Ки-Ту тяжело перебралась на край лежанки.

— Но все это происходило давно, очень давно, Солнечная. И далеко отсюда. По ту сторону Горы, а может, еще дальше.

— Страшную сказку ты рассказала, бабушка. — Анджелка постаралась успокоиться. Прихлебнула остывшего молока.

— Разве это сказка, Солнечная. Это быль.

— В рассказные вечера у тебя все сказки заканчивались хорошо. Даже страшные.

— Детям надо верить в хорошее, Анджи. У них еще будет время узнать, что в жизни не всегда все кончается хорошо. Будет время для потерь и горя, обид и слез.

Дети быстро взрослеют.

— Конечно. — Анджелка подумала, что вот сегодняшней ночью она-то как раз и не плакала. Наверное, потрясение было слишком велико. — Конечно, бабушка, — повторила она. — А мне вот, видно, никогда не повзрослеть.

— Я не о возрасте говорю. Многие седые не разумнее детей. Многие занесшиеся не смышленей ульми. Наделенные одной только силой поплетутся, как чапан к хитроумному охотнику, лишь подобрать нужную приваду. Мужчинам кажется, что они знают жизнь, потому что научились отнимать ее, и что они видели многое, потому что бывали далеко. Женщинам кажется, что они управляют мужчинами, потому что не хуже мужчин умеют отнимать жизнь, но они же и дают ее, рожая. Но жизнь тем интереснее, чем с большей высоты за ней наблюдаешь, люди же живут в степи… Если ты поняла это, то уже достаточно взрослая, Анджи, и не важно, много тебе лет или мало. Но ты начала уже входить и в возраст… И много раз поднималась на Гору, и высоко…

— Ты знаешь? Откуда?

Бабушка рассмеялась тонким квохчущим смехом.

— Ты не одна, Анджи. У Солнечной есть младшие братья, а у них языки не только острые, но и длинные. О том, как ты пропадаешь ночами, сплетничают даже у меня в рассказные вечера. Дети умеют это не хуже взрослых. Ты просто не водишь компании, и шушукаются у тебя за спиной. Они завидуют, Анджи. Даже те, кто никогда особенно не дразнил тебя, не решаются подойти и заговорить, хоть им просто невтерпеж от любопытства. Ты гордая, и они не смеют. Боюсь, такой гордой тебе придется оставаться всю жизнь.

— Придется?

— Красота, Анджи. Она не только притягивает, она может и оттолкнуть. Тот, кому она достается, должен заранее привыкнуть к одиночеству среди людей. А если к красоте приложен светлый ум, как у тебя, тогда это одиночество вдвойне. Хорошо, если найдется друг… — Бабушка Ки-Ту не договорила.

«Роско», — подумала Анджелка. И сейчас же услышала его:

…«Ты самая умная и красивая девочка вашего Города, Анджи. Я верю, все у тебя поправится, и те, кто тебя дразнит, будут счастливы дружить с тобою. Так будет, Анджелка...»

Она удержалась, чтобы не посмотреть назад. Все равно там никого нет. Анджелка смотрела вниз, на свои ноги. В меховых сапожках ступни казались почти одного размера, и если чуть-чуть повернуться вбок, то нога, что короче, опустится, сравняется, пятка коснется пятки. Анджелка мало ощущала неудобства от своего увечья. Не участвуя в общих играх, она тем не менее вполне могла и бегать, и прыгать. Не так быстро, но по-своему ловко. Карабкалась на скалы и ходила на лыжах и «ступах» по любому снегу. Ее походка только со стороны выглядела неуклюжей, а самой была привычна и даже удобна. Наверное, стань у нее действительно вдруг, по какому-нибудь волшебству, все, как у других, это доставило бы ей гораздо больше хлопот, пришлось бы привыкать ходить по-новому, двигаться. Но она, конечно же, отдала бы все на свете, чтобы только…

Что за мысли! Давным-давно Анджелка прекратила воображать себе, наслушавшись на рассказных вечерах, что вот явится добрый волшебник, и лишь протянет руку и скажет слова… Но волшебник пришел, и протянул руку, и сказал слова. И ушел. А теперь она не может избавиться от его голоса за спиной. Смеха, подобного обвалу, правда, еще не слыхала.

— И неизвестно, как дальше было с Карибом-отступником, бабушка? Обязательно только плохому человеку открывается умение видеть там, где его нет? О каких богах он говорил, неужели они больше никому-никому не показывались?

— Кариб-отступник пропал, Анджи. Сгинул, и сгинули его черные дела. Ты неверно поняла, Анджи. — Бабушка Ки-Ту жестом отослала Доню, и та ушла за полог, разделяющий половины дома. — Это рассказ о гордыне. О том, что можно любое открывшееся тебе знание или умение обратить и на благо, и на зло. Остаться с людьми или-пропасть неведомо где и неведомо как, и сохраниться в одних только назиданиях, похожих на несчастливые сказки.

Бабушка Ки-Ту вгляделась в Анджелку так пристально, что та не выдержала и отвела глаза. Ки-Ту опустила руку, и вновь морщинистое лицо ее закрыли косички, как спрятали.

— Сегодня, наверное, крикнут собрание на Ярмарочной, — пробормотала Анджелка. — Отец говорил… ночью… — И она, сбиваясь, рассказала про беду с Пикором, и как его принесли, и как охотники разговаривали с Управником Города. О своих беседах с отцом и Ником Чагаром не упомянула.

— Вот и еще один дом без старшего сына, — чуть слышно шепнула Ки-Ту. Старческие пальцы дрожали, и постукивали камушки, нанизанные на тонкую ульмину жилу, которые бабушка перебирала.

— Ник Чагар — ты видела его? — вдруг спросила она.

— Да. — Анджелка была в недоумении.

— Ник Чагар, Ник Чагар… О нем тоже никто толком ничего не знает, и сам он вовсе не то, что говорит о себе. Ты это учти, Анджи. Твой отец, он, конечно, крикнет сегодня собрание, но не потому, что ему этого очень хочется. Может ведь повернуться и так, и этак… Ник Чагар. Всякий раз, когда он появляется в Городе или где-нибудь еще, это означает, что надо ждать большой беды. Но беда уже ходит среди людей…

— Он давно в Городе. Он пришел, когда случилось со Сваном.

— Он был в Городе и перед войной с Мериндой и Скайлой — той, в которой погибла моя племянница, а твоя мать, Анджи. Поговаривали, что видели его в ту пору и на их стороне. Он приходил в Город накануне того, как большая лавина сошла с Горы и докатилась, и накрыла весеннюю Ярмарку, и многие погибли. Твой отец еще не был Управником. И когда я еще не была бабушкой Ки-Ту, а просто девчонкой Тунией с Охотничьей окраины, о нем шло много разговоров. Говорили, что немало охотников не вернулось в тот год из степи…

— Он тоже помнит тебя, бабушка. Стукнув, камушки выпали из рук Ки-Ту, завалились под стол. Анджелка бросилась поднимать.

— Ты разговаривала с ним, Солнечная?

— Да. Он живет у нас. Я говорила с ним. Много. Каждый день. Он и сейчас с отцом в Управном доме, — выпалила Анджелка.

— Ну что ж…

Бабушка умолкла, о чем-то размышляя. Камушки продолжали свой бесконечный счет. Анджелке не понравилось сказанное бабушкой. Она не хотела думать плохое про дядю Ника. Небольшое окошко совсем посветлело, с улицы доносились голоса людей, всхрапывание запряженных чап, взвизги ребятишек, выпущенных после ночи на воздух. Город проснулся.

— Я пойду, бабушка?

— Ты не расстаешься с моим подарком, это хорошо, — сказала бабушка Ки-Ту, словно не услышав. Погладила желтый амулет на груди Анджелки. — Надеюсь, помнишь и о других. Твоя старая бабушка боится за свою Солнечную. Погоди, не возражай. Сегодня у твоего отца будет трудный день, Анджи. Я нарочно отослала Доню, чтобы сказать то, что хочу сказать. Трудный день у твоего отца и… и у тебя.

— Но…

— Люди в общем не особенно-то разумны, Солнечная. И, к сожалению, не умнеют. Поверь своей бабушке. Во времена моей молодости никто бы не стал обвинять твоего отца в том, в чем его обвинят сегодня… Да, я примерно представляю, что станут кричать на Ярмарочной. Во времена моей молодости ни один не по смел бы бросить Управнику обвинение в потворстве колдовству или измене Городу. Чего только не придет в глупые мозги. И что колдуны причиняют бесплодие людям и животным, и что поражают руки и сердца сильнейшей дрожью и затуманивают глаза. И вызыва ют преждевременные роды, и убивают детей в чреве матери. Насылают бури и дурную погоду. Да, Солнечная, о том частенько говорится и в моих сказках, но ведь это только сказки, и главное в них — иное. Я объяснила тебе. А эти люди будут кричать всерьез. Осо бенно женщины, попомни…