Анарки покинула Гуго, расставшись с очередным медяком.

Насколько она помнила дом Норано, запирался он рано. Охранников Норарно не менял принципиально. Из всего, что для нее сейчас представляло важность, Ане помнился ящичек с драгоценностями жены ростовщика. Норано его хранил в своем кабинете на верхнем этаже. Дом был весьма большим. Анарки обследовала его лишь часть, — там, где прибиралась за горничной в бельевой и шикарно, но без лишней вычурности, обставленной кухне; собственно, в комнатах, четырех спальнях, двух гостиных и одной детской, заваленной, — как она поняла, — уже давно. Завалена она была книгами и прочим налетом былой молодости Кастэльбаджака.

Пылью были покрыты: том Универсалий, сборник энциклопедических словарей, пара книг, в очень истрепанных тряпичных обложках.

Анарки провела пальцами по одной из них. Повернула голову к двери. замочная скважина была пустой. Но ключ она всегда держала при себе. С тех пор, как ее выгнали из этого дома.

У Анарки с этим были связаны плохие воспоминания. И воскрешать она их не хотела.

Достаточно сказать, что виновата в том была прибиральщица, оставившая незакрытой дверь в кабинет господина Норано и собственная неосторожность Аны. Чернильница ей необычайно понравилась, но прижим для бумаги, в виде нереиды, ей понравился больше. Потому как нереида была серебряной, и карман в ее рабочем Костюме оттягивал необычайно.

Анарки забралась в дом Норано по извилистому стволу орешника. В комнате Кастэльбаджака окно было всегда открыто. Дверь оказалась открытой также. Но Анарки почему-то вдруг захотелось не выходить из покоев заносчивого и кичливого аристократа.

— Черт побери, — разразился громкими ругательствами Сепсан. — Ана!

— Тише, Сепсан, — взмолилась она. — Я ничего не взяла. Только хотела посмотреть.

История «До того как все началось» выпала у нее из рук.

— Черт, — Сепсан задохнулся от возмущения, напускаемого на себя всякий раз, когда заставал ее в покоях Норано, то тут, то там, — за изучением обстановки. — Какого органа, тебе здесь понадобилось?

Анна подняла книгу, открыла, низко опустив в нее нос; лизнула большой палец, и, уронив в нее отмычку, захлопнула.

— Эта книга. Я заплачу… Правда, у меня немного. С тех пор как Норано меня отсюда вытурил… Я увлекалась этим… как его… букинистикой.

— Понимаешь, — неловко протороторила она, изучая премудрости вора. — Все к чему стремится человек, заложено в его генах и «ото всех континентов люди унаследовали…» различные повадки, — процетировала Анарки все, что вспомнила из Истории «До того как все изменилось». — Но я занимаюсь не совсем библиотечным делом. — Она подмигнула охраннику, и сложила пухлые губы бантиком. Как она помнила, это всегда ее спасало при обнаружении Сепсаном ее чрезмерного внимания к обстановкам дома ростовщика.

— А логистической библиографией и генеологией авторов. — Искусство, в котором она начала только что практиковаться, улучшалось в геометрической прогрессии. Как ей показалось, Сепсан слегка прибалдел от подобной эрудиции с ее стороны. Она помнила, что он всегда уважительно отзывался о библиотеках и авторах. — В общем, это такое сложное дело, Сепсан. Я только что его… э-э-э, начинаю осваивать. И хочу, э-э-э, заметить, — Анарки всегда замечала за Норано привычку, изъясняясь мудро использовать сие междометие, — что ничто в мире меня остановить теперь не в силах. Потому как… буду с тобой откровенна, оно приносит хорошие деньги.

— Хорошие, — Сепсан насторожился, прищурив один глаз. Бельмо на глазу он всегда старался скрыть от Анны, и поворачивался лишь здоровой стороной своего лица. Правой.

— Хорошие. Потому, что я занимаюсь антропологическими изысканиями древних трактатов.

Сепсан задумчиво глянул на книгу в руках Анарки.

— Это такая же?

— Да, — соврала откровенно и не краснея, она. Правда, потом пожалела Сепсана. Сказала:

— Все к чему стремится Норано, сохранить эту книгу в тайне. Но я уверяю тебя, что она принесет нам обоим неприятности, если мы ее продадим.

— И сколько же она может стоить, — Сепсан никогда не отличался корыстолюбием. Анарки это знала. Вопрос был задан лишь с простой, присущей Сепсану, умопомрачительной безучастностью к тому, что может стоить и сколько произведение искусства.

— Шестьдесят пять орринов. Серебром, — добавила Анарки.

— Немного, — вяло отозвался охранник.

Анарки припомнила премудрости всяческого плана. А в особенности горничной, и выгребаемой за нею рвотой в бельевой.

Выгребаемая за нею рвота, обучила Анну тихой покорности при виде Норано.

И она изобразила ее.

— Мне хватает и этого.

Сепсан прикрыл дверь, вручил Анарки книгу, которую она вторично выронила при одной только мысли, что Сепсан мог уважительно восторгаться не только произведениями искусства, покоящимися на полках Кастэльбаджака.

— Анарки. Больше никогда так не делай, — проговорил Сепсан. — Я выведу тебя так, чтобы никто не заметил. — Он начал припоминать, где и кто сейчас из охранников. — А лучше вылезай отсюда, как залезла.

Мир не без добрых людей, думала Анарки, вылезая в окно.

— Я уже стар для такого.

Для чего Анарки так и не успела подумать.

Ариозо этого города наполнявшее сточные канавы, звуком бегущей по ним воды, отвлекло Дива, выдернуло из сна. Он немного еще не пришел в себя после встречи с мадам Леви. Магия, которой пользовалась хозяйка дома Красной нежности была довольно скверной.

Легкий гипноз был из той области магии, бороться с которым у него получалось прескверней всего.

Этот гипноз назывался совсем по-простому.

Он подошел к окну лождии «Взгляда Морганы», приоткрыл дверь.

Где-то над ним работал с опсисом старой модели и со всей тьюринговой системой Хорек.

Когда он закончил работу, Див помнил с трудом.

Кажется после той последней встречи с Мизелью Гранжа. Он не желал припоминать эту встречу, после которой он встетил Хорька. Там, возле могил. Они наблюдали с ним сразу несколько процессий. Хоронили Кастельбаджака, скончавшегося от ножевой раны.

Затем Див припомнил слова переданные ему из приората через епископа.

Посещать консульство Номмары ему не хотелось. Но он его посетил. Консульство только запутало его расследование, как он и предполагал. Но делать было нечего.

Он отогнал от себя ненужные мысли. Сконцентрировался, глядя на падающие капли дождя. Переключил свое внимание на стекающие по стеклу…

Что-то изменилось, подумал он. Тогда он вновь осмотрел окно. Ночь Брэйврока казалась ему привлекательной своей пугающей неоднородностью зданий. И все же было что-то общее в этой неоднородности — Аллея. Аллея Ангелов.

Домик осы, построенный этой весной, в углу окна поломался. Он видел его внутренности. И они казались ему весьма пугающим зрелищем.

Как и весь этот город. Теперь.

Он не стал смахивать его за окно. Просто оставил.

Насекомое, повисшее за стеклом лоджии «Взгляда Морганы», ударилось, повертелось за ним. Колдун не открыл окно. Посмотрел еще раз на фонари, и одел свой фрэнч.

Кольчугу клерика он снял после той встречи с кочевницей, на свалках Брэйврока, — за городом, где начинались Пустоши, — и теперь она тускло мерцала рядом с постелью.

Он сел за бумаги.

Помнил, он из расследования следующее после их разговора: мадам Леви.

«Имела ли она отношение к смерти Сайга Бахрейна или нет, — вывел он на листе бумаги для консистории. — Мне это не известно… И знать я этого не хочу».

«Имела ли она отношение к смерти Сайга Бахрейна, клерика, — вывел колдун пером по очередному листу с печатями Конгрегации святой канцелярии. — Мне это выяснить не удалось. И знать я этого не хочу. Но постараюсь выяснить об оной информацию, касающуюся дела, если Конгрегации святой канцелярии это угодно». — Поставил точку, дату и подпись.

На других бланках он написал тоже самое. И подпись на них уже была проставлена.