— Ну?
— А то, что висел-висел крюк, ничего ему не делалось, а вчера взял да и свалился. И прямо Коббинну в темя.
— Ну? У Коббинна в кузне скоро типи гнездо совьют, он туда незнамо с каких пор не заходил.
— И я о том! Не заходил — не заходил, а вот зашел, крюком-то его и того. Проломило, говорю, темечко-то.
— Ну и что…
— На Второй Подгорной, слышь, девки, снова Две Тени видели. Шли Две Тени от самого края, где Под горная к дороге на кладбище выходит. Длинные, качаются и стонут, стонут.
— Жуть!
— Мне мой Артик сказал, они в дозоре были, под самое утро видели… Да, и Две Тени, когда идут, они не как люди идут, а проплывают как бы невысоко, дороги не касаясь. А потом совсем раздирающе так застонали и сгинули.
— Ужас!..
— Мне и говорить нечего, а Управник Карт — справедливый, хороший мужик! И Управник хороший…
— В Дни Гроз трижды дожди проливенные шли, весеннюю Ярмарку из-за них передвигать пришлось, помнишь? Так, это будет раз. Два — летом, когда положено, хоть капля упала? Тучи по крышам ходили. А три — почему посередь зимы вдруг солнце выглянуло? Подумать! Солнце! В самые Дни Буранов! Да где это видано, когда было? Неспроста, неспроста…
— Девчонка его, которая с тем чужим хороводилась… И ведь надо же, все тишком-тишком, мимо да мимо, чтоб с ребятами подойти поиграть, так ни-ни, а чем мы управниковых хуже? А тут стервец мой старший и заявляет, мол, пойдет в степь, возьмет для нее чапана. Уши я ему оборвала. И глядит зверенышем, а все про свое — посватаюсь и посватаюсь, как возраст выйдет, представляешь?
— Я только издали замечу, что она на нашу улицу свернула, шаг-то у ней приметный, так своих балбесов от ворот подзатыльниками в дом загоняю, а то же вылупятся, смотреть стыдно! Раньше хоть задразнивали ее, убегала, калека проклятая. И чего в ней особенного?
— А мне каково? Я же с ними, считай, через двор. Сиэна, бывало, иной раз зайдет… А нынче — как отрезала. Зажились сытым домом, забогатели, носы воротят.
— Малых я своих тоже от греха убираю. От желтой этой. Мало ли, научит чему, да и поглядит просто косо. Масти-то, масти-то она какой, не бывает такой масти! Ни в мать, ни в отца… Ой, да не хихикай, не смейся, тут без плохого глаза не обошлось…
— Да вон, вон она стоит.
Вышло так, что Анджелка очутилась не совсем рядом с камнем, на плоской стесанной верхушке которого стоял Управник Большой Карт и несколько с ним. Или толпа так вынесла, или Тит нарочно направлял ее. Здесь было плотнее всего. Понятно, Первая Подгорная, которая выходит на площадь как раз к этому месту, — самая длинная и широкая улица Города. Больше всего народу на ней, и все стеклись сюда. Но, с другой стороны, и до Охотничьей окраины кривым переулком, который и не назывался никак, отсюда ближе.
Теперь Анджелку окружали сплошь одни охотники. Бородатые, угрюмые, стояли, заложив руки за пояса. Жевали, сплевывали, помалкивали, ни на гомон над толпой, ни на слова, что от Громкого камня неслись, особенного внимания не обращая. Как будто ждали чего-то. И самострел с боевым клинком у бедра почти у каждого. На Ярмарочную площадь, если из Управного дома собрание крикнули, положено даже без ножей простых приходить.
Тит грубо повернул ее, поставил между двух тяжело сопящих. На Анджелку покосились. От бражной вони пополам с жевательной смолой замутило. Анджелка видела Громкий камень и стоящего на нем отца с откинутым капюшоном. Вокруг камня громоздился снег, который с него сгребли нынче утром. А дальше, за поднятыми лицами толпы, за крышами; черная, где не была укрыта ледниками, подпирала тучи Гора. Они скрывали ее верх до половины.
Отец, несмотря на то что снизу различалось плохо, но Анджелка видела, был, как всегда, на голову выше всех. Почему-то она совсем не разбирала, что Управник Большой Карт кричит народу. Снова этот звон, шум… Ей показалось, что сейчас она упадет. Анджелка ухватилась невольно за ремень ближнего сопящего.
— Э, мужики, щусенка-то сомлела.
— Ты смотри, смотри, Мак сказал, если с ней что — голову оторвет…
…Карт Анджел, стоя на Громком камне, повернулся к Чагару, которого Анджелка не видела со своего места.
— Не знаю, что еще говорить им. Что покидать Город опасно? Что ночами вылавливают и разгоняют по домам дурней для их же блага? Что Город на своих запасах свободно проживет до весны, надо только чуть поджаться…
— Ты все уже сказал, Карт.
— Что никто ни с кем не собирается воевать, а если придется отложить Ярмарку, ничего страшного в этом нет? Что если будет надо, с малоимущими поделятся?
— Ты уверен, поделятся? Впрочем, ты все это уже сказал, Карт, — повторил Ник Чагар.
— Эй! — заорали из толпы. — Карт! Почем ты знаешь, может, и в Городе нам не удержаться? Может, и тут достанет? Что это такое, ты вообще знаешь? Людям-то разъясни, Управник! А то же ведь так толком мы и не поняли!
— Рано! — рявкнул Карт Анджел. — Рано еще что-либо понимать, говорю я вам! Чтоб меня самого разорвало, если я понимаю больше вашего! Может, кто-то думает, будто его собираются держать в Городе силой? Идите! Идите, куда хотите, но после пеняйте на себя! Кто хочет потерять голову — пусть отправляется хоть на Долгий Край! Кто хочет потерять сына, как потерял я, как потеряли Раду и Пэкоры, — пусть разрешает им идти за рогатки! Но тогда не спрашивайте с меня, как с вашего Управника: куда ты глядел, Карт Анджел, где была твоя голова?!
— Большой Вол, говори дело! — с ленцой прозвучал хриплый бас через несколько голов от Анджелки. — Ты знаешь толком, что творится в степи? Управный дом может сказать, от чего и как людям Города предстоит защищаться? Нет? Тогда уйти с Громкого камня, и Город крикнет нового Управника. Который знает получше тебя. Чего примолк, Вол? Язык проглотил?
Лицо Большого Карта Анджела под седеющей шапкой волос побагровело. Оттого что волосы были присыпаны снегом и казались еще белее, это выглядело особенно страшно. Первые ряды под камнем даже попятились.
— Ты хлещешь брагу в Управном доме, занимаешь ся со своими дружками непотребством, но мы, простые люди, волей-неволей должны выходить в степь, потому что нам надо кормить детей, а ты прижал общественные склады, сам от них кормишься! — продол жал невозмутимый бас. — Да не ты один. Кто там у тебя за спиной? Одного отправил, другого позвал? Люди! — крикнул бас громче. — Вы поглядите, что делается! Горожанам, значит, никуда нельзя, а Управник пускает в Город всякого, кого ему вздумается! Дружков-колдунов! Не оттого ли несчастья начались, а, Большой Карт?
— Если Городу не подходит Управник, Город скажет свое слово! — загремел с плоского камня над толпой Карт Анджел. — Вы можете сказать это прямо сей час, люди! И я сойду отсюда, где стою, и встану среди вас! Как всегда делал это, когда Городу грозили беды. Никто не скажет, что Управник Карт прятался за чужими спинами! Но кого вы поставите сюда, люди Города? Вот таких, — палец Карта Анджела уперся в кого-то, по-видимому, в обладателя хриплого баса, — крикунов?! Вот, — Управник вскинул над собой искалеченную левую руку, — я взял чапанов не меньше, чем Мак с Охотничьей, и я знаю тех, кто взял больше, и вы знаете тоже. Хороший охотник — это еще не хороший Управник Города! Что ты можешь сейчас предложить Городу, Мак Силач? Ты и все вы, которые явились на мирное собрание, а вооружены, как будто пришли воевать? С кем? Ну?! Вы же, говоришь, лучше всех знаете, что творится в степи, вот и скажите людям. Вот сюда, сюда поднимайся и скажи, Мак Силач! Или ты только оттуда такой смелый и умный?!
Площадь затихла. Известно, что означало выкрикнутое Управником предложение. На вызов Большой Карт ответил вызовом, но слово Управника весомей слова простого горожанина. Пусть даже такого известного забияки, как Мак Силач. Теперь он либо поднимется на Громкий камень и оттуда скажет, что намеревался, Городу, либо до самой смерти будет лишен всякого права голоса на Ярмарочной площади. Никто не купит у него, никто ему не продаст, никто не пойдет с ним ватагой в степь. Ну, да нынче не все старые законы соблюдаются, как тому положено было бы.
