Богатыри угрюмо кивнули.

— А с этим-то заданием почему справиться не можешь? Али немощен совсем? — вдруг спросил Алеша.

— Ну-у… — протянуло Лихо, — Я боюсь не успеть — до этого мне нужно сделать еще одно дельце, так что, до встречи.

С этими словами Лихо задумчиво оглядело богатырей, задержав взгляд на все так же лежавшем Илье Муромце. Затем хмыкнуло, и, схватив бутылку со слезами Добрыни Никитича, вышло прочь.

Возвращаться в Сказочный Лес, не дождавшись сумерек, да еще и после того, как Лихо переполошило добрую половину нежити с кражей ступы, было в высшей степени неразумно. С другой стороны, идти добывать цветок папоротника было еще опасней — у Лихо до сих пор с тамошней лесной нечистью были довольно натянутые отношения. А уж в ночь на Ивана Купалу, соваться туда было равносильно встречи с Бабой Ягой. И если с последней хоть как-то можно было договориться, то с этими навряд ли. Именно поэтому, тщательно взвесив все за и против, Лихо остановилось именно на Сказочном Лесу.

Лишь подходя к Дивному Саду, Лихо вспомнило, что так и не удосужилось надеть шапку-невидимку. Запустив руку в карман, оно уже нащупало было там волшебный предмет, но ни воспользоваться им, ни даже вытащить, не успело.

Внезапно, стволы ближайших деревьев выгнулись дугой, словно отвешивая почетный поклон, а ветви в ужасе прикрыли верхушки. Низко над ними, плавно и величественно проплыла птица, чье тело целиком состояло из чистого пламени, мерцающими жгутами перевивавшего все существо птицы. Крылья и клюв горели особенно ярко; маленькие, словно зернышки, злые глазки казались сосредоточением этого самого огня — они светились почти белым ярчайшим светом; а вот хохолок был, напротив, более тусклого — синеватого пламени.

Жар-птица, медленно и плавно взмахивая огромными искрящимися крыльями, грациозно опустилась, аршинах в двадцати, на поляну перед Дивным Садом. Деревья, до этого «согнувшиеся» в уважительном поклоне, вновь выпрямились, образовав мощную единую лесную стену.

— И что же тебе понадобилось в моем саду, друг сердешный? — неприветливо начал разговор страж Дивного Сада. На удивление голос у Жар-птицы был женский, мягкий и мелодичный.

— А у тебя разве есть еще что-то, кроме молодильных яблок? — усмехнулось Лихо.

Жар-птица, приблизившись к незваному гостю на пару шагов, неодобрительно взглянула на Лихо одним глазом, по-куриному сворачивая голову набок:

— Много чего есть. Деревья. Цветы. Кустарники. Ты бы лучше спросило, чего тут сейчас не будет. Вернее, кого.

— Червячков, букашек, мошек? — с наигранным недоумением развело в сторону руки Лихо.

Но птица явно была не расположена шутить:

— Тебя! — рявкнула она, — А ну, брысь из моего Сада, пока огнем не опалила! Много вас тут таких бродит… садовников! Сегодня четвертого выпроваживаю.

— Это других много… — обиженно заявило Лихо, — А такое, как я — одно!

Птица ничего не ответила, зато на глазах начала расти. По ярко полыхающим перьям, то тут, то там стали пробегать язычки пламени, а из глаз птицы полетели искры. Лихо ощутимо обдало жаром. Мгновенно оценив ситуацию и, смекнув, что дело в сию секунду может в прямом смысле, выгореть, Лихо резво отскочило в сторону и выхватило из-за пазухи шапку-невидимку. Но надеть ее не успело — Жар-Птица щелкнула клювом и тоненькая — едва заметная струйка огня вгрызлась в магический атрибут, за одно мгновение, уничтожив его.

— Ах ты ж Чернобогова тварь, — расстроено заявило Лихо, вытирая о штаны черные от сажи ладони, — Тваю-ю-ю ж мать! Это была новая шапка-невидимка — только несколько раз надеванная! Теперь тебе знаешь как попадет, когда Кощей узнает кто его шапку спалил?!

Птица залилась кудахтающим смехом:

— Скажешь тоже! Боюсь я твоего Кощея! Да он сюда сунуться не посмеет!

И, внезапно посерьезнев, добавила:

— Так, а теперь шуточки в сторону. Делаю последнее предупреждение, нежить одноглазая, и на месте шапки уже окажешься ты! Считаю до трех. Раз…

Лихо с оскорбленным видом демонстративно потерло единственный глаз и с едва заметными ехидными нотками в голосе поинтересовалось:

— Слушай, а ты у нас из чего сделана? Из огня?

— Тьфу, деревенщина! — в сердцах выругалась птица, — Из огня! Я — высшее магическое существо, суть воплощенной огненной стихии! Два…

— Стало быть, с воплощением водной стихии, то есть с водой, ты не в очень хороших отношениях? — прищурилось Лихо.

— На этот дурацкий вопрос я предпочту не отвечать! Тр…

Не дожидаясь окончания отсчета, Лихо сотворило вполне сносный морок — чего раньше за собой не замечало — столь же огромного, как и Жар-Птица, Жар-Кота. Громадный котяра зашипел, выгнув дугой спину, по которой тут же пробежала вереница ярких искорок, и, издав воинственное «Мя-а-а-а-у-у-у-у-у-у!» прыгнул на Жар-Птицу. Лихо вовсе не надеялось, что страж Дивного Сада испугается его иллюзии и, закудахтав, улетит — было бы идеально, если бы птица, хотя бы ненадолго отвлеклась на этот морок, ибо буквально мгновением позже…

Лихо, молниеносно выхватило из кармана пузатую бутыль со слезами Добрыни Никитича и, даже не раскупорив, швырнуло ее в птицу. Расчет был на то, что та не успеет заметить летящей склянки за спиной Жар-Кота.

Результат превзошел все ожидания.

Жар-птица, явно ошарашенная намерением Лихо испугать ее иллюзией огромной, пусть и огненной кошки, на некоторое время потеряла способность здраво мыслить и лишь озадаченно наблюдала, как здоровенное кошачье тело прыгает и проходит сквозь нее. А потом пришел черед запоздалого удара бутылью по макушке…

Стекло, не выдержав высокой температуры, лопнуло и обдало бедного Стража веером брызг из горьких слез богатыря.

Тело Жар-птицы зашипело, начало блекнуть, исходить паром, затухать и уменьшаться на глазах…Пока от нее не осталась одна небольшая головешка в причудливой форме миниатюрной птички. Головешка едва заметно тлела, бегая из стороны в сторону, с явным намерением разгореться, и пищала тонюсеньким, с трудом различаемым, голоском:

— Погоди у меня, нечистое отродье! Чего смеешься?! Вот разгорюсь, вырасту, найду и изжарю на медленном огне!

Была тихая лунная ночь. Со стороны реки неслись разудалые песни и пляски, треск костров, через которых прыгал народ, бурно отмечающий купальскую ночь. Трещали кусты, в которых молодежь чересчур активно возносила дань Ладе и Роженице, а по лесу, тем временем, сосредоточенно крались, ожесточенно сопя и перешептываясь, три тени: одна побольше и две остальные лишь самую чуточку поменьше.

Одна из теней постоянно повторяла: «Убью, убью, убью! Вот отдаст саморубы назад и тут же — на том же самом месте и зарублю!»

— Охолони ты, — шикнула на него соседняя тень.

— Сам охолони, — не успокаивалась предыдущая, — Алеш, скажи, что он тут мне рот затыкает? И вообще, кто у нас тут за воеводу?

— Т-с-с-с, — отозвалась третья тень.

— Да что вы, сговорились, что ли? — совсем обозлилась игнорируемая тень, — Вот ты бы, Алеша, мог бы Лихо поганое это и зарубить! Или зря тебе меч воротили? Одолжил бы мне его на время — уж я бы с этим нечистиком не стал бы долго речи молвить!

— Да охолони ты! — заорал Алеша во весь голос, — Сейчас вся окрестная нечисть к нам сбежится, и поминай, как звали, отправимся к Яге в гости! А я с ней с прошлого раза еще не помирился, когда сапоги-скороходы одалживал. И вообще, тебе же Лихо сказало, что на него саморубы наши не действуют.

Он сконфуженно умолк, и виновато глянул на своих товарищей, грозно глядевших на него. В лесу установилась прямо-таки подозрительная тишина.

— М-да… — многозначительно изрек Илья и, со вздохом, в котором смешались отчаяние и бессильная злоба, махнул рукой.

Только тут они заметили, что стоят на кромке широкой папоротниковой поляны, залитой серебристым лунным светом, о которой как раз и упоминало Лихо. Над поляной вились зеленоватые огоньки — верный признак того, что вот-вот пробьет полночь и распустится волшебный цветок.