Поставить машину возле отделения тоже было затруднительно. Перед самим зданием висел знак «Кроме служебного транспорта», въезды в соседствующие дворы перекрывали бетонные блоки, у бордюров тротуара теснились автомобили тех, кому посчастливилось вовремя занять место. Гроссману пришлось ехать чуть ли не до Писарева и оттуда, под холодным дождем, по слякоти и лужам, возвращаться пешком в офисных туфлях.

Николай уже нисколько не сомневался, что разговор пойдет о Полковнике и его дочери. И не ошибся.

Делом Сокольниковых занимался следователь в звании капитана. Это была женщина лет тридцати семи-сорока, крашенная блондинка с незапоминающейся внешностью.

— Присаживайтесь. Вы — Гроссман Николай Алексеевич?

— Так.

— Вы доводитесь мужем гражданке Гроссман Ренате Александровне?

— Официально. Мы не живем вместе.

— С какого времени?

— Уже где-то год… кажется… — Николай подумал под вопрошающим взглядом капитана. — Примерно год…

Та что-то пометила в своих бумагах. Гроссман впервые ощутил, насколько неприятно, когда посторонние лезут в твою личную жизнь. Пусть даже по служебной надобности.

— Вам известно о покушении на вашего тестя, Александра Павловича Сокольникова?

— Да, уже известно.

— Где вы были третьего октября?

Николай почувствовал себя так, словно его уже в чем-то обвиняют. Умеют же наши следователи воздействовать на сознание граждан! Так и хочется завопить, как Юрий Деточкин: «Какого черта? Я был в командировке!» Но — спокойствие, только спокойствие!

— В Москве, в командировке…

Далее последовало множество соответствующих ситуации вопросов, которые ничего не определяли, не проясняли суть и ни на что не наводили — по крайней мере, растерянного Николая. Он выяснил только одно: тестя убили возле его дома на Депутатской, застрелили в машине, в джипе «Чероки». Сам «Чероки» пропал (был угнан?). Рената к себе домой из офиса не возвращалась. В то же время и ее, и Александра Павловича квартиры были взломаны. До момента прибытия органов там успели перевернуть все. В этом Николай смог убедиться и сам, когда его привезли на место происшествия. Первое время после свадьбы Гроссман с женой жили на Советской, и оттого молодому человеку тут было знакомо все, до мелочей.

— Осмотритесь внимательно, — следовательница потянула носом, будто принюхиваясь. — Если что-то пропало, сообщите.

Эх, не думал Николай, что когда-нибудь побывает здесь еще раз! И уж тем более не ожидал появиться у Ренаты по такому поводу…

Да-а-а… Прежде им с женой было тесновато в этой двухкомнатной «полногабаритке». Был такой грешок. Гроссман хотел завести пса, Рената была против, говоря, что в таком «курятнике» нет места третьему. Теперь же здесь черт ногу сломит, и можно хоть неделю «осматриваться» — вряд ли найдешь что-то важное.

Пахло здесь по-прежнему — теплой, уютной, капризной Ренатой. Николай подавил ностальгический вздох. Чужаки, учинившие вандализм, не смогли изгнать отсюда ее душу…

Молодой человек прошелся по комнатам. Следовательница не отходила ни на шаг. И вообще она дама неприятная, назойливая. Чужая в этом доме. Отмахнуться от нее, не видеть, не думать… Зачем все это? За что?..

Больше всего пострадали книги бывшей жены. Их зачем-то вывалили из шкафа, разворошили, разбросали. «История Древнего Рима», «История Древней Греции», Платон, Карамзин, Фрэйзер, Руссо — все перемешано в сюрреалистическом беспорядке. Гардероб перерыт меньше: многочисленную одежду жены просто выхватывали вместе с «плечиками» и скидывали на диван. Ящики — бельевого шкафа, компьютерного стола, тумбочек — также вывернуты. Николай то и дело наступал на какие-нибудь флаконы, тюбики, коробочки от косметики, рассыпанные по полу. В недалеком прошлом Гроссман был программистом, и потому сразу же обратил внимание: монитор (даже не опрокинутый!) стоял на столе, но системного блока не было. Рената, конечно, «юзер» еще тот, компьютер ломался у нее с частотой раз в месяц. Она вполне могла отдать блок в починку. Но…

— Мне кажется, пропал системный блок. Я не уверен, что это похищение, и все ж…

— Разберемся… — капитан поморщилась, но быстро записала его показание в своих документах. — Что еще?

Других странностей Николай не заметил. Его поблагодарили, но попросили до завершения следствия не покидать город надолго.

День рождения Гроссмана заканчивался в одиночестве. Именинник сидел перед телевизором с банкой пива и разглядывал фотоальбом. Юная Ренка — в белоснежном платье невесты, беззаботная, счастливая, влюбленная — смотрела на него с упрятанных в прозрачные «кармашки» фотографий… Эх, ладонька, что я сделал с тобой в следующие четыре года?.. Вот они позапрошлой весной, на льдинах еще не оттаявшего Обского моря. Вот — в Египте, на фоне статуи Сфинкса. Вот Италия, Рим… Вот Париж, Монмартр, Эйфелева, Сент-Женевьев-де-Буа… Ренатка (и чего ее понесло на кладбище?) — смешная, в шортиках, с девчачьими «хвостиками». Но во взгляде уже и тяжесть, и напряжение, и недоверие. Может, он сейчас все это додумывает по воле разыгравшейся фантазии? Вряд ли. Если бы все было не так — она бы не ушла. При всем своем сумасбродстве Рената была такой терпеливой!

Веки налились неподъемной тяжестью. Что же случилось в этой проклятой жизни? В их с Реной жизни…

…Внезапно помещение заполнилось тревожным нарастающим гулом…

Растворяются тяжелые, окованные золотом двери, пропуская четырех человек в храм Инну, города, впоследствии названного Гелиополем.

— Варо Оритан! — единогласно кричат служители храма, вскидывая руки к звёздному небу. — Вы с нами!

Чуть впереди троих спутников-мужчин идет небольшого роста женщина в синей накидке. На голове жрицы сияет корона с крыльями сокола и диадемой в виде кобры-урея.

За женщиной следует высокий статный колдун в серебристом шлеме-хеджете. Движется он плавно, как леопард, шкура которого переброшена через его смуглое плечо. Прекрасные, подведённые сурьмой до самых висков чёрные глаза мужчины излучают надменную властность. Армия великого Та-Кемета, будущего Египта, многое утратила, когда этот человек отринул мысль отправиться по военной стезе, предпочтя карьеру учёного. Но он был вельможей и мог выбирать — стать ему военачальником и вести за собою армии, либо изучить мир и просвещать сородичей, ставших адептами полузабытой религии мифического Оритана.

В тени, под широким капюшоном и длинным черным балахоном, скрывается аколит[5] верховного жреца. Они с молодым человеком, одетым во все белое — как любой священнослужитель низшего сословия, — замыкают процессию. Бритая голова «белого послушника» укрыта повязкой-клафтом, бедра повязаны льняным «передником», а шея и грудь защищена полосатым воротником-ускхом.

В центре помещения за строгими четырёхгранными колоннами, отражая свет факелов, блестит поверхность водоема, где с начала времен возрождалась огненнокрылая Бену[6], птица бессмертия.

Со стен на вошедших взирает большеокий Немур[7] — телец, что несет на своих рогах своих ныне пустой трон солнечного божества.

Она тоже видит себя со стороны, закованная в камень. И она становится огненновласой жрицей в синей накидке, едва та минует ее барельеф...

Множество жрецов читают заклинания. Реальность дрожит и плавится. Небо, в черноте которого тают капители храмовых колонн, рокочет, сверкают первые молнии. Земля светится: это еще не рожденное Солнце являет себя сквозь толщу воды бассейна и сквозь щели между храмовых плит.

Захлопываются пятьсот сорок дверей известных колдуну реальностей, отрезая вошедшим пути к отступлению. Отныне выхода не существует, ибо пути судьбы всегда замыкаются в храме Бессмертной Птицы.