Водоворот толпы выбросил Шульгина в вестибюль, к билетным кассам. Какая-то рота была выстроена, у одной из стен — масса людей в гражданских одеждах. Как только Шульгин показался на лестнице, рота по команде офицера взяла на караул, стало совершенно тихо. Шульгин начал читать текст манифеста.

— Да поможет господь бог России! — оторвал Шульгин глаза от заключительных слов на бумаге и заговорил горячо, сбивчиво, растроганно. Когда он кончил и провозгласил здравицу императору Михаилу Второму, раздались жидкие хлопки и нестройное "ура!". Кто-то из железнодорожных служащих сказал ему на ухо, что Милюков уже много раз добивался кого-либо из них двоих к телефону.

Прошли в кабинет дежурного по вокзалу. Шульгин услышал в трубке голос, который не сразу узнал — до того хриплый и надорванный он был.

— Не объявляйте манифеста… — требовал Милюков. — Произошли серьезные изменения…

— Но я уже объявил…

— Кому?

— Какому-то народу… солдатам…

— Не надо было делать этого… Положение сильно ухудшилось с того времени, когда вы уехали… Нам передали текст манифеста. Он совершенно не удовлетворяет… Необходимо упоминание об Учредительном собрании… Не делайте никаких дальнейших шагов… Могут быть большие несчастия…

— Единственное, что я могу сделать, — это отыскать Гучкова и предупредить его…

— Да-да… Найдите его и немедленно приезжайте оба на Миллионную, 12. В квартиру князя Путятина…

— Почему на какую-то квартиру?..

— Там великий князь Михаил Александрович… и все мы там собираемся… пожалуйста, поспешите…

Шульгин растерянно положил трубку на рычаг.

— Где Гучков? — обернулся он к своему проводнику.

— На митинге рабочих в железнодорожных мастерских…

"Немедленно туда, — подумал Шульгин, но под рукой в кармане зашуршал конверт с текстом отречения. — Рабочие могут отобрать документ… Если так все страшно, как говорит Милюков… Что делать?"

Зазвонил телефон. Служащий снял трубку. Вытянулся, словно сделал трубкой на караул.

— Вас опять… наш начальник — Бубликов…

— Василий Витальевич! Это я — Бубликов. Я, знаете, на всякий случай послал к вам человека… совершенно верного… он найдет вас на вокзале скажет, что от меня… Можете ему все передать и доверить… Понимаете меня?

— Понимаю…

Шульгин в изнеможении опустился в дубовое кресло. Через несколько минут он вышел в зал ожидания. Через толпу протиснулся господин в скромном пальто и барашковом пирожке на голове. Наклонившись к Шульгину, сказал на ухо: "Я от Бубликова…"

Господин депутат незаметно сунул ему конверт. Доверенное лицо Бубликова исчезло…

Прошли, спотыкаясь, переплетения рельсовых путей, еле протиснулись через толпу в дверях высокого цеха, крытого железом и стеклом. Шульгину показалось, что густая толпа стоит перед эшафотом, воздвигнутым в дальнем углу мастерской. Его воображение, распаленное отречением царя и всеми сегодняшними передрягами, восприняло так дощатый помост, на котором стояла тесная группа людей и среди них — Гучков. Но говорил не он, а человек в рабочей одежде.

— Вот, к примеру, они образовали правительство… кто же такие в этом правительстве? Вы думаете, товарищи, от народа есть кто-нибудь? Так сказать, от того народа, который свободу себе добыл революцией? Как бы не так! Вот, читайте… Князь Львов… Князь!..

Шульгин вскарабкался по грязным и замасленным ступеням на помост, встал рядом с Гучковым. Толпа рокотала, реагируя на слова председателя.

— Ну да… Князь Львов… Князь, — повторил рабочий гневно. — Так вот для чего мы, товарищи, революцию делали! От этих самых князей и графов, помещиков и капиталистов все и терпели… Освободились — и на тебе! Вот тебе, бабушка, хрен, а не репка! Князь Львов!..

Толпа зашумела. Рабочий продолжал:

— Дальше, товарищи… Кто же у нас будет министром финансов?.. Как бы вы думали?.. Может быть, кто-нибудь из тех, кто на своей шкуре испытал… как бедному народу живется… и что такое есть финансы?.. Так вот что я вам скажу… Теперь министром финансов будет не помещик Барк, а господин Терещенко… А кто такой господин Терещенко, вы спросите? Я вам скажу, товарищи… Сахарных заводов штук десять!.. Земли… десятин тысяч сто!.. Да деньжонками миллионов тридцать наберется…

Толпа загудела. Председатель закончил свою речь и передал слово такому же чумазому, как и он сам, человеку. Тот начал в подобном же духе.

Шульгин тихонечко на ухо стал пересказывать Гучкову свой разговор с Милюковым, резюмировал:

— Нам надо уходить отсюда…

— Это не так легко… Они меня пригласили, я должен им сказать… заупрямился Гучков.

Но Шульгин уже пробирался к председателю, теребил его за рукав: "Нам надо в Государственную думу!.."

— Подождите… — отмахивался от него рабочий, внимательно слушая своего товарища. А тот, зажав в кулаке картуз, рубил им воздух:

— Я тоже скажу, товарищи!.. Вот они были у царя… Привезли!.. Кто их знает, что они привезли?.. Может быть, такое, что совсем для революционной демократии неподходящее… Кто их просил? От кого поехали? От народа? От Совета рабочих и солдатских депутатов? Мы таких указаниев не давали!.. Они поехали от Государственной думы!.. А кто они такие — Государственная дума? Помещики и богатей!.. Я бы так сказал, товарищи, что и не следовало бы, может быть, Александра Ивановича Гучкова даже отсюда и выпускать… Вот бы вы там, товарищи, двери и поприкрыли бы!..

"Эх, пулеметов бы сюда, пулеметов! — с ненавистью думал Шульгин. — Черт их возьми совсем!.. Вырвался джинн из бутылки!.."

Он услышал, как толпа стала кричать:

— Закрыть двери!.. — и тяжелые железные щиты покатились друг на друга.

"Ну и в переделку мы попали! Не надо было вообще ввязываться в эти плебейские митинги!.." — ругал себя и Гучкова Шульгин. Неожиданно господам уполномоченным была протянута рука помощи. Прямо из толпы, недалеко от «эшафота», стал говорить какой-то человек, по виду и одежде — рабочий, но с благостным и просветленным лицом. "Наверное, гвоздевец!" — решил Шульгин.

— Вот вы кричите — "закрыть двери", товарищи… А я вам скажу неправильно вы поступаете… Потому что вот смотрите, как с ними, например, с Александр Иванычем, старый режим поступил! Они как к нему поехали?.. С оружием? Со штыками? Нет… Вот как стоят теперь перед вами, так и поехали в пиджачках-с!.. И старый режим их уважил… Что с ними мог сделать старый режим? Арестовать! Расстрелять!.. Ведь одни приехали. В самую пасть. Но старый режим ничего им не сделал — отпустил… И вот они здесь… Мы же сами их пригласили… Они доверились — пришли к нам… А за это, за то, что они нам поверили… и пришли так, как к старому режиму вчера ездили, за то вы что?.. "Двери на запор!" Угрожаете?.. Так я вам скажу, товарищи, что вы хуже старого режима!..

После слов этого оратора закричали там и здесь:

— Верно он говорит! Верно!.. Что там… Открыть двери!

Но рабочие у дверей некоторое время не слушались.

Тогда уже грозно поднялся вал голосов:

— Открыть двери!!!

Двери покатились в стороны. Толпа ждала, что будет дальше. Слово взял Гучков. Он говорил какие-то успокаивающие слова. Под рокот его баса Шульгин думал: "Ах, толпа! В особенности — русская толпа… Подлые и благородные порывы ей одинаково доступны, и как мгновенно приходят они друг другу на смену… Слава богу, пока так!.."

Его так и подмывало бросить этой толпе обратно злые слова, но депутат сдерживал себя. После Гучкова заговорил и он, почти льстиво подлаживаясь, чтобы опять не заперли двери:

— Вот мы тут рассуждаем о том, о другом: хорош ли князь Львов и сколько миллионов у Терещенко. Может быть — рано так рассуждать? Я прислан сюда со срочным поручением: сейчас в Государственной думе между комитетом Думы и Советом рабочих и солдатских депутатов идет важнейшее совещание. На этом совещании все решится. Может быть, так решится, что всем понравится, — усики Шульгина дрогнули от невысказанной ненависти. — Так, может быть, все, что здесь говорится, зря говорится?.. Во всяком случае, нам с Александром Ивановичем надо немедленно ехать!