд. В отличие от невоюющей Швейцарии здесь, в Германии, поражало почти полное отсутствие взрослых мужчин. На улицах, платформах, в полях, где уже начинались работы, везде одни женщины и подростки. Изможденные, худые лица женщин подсказывают вывод: Германия, как и Россия, устала от войны. На привокзальных площадях городов и больших станций, где задерживался на несколько минут поезд, пустые или заколоченные витрины, в киосках на платформах — ничего съестного.

Владимир Ильич внимательно слушал заходивших в купе товарищей, но мысли его были далеко. Чаще Владимир Ильич общался с Фрицем Платтеном. Уже тогда, в тесном купе, он рисовал швейцарскому другу и интернационалисту будущее грандиозное развитие России.

В одном из разговоров Ильич сказал Платтену, что всех проехавших через Германию тридцать эмигрантов могут арестовать, как только они ступят на территорию Российской империи, и предать суду. Он рисовал картины, каким, по его мнению, может быть ход событий.

Внезапно Ленин задал Фрицу вопрос: что он думает о роли эмигрантов-большевиков в русской революции? Платтен не задумываясь ответил, что это, само собой разумеется, борьба. Что борьба эта, как он полагает, должна вестись в интересах пролетариата, но что Ленин и его верные товарищи представляются швейцарцу чем-то вроде гладиаторов Древнего Рима, которым угрожает опасность быть разорванными дикими зверями.

В ответ Ленин искренне рассмеялся.

— Значит, кто кого?! — и разрешил этот вопрос убежденно: — Мы — их!..

Когда подъезжали к Мангейму, собрались в одном из купе. Запели французские песни, полюбившиеся к Швейцарии. Но господа офицеры, услышав французские слова, забеспокоились, призвали Платтена. Фриц вынужден был просить русских товарищей отказаться от пения… Несмотря на немецкую хваленую точность, утром поезд опоздал во Франкфурт. Берлинский состав, к которому должен был быть прицеплен спецвагон, уже ушел. Эмигрантское обиталище на колесах загнали в тупик и держали там до вечера, не подпуская любопытных.

Вечером тронулись от Франкфурта и утром прибыли в Берлин, на Потсдамский вокзал. Часть перрона, где остановился вагон с русскими эмигрантами, была оцеплена. Подошел особый паровоз и перевел вагон на Штеттинский вокзал. Здесь его прицепили, также под усиленным наблюдением шупо, к поезду, следующему до городка Засниц на острове Рюген. Пока катались по окраинам Большого Берлина, эмигранты наблюдали все ту же нищету, пустоту витрин, редких прохожих. Зато в изобилии попадались люди в военной форме, солдаты, офицеры. Многие — с повязками, с палочками, иные — на костылях…

В лучах угасающего дня поезд помчался через мекленбургские равнины к Штральзунду. Потянулись скучные низменности с редкими островками ферм и поместий, с цепочками голых стриженых ветел вдоль дорог. Когда стемнело, вагон в первый раз поставили на паром — чтобы переправиться из Штральзунда на остров Рюген. Поезд из трех вагонов, в том числе и эмигрантского, подкатил к месту швартовки шведского парома. Но опоздание повторилось корабль ушел, и ждать приходилось до утра. Было холодно и сыро. По просьбе эмигрантов господа офицеры приказали отапливать вагон с помощью маневрового локомотива.

Видимо, из-за присутствия в вагоне двух сопровождающих офицеров генерального штаба, местные власти решили, что в Швецию следуют высокопоставленные деятели. Всех гостей пригласили на торжественный ужин. С благодарностью приглашение было отклонено. Вновь довольствовались чаем со снедью, запасенной еще в Швейцарии.