Он никогда раньше не замечал ее в зале. До того момента, когда она приютила и накормила Хорька.

— Что тридцать орринов стоит не только перец. Но и доброе утро.

— В каком смысле, — приподняла она бровь.

— В том смысле, что все, чего-то стоит. Только доброе утро не стоит ровно ничего. Разве что… десять орринов. Сколько это будет в серебре. Думаю, тридцать. По-моему, такой курс на бирже в данный момент. Может быть, я ошибаюсь. Все возможно в этом странном мире и этой странной стране…

Среднего возраста. Быть может чуть старше, чем средний возраст. Быть может, чуть выше него.

Колдун не замечал ее быть может оттого, что просто не хотел замечать или все дело было в наряде. Специально ли она его подобрала? Хотела ли оставаться незамеченной? Там в зале.

При ее ремесле довольно необыкновенное поведение. Стараться скрыться от глаз посетителей.

Он продолжал изучать ее и никак не мог понять, что она, — женщина такого склада характера, с чрезмерной требовательностью к сохранению строгости нравов, пусть даже во внешнем виде, — сыскала для себя занимательного в той роли, которую себе отвела.

Хотя, быть может, речь шла не о душевном расположении.

Эдакий делец в юбке.

Да, это определение подходило ей как нельзя лучше.

Ничего личного, ничего из того, что определяет судьбу и прошлое этой женщины. Только усталость.

И воля. Воля, которая двигает ею как марионеткой. Движения лишенные излишней живости, расчетливые и скупые, плавные и отрывистые. Словно кукловод, прячущийся где-то там, в облаках за вторым этажом за перегородками и чердаком, испил сегодня перед выступлением малость лихвы.

О том, что делала она, и что делал клерик (Сайг Бахрейн, кажется. Так колдун прочитал в деле. А быть может, ему примерещилось во взгляде мадам Леви) в ее доме, она отвечать отказалась и суть разговора, к которой она все время стремилась, как-то сразу для него прояснилась.

— Он не занимался здесь тем, о чем вы могли подумать. — Она раскрыла огромную обтянутую черной кожей книгу и углубилась в ее изучение. Гроссбух и мадам Леви сочетались как Терпсихора и эрос. — Так что его совесть чиста. Разумеется, у каждого нормального человека есть свои слабости.

— Перед тем как пересечь кварталы Миннезингеров, вы сказали мне до этого…

— Да. Вы меня поймали. — Гроссбух мадам Леви уложила себе на колени. Костюм ее был достаточно вызывающим. На груди блестели два кошачьих глаза. — Я продолжу. У каждого человека есть слабости. И этой слабостью была госпожа… Бэл. Она у меня не работает. — Хозяйка дома Красной нежности подняла глаза. белладонна растворилась в глазах мадам Леви без остатка, расширенные зрачки окунули колдуна в колодец без дна. — Но и на Аллее вы ее не найдете.

— Я целиком и полностью оправда-а… оправда-а-аю доверие, — выговорил он сопротивляясь чарам куртизанки, — оказанное мне. — Он заговорил быстрее. — Ваша конфиденциальность. Можете не беспокоиться, об этом никто не узнает. Разумеется кроме той госпожи.

— Я сказала это вам не для того, чтобы взять с вас дружеские обещания, — расстроено проговорила мадам Леви. Я сказала вам это для того…, чтобы вы оставили мой дом в покое.

Ему почему-то показалось, что мадам Леви плохо переваривает лесть, и он просто заметил, что ему нравится ее дом.

С минуту она колебалась, поглаживая указательным пальцем гагатовую брошь на скрывающей горло ленте, и потом сделала то, чего он ожидал от нее меньше всего — обернулась со свойственной марионеточной кукле грацией и поставила на стол лазанью. Прислуга принялась есть; после чего вновь занялась полами.

Этот день он запомнил надолго.

В те минуты, когда они разговаривали с мадам Леви на кухоньке, ему казалось что они разговаривали у нее в комнате. Весьма темной, надо признать, и душной.

Этот день. Посветлевший. Был одним из самых ярких из всех подобных ему. Из окон били солнечные лучи. Квадратные пятна скользили по рукам прибиральщицы, пробивались сквозь распущенный локон, искрились на покрытых влагой полах.

У стойки было пусто. Как впрочем, везде.

Шторы в той части зала, куда его отвела мадам Леви, были плотно прикрыты, наделяя Красную нежность флером сонливости и капризной аристократки прячущей свои покои от назойливой суеты так пагубно сказывающейся на ее самочувствии. Див выбрал бутылку недорогого вина номмарской марки с забавным названием «Comprene». Заведение открывалось в два часа после полудня. Это означало, что оно открывается в пять по тому времени, которое показывали его часы. Он так и не перевел стрелки, предпочитая такую зарядку ума здравому смыслу. Или он просто варился в собственном соку как говаривал Мэтью. Или он был консервативен. Одно из двух. Хотя не исключено что и то и другое сразу. Потому что время по старому стилю в Номмаре отставало на три часа от стиля принятого на пустошах.

Город жил по старому стилю. Когда башенные часы били полночь, это означало что в других частях Ойкумены, не исключая Оррин, три часа ночи. Поэтому люди ложились спать рано. В восемь уже трудно было сыскать кого-либо праздно шатающегося по улицам. Брейврок кутил только по выходным. Как впрочем, и другие города-муравейники.

«Среда, думал колдун, дожидаясь мадам Леви.

Странное время середина недели. Интересно, какую невидаль сотворил вседержитель за оную пору.

Вначале Бог создал небо и землю. Земля была пуста и темна. Только Дух Божий витал над водами. И сказал Бог: «Да будет свет». И появился свет. И Бог назвал свет днем, а тьму — ночью. И был вечер, и было утро: день первый. Сказал Бог: «Пусть будет небо, чтобы отделять воду в облаках от воды на земле». И стало так. И был вечер, и было утро: день второй. Сказал Бог: «Пусть среди вод появится суша». И назвал Бог сушу землей, а собрание вод — морями. Сказал Бог: «Пусть на земле вырастет всякая зелень: трава и деревья». И стало так. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день третий.

Кажется так. Только вот почему-то солнце и Луна появились на день четвертый, тогда как свет и тьма уже вовсю светили и омрачали жизнь».

Полуденный мрак колыхался за шторами Красной нежности, окунал его в серый дым. Невольно Див становился той самой аристократкой, а легкий сквозняк заставлял взбодриться. И тогда он отпивал из бокала, в надежде что «Comprene» снова и снова скажет его серым клеткам «salve et vale». И все же он отдавал себе отчет в том, что этого было мало, а пить больше одной бутылки он почитал моветоном.

Шум. Шум воды стекающей по водостокам разбудил его, ворвавшись в приоткрытые окна. Кассоне, в котором копалась уборщица, занимал угол, но на него все равно попали несколько капель дождя, и растревожили тусклую окись на щеколдах замков.

Прислуга извлекла из разукрашенного стукко ларя вечернее платье, и начала переодеваться. Ее тело мало походило на эталон красоты, но ей, судя по всему, было давно наплевать.

— Мерзость привлекательна, — проговорил колдун. Ему казалось, что про себя.

Его кто-то услышал. Вернулась мадам Леви.

— Скорей интересна, — ответила она. Что можно купить за несколько орринов?

— Три куска мяса или сомнительное удовольствие…

— Нет, мне неизвестно такое имя. — Мадам Леви держалась еще более отстраненно, чем прежде. Они ступили на лестницу. Продолжая неторопливый подъем хозяйка Красной нежности развернула пачку крфа и набив трубку осколками спрессованного брикета, уложила ее на поднос. — Насколько я понимаю он не мой клиент. Если конечно он нуждается в подобных услугах, я всегда в состоянии их ему оказать…

«Дайдан Локке. С чего вдруг ему захотелось спросить о нем? Возможно, он все еще живет позапрошлой неделей. Когда он повстречал эту Мизель Гранжа. Или это скрежет причальных мачт, доносившийся с северного квартала всякий раз, когда поднимался ветер».

Тафта мадам Леви не скрывала идеальных форм, а юбка лишь их подчеркивала. Принимала ли она участие в том, что продавала? Возможно да, возможно нет. Ему показалось — она могла. На что была способна эта женщина, ведал один лишь Дьявол.