— «Имя твое»… — подсказала женщина.

— Угу. «Имя твое подобно свисту лезвия, рассекающего плоть», — сказала она. Он взглянул на корону, венчавшую голову ее, и ответил: «Вот убийца, стократ опаснее любого злодея!» И ответила царица: «Не обманывай себя, Тассатио! Это оправдание достойно лишь юнца, не умеющего отвечать за поступки свои! Ты когда-то служил храму, но жажда власти затмила очи твои. Ты стал преступником пред лицом моего мужа. Но теперь ты убил и его. Не смей говорить, что из любви ко мне! Я не смогу спасти тебя, и завтра состоится суд. Ты желал этой короны, но получишь ты другую!» Тассатио остался один в темнице, зная, что не забыть ему той ночи. И отныне дни его будут сокращаться, а число их, отделяющих от него благословенную ночь — увеличиваться…

…Но суд состоялся лишь спустя восемь циклов спутника синей — чужой для Тассатио, ненавистной — планеты. Пройдя через пытки, через избиения в своей темнице, бывший священнослужитель не сломался. Его духом владела гордыня, но она же помогала ему встречать невзгоды с высоко поднятой головой, как бы ни страдало бренное тело.

И соотечественниками был вынесен такой приговор: «Ввиду того, что и приютившая наш народ планета может в будущем пострадать от того же, от чего погибла родная нам Ала, а мудрость великой цивилизации забудется потомками, повелеваем: пожертвовать одной из машин для перемещения в безвоздушном пространстве ради того, чтобы запечатлеть следы нашего пребывания в том и этом мире. Обвиняемый Тассатио будет приговорен к смертной казни, однако мы усложним приговор. Свою вину перед людьми он сможет искупить, воссоздав на погибшей Але какой-либо образ, способный натолкнуть потомков на верный путь в искании своих корней. Памятуя, что в прошлом обвиняемый был непревзойденным созидателем, что сила его сравнима с силой нескольких, приказываем: отправить на Алу приговоренного Тассатио и обязать его сотворить там имя нашего народа. Лишь в этом случае мы сочтем раскаяние правомочным и не предъявим обвинения к его соучастнице, а также в списках аллийцев наречем его самого новым, незапятнанным, именем».

И Тассатио был отправлен в путешествие, из которого не смог бы вернуться при всем желании. Из окна своей машины в черной глубине вселенной он видел красную звездочку — свою погибшую родину. И звалась она на языке праотцев Алой, что означало «Горящая». И не было для Тассатио участи желаннее, чем смерть на Але. Он знал, сколько глаз сейчас с завистью наблюдают за его полетом. Все они любили свой мир, но оказаться там было суждено лишь самому преступному из всех воров и убийц… Ведь он поднял руку на Правителя — и даже не раскаялся. Насмешка судьбы…

Он ничего не знал о своей «соучастнице», о царице Танэ-Ра. Возможно, ее уже не было в живых, а лживые судьи обманули его, дабы заставить служить в своих целях. Тассатио не собирался угождать им. Он много убивал после переселения на синюю планету. Его «куарт» не знал покоя. Тассатио хотел сорвать защитную «корону», едва оказавшись на лишенной атмосферы Але. Но не сделал этого. Машина опустилась на поверхность погибшей планеты в том месте, где прежде жил и он, и Танэ-Ра. Это был их Город, уничтоженный, разоренный, залитый лавой вулканов, возникших после удара блуждающей звезды. И «куарт» напомнил Тассатио о себе, хлынув обжигающими слезами из его глаз. Справившись со своей болью, бывший священнослужитель в течение многих дней, покуда хватало воздуха, творил из камня лик той, которую он любил всегда и которая никогда не принадлежала ему всецело. Он знал, что судьи разгневаются на него за нарушение уговора и не выполнят той части постановления, которая касалась списка коренных аллийцев. Он знал, что сотворенное «имя» будет расценено ими как вызов. Но Тассатио делал то, что велел делать его «куарт». Обреченному было плевать на сородичей, и он давал им это понять ежесекундно.

А когда каменное изваяние было готово и воздух в защитном одеянии заканчивался, Тассатио выточил на щеке статуи единственную слезу, которая катилась из ее глаза. И Танэ-Ра стала ликом погибшей Алы. Приговоренный к смерти, Тассатио в гордыне своей не желал доставить удовольствие судьям, созерцающим его кончину. Он не хотел корчиться в длительной агонии. Посмотрев последний раз на лицо своей любимой, он сорвал «корону».

Судьи, как и вся страна переселенцев, увидели, что приговоренный испустил дух, несколько раз схватив ртом разряженный воздух мертвой планеты и скорчившись на земле, засыпанной рыжим прахом и пылью, обожженной вулканами. И все аллийцы встали, склонив головы пред мужеством Тассатио, а в огромных зеркалах отражалось каменное лицо прекрасной Танэ-Ра и живое лицо смертной женщины, видевшей гибель того, кого она теперь не в силах будет позабыть вовеки…

Судьи сдержали слово: родившийся спустя полтора цикла Селенио сын царицы Танэ-Ра был наречен именем Алэ, что означает «Горящий». Имя же преступного жреца Тассатио стерлось в веках, и помнит его лишь эта легенда…

— Мать читала нам с Фирэ эту легенду. В детстве, — сказал Дрэян, когда Сетен умолк.

В каюту заглянул молодой матрос:

— Господа, капитан велел оповестить вас, что через три часа мы подойдем к южной оконечности полуострова.

Поднявшийся со своего места Сетен оглянулся и, подмигнув Алу, тихонько запел:

Ал засмеялся, а затем подхватил слова задорной детской песенки:

Он обнял друга за плечи, с другой стороны Тессетена обвила рукою за пояс хрупкая Танрэй. Подпевать начал и Паском. Матрос вначале с растерянностью, а потом — расплываясь в улыбке, глядел на беззаботно веселящихся пассажиров. Из хора выделялись звучные голоса Сетена и Ала — высокий тенор и певучий баритон. Танрэй баловалась и не слишком-то старалась петь:

Матрос ощутил прикосновение чего-то холодного и мокрого к своей руке. Волк высокого ори слегка толкнул юношу носом, интересуясь тем, что же происходит в каюте. Матрос уважительно подвинулся.

— Нат, иди к нам! — позвал Тессетен, однако своевольный пес не подчинился, встряхнул острым ухом и лег в дверях, под ногами у матроса, выпустив от жары длинный розовый язык.

— Танрэй! — Ал слегка ущипнул жену за бок; взвизгнув от щекотки, она шлепнула его по руке за спиной Сетена.

Остальные примолкли. Танрэй пришлось продолжать одной:

Тессетен прихватил пальцами кончик ее чуть вздернутого носа. Танрэй, шутливо нахмурившись, непокорно освободилась, и они дуэтом допели:

— Ал! Теперь ты! — потребовал смеющийся Паском, указывая пальцем на своего ученика.