Я слышал, его величество, божьей милостью наш император и король (хотя из-за неурядиц последних лет стало уже почти принято менять эти титулы местами) Нелер VI сильно болен? Не преувеличены ли слухи о его скорой кончине? Сможем ли мы удержать все то великое, что было сотворено его гением? Что думает канцлер?

Но, не я не должен так помногу отвлекать ваше нежное сердце от той прелести, которой наполнено и мое. Наша любовь, все то в чем я вам так неожиданно, так по военному признаюсь, все это и есть первые мои мысли. Я думаю только о вас, я мечтаю только о вас и жду встречи только с вами. Мне дороги только вы, и мое сердце только для вас, хотя жизнь моя и для короны!

Со всей нежностью и обожанием, Ваш Роюль герцог Телгоре"

Она прилучила это послание вчера вечером, буквально за час до встречи с человеком, который, будучи ее поклонником, был еще и известным мятежником и пиратом. Два года назад, когда он оставил ее в живых, отпустил, даже не притронувшись к ее драгоценностям, она, казалось, обожала его. Это было романтично. Она была благодарна. Но разве может быть благодарна знатная особа вечно? Тем более, если она молода и красива, тем более, если она благородна и честолюбива. Бедный бунтовщик, пусть и очаровательный, пусть смелый и бескорыстный, но все равно обреченный, был ей не так интересен как она сама.

- Этот человек, конечно, поступил мило, отпустив меня тогда в этом обезображенном паникой городе. Но разве не обязан он был дать мне свободу, просто чтобы унизить всех этих трусов, которые вместо того чтобы умереть за своего короля сдались после первых же орудийных залпов? Кто он, в конце концов, такой? Бывший крестьянин или рыбак, беглый каторжник, возможно, он вообще должен был принадлежать мне, как и всякий мужик. Работать, вот удел всей этой грязи, - рассуждала графиня Риффи.

Впрочем, вчера, когда она еще не была так уверена в любви к себе всесильного имперского герцога, фельдмаршала, героя множества битв, носителя славного титула и владетеля многих земель, связь с очаровательным пиратом казалась ей интригующей.

Около полудня, когда надменная графиня пряталась от жарких лучей, и примеряла наряд простой горожанки для встречи со вчерашним спасителем, топот копыт во дворе дома заставил красавицу отвлечься от дум.

- Госпожа, к вам посланник герцога, - постучав в дверь ее кабинета, произнесла служанка.

- Пусть проходит.

Юный гонец имперской армии с севера привез ей ответ могущественного и славного Телгоре, того, чьего внимания она так старательно добивалась. Ведь если очаровать его, если заставить этого Аякса трепетать, какие горизонты открылись бы перед ней!

Он трепетал. Она лихорадочно читала строки его признаний, облаченных в такую форму, будто он уже давно любит ее. Это польстило ей, но она не увидела в этом боязни герцога выказать слабость своим первым признанием. Впрочем, зачем было все это замечать? Ее сердце билось. Она сама, играя с огнем, искала его страсти. Он был нужен ей, она получила его.

- Я победила, - шептала она, - о мой славный триумф! Триумф разума и красоты над силой. Но как же этот хорошенький разбойничек? Ах, ну это просто игра… ведь есть же у меня собачки.

Ей не пришлось думать долго, она велела заложить экипаж, и через час губернатор Манра принял ее. Она сообщила ему, где и как к их общей славе и силе они смогут схватить отчаянного бунтовщика и злодея Вирка Режерона. Все это было сделано ей спокойно и властно.

Когда графине доложили, что кровопийца пират пойман она была рада. Ее влияние возрастало, слава о преданности короне уже летела вперед. Чтобы не отстать от нее и успеть уладить некоторые новые дела она уже на следующий день выехала в столицу.

Между тем никто не был уверен в том, что арестованного злодея не попытаются вызволить. Поэтому караулы усилили, для чего привлекли даже роту бертейских гвардейцев принца и личную охрану манрского губернатора. Но даже этим решили не ограничиться. Губернатор приказал тщательно досматривать все корабли, заходящие в порт: он очень опасался, что сторонники Режерона попытаются его освободить. Со дня надень, ждали королевского приказа о переводе опасного узника в столицу. По слухам, разлетевшимся по городу со скоростью метеоров, для доставки пирата к его величеству был назначен целый полк легкой кавалерии. Слухи были небезосновательны. Впервые за всю историю морской войны с мятежниками в когти монархического хищника попалась такая добыча.

Эта история началась почти три года назад. И события и сам человек, застигнутый ими, выглядели тогда совершенно иначе. Другими были его характер и имя. Проблемы, с которыми ему предстояло столкнуться, находились в миллионе световых лет. Настоящее имя этого человека, если вообще можно относиться к имени как к чему-то настоящему, было Павел Калугин. Но что такое имя? Это скорее образ, звуковая иллюстрация идентификации человеком себя в мире.

Павел родился на Земле и впоследствии с неохотой говорил о своем прошлом, предпочитая отделываться одной мыслью, что в его жизни была другая эпоха. Обычная, если не считать необычных страстей и интересов. Такая же как у каждого, если забыть о тех увлечениях, которым он отдавал свое внимание и время. Он много читал, хотя и жил в консервативной семье, где скорее принято проводить время у телевизора. Но он не был тогда еще нравственно оторван от своей эпохи и убогой, скудной и скучной мещанской среды.

Все началось теплым осенним утром. И началось самым неожиданным образом.

- Да, депрессивный психоз, - сказал ангел (так он, во всяком случае, выглядел), вальяжно поправляя крылья и усаживаясь на подоконник.

На посетителе были белые одежды, походившие на ночную пижаму по моде позапрошлого века. Миленькое личико его нахально озарялось улыбкой и весьма располагало продолжить общение в недружелюбном тоне.

- А вам гражданин, какое дело? - хмуро простонал Калугин, открывая глаза и все еще думая, что находится в ночной галлюцинации.

- Я просто хочу вам помочь, мой гордый и одинокий страдалец. Можете считать меня посланником господа. Вы кисло выглядите и, по-видимому, вчера были изрядно пьяны.

При этих словах посланник всевышнего налил алкоголь в стакан и протянул его Калугину.

- Спасибо не надо.

Павел отклонил протянутый ему стеклянный жребий. Встав, он начал одеваться. Разбросанные вещи собирались с трудом. Он все еще плохо понимал что происходит.

- Вот и хорошо, я вижу вам гораздо лучше, - слукавил крылатый гражданин, ставя стакан на стол и делая доброе выражение лица. Так, что даже если бы сам держатель небес видел его сейчас, то непременно проникся бы доверием к самозваному херувиму. Разумеется, если бы подобный персонаж существовал.

- Кстати это ваши стихи? - полюбопытствовало крылатое создание. - Вот сами послушайте:

В улей хотелось забиться, жало в себя вонзить.

И только мысли убийцы, давали повод жить!

Тени роняют свечи, сквозь мрак идущей тоски.

И только свет незамечен, идет один впереди.

Рокот событий многих, и шум грядущих дней,

Живи и помни о многих Творцах великих идей!

- Что скажете?

- Кто вы такой, и что делаете в моей квартире? - Ответил вопросом на вопрос Павел.

- Вы верующий человек, почти христианин, а задаете такие дурацкие вопросы. Мне право стыдно за вас и вон за ту икону, что висит у вас в кухне. Впрочем, не стану касаться святынь, и не буду укорять вас в том, что вы грешны. Сразу перейду к делу. Собственно я к вам по делу, - сказал посланник небес и, спрыгнув с подоконника, развалился в кресле.

Калугина не так просто было убедить в действенности небесного владыки. Он, конечно, верил в бога, но как человек образованный, а Павел был студентом пятого курса университета, не особенно-то надеялся на прямые контакты с ним. Впрочем, на встречу с посредником он тоже не рассчитывал. В церковь Калугин не ходил и конфессию свою определял с трудом. То ему казалось, что он православный, то католик, а после прочтения «Генриха Наварского» на время он даже причислил себя к гугенотам. Правда, так и не определившись в том, лютеранин он или кальвинист. Бога он не любил, считая его в душе бюрократом, и молился только в самые трудные минуты своей жизни. Делал он это так редко не потому, что боялся надоесть господу своими докучливыми просьбами, а только по причине того, что не любил докучать себе нудными процедурами. Молитву он знал только одну.