И вот теперь, стоя в снегу у гроба Саблинова, Андрей смотрел на отца, прощавшегося со старым другом, и пытался уловить, почуять, найти ответ на свой вопрос… Константин Геннадьевич был полностью закрыт. Он глядел в лицо бывшего своего товарища и молчал.
Рушинский тихонько подтолкнул Андрея локтем:
— Андрюш, давай-ка после похорон — ко мне? Разговор у меня есть…
Значит, действительно дело нечисто. Андрей кивнул.
Виктор Николаевич жил в центре, неподалеку от собора Александра Невского, недавно реконструированного и вновь освященного: в советские времена из храма сделали хранилище кинопленок и лишь в конце восьмидесятых городские власти распорядились восстановить православную святыню. Когда Андрей вышел из машины, Красный Проспект оглашали колокола, сзывая прихожан на вечернюю службу.
Воздух был чист и кристально прозрачен, как всегда в такой мороз. Пушистый иней окутывал веточки берез, тянувшихся в звездное небо: зимой в Новосибирске темнеет очень рано, и все же по сравнению с приполярным Питером тут есть хотя бы несколько светлых дневных часов, временами даже солнечных, как сегодня. По мосту над автовокзалом, светя окнами вагонов, с грохотом промчалась электричка. Напротив здания «Картинной галереи» белела вытесанная из снега скульптура — нелепый куб с поздравительными надписями и цифрами грядущего года.
Рушинский сам сварил грог, и они с Андреем сели в зале поближе к камину, отогреваясь после похорон.
Огромный «мраморный» дог Виктора Николаевича, Ремарк, задумчиво положил морду на колени хозяину, философски разглядывая гостя. Серапионов ему не понравился, но пес был отлично выдрессирован и ни единым движением не выказал своей неприязни. Только взгляд умных разноцветных глаз (Ремарк был «арлекином») выдавал истинные чувства старой собаки.
— Девчонки мои с Аллой к теще поехали, поздравлять. Оставайся с нами, вместе встретим Новый год. Они уж скоро подъедут, познакомлю. Ты ведь их еще ни разу не видел…
Андрей кивнул. Что оставалось делать? К отцу ему дорога заказана, Константин Геннадьевич дал понять это сыну еще утром. Причем — без слов. Они вообще не разговаривали.
— Да, Андрюш. Плохи дела… Ты ведь не знаешь ничего, поди?
— О чем?
— Да о том, что у нас творится… Говоря по совести, боязно мне. Но — повязан… Как и ты. Ты — даже меньше меня…
— Что у вас творится? — Андрей грел ладони, охватив бокал с теплым питьем и чувствуя легкую сонливость: казалось, оттаивает каждая клеточка окоченевшего тела.
— Разваливаемся мы, похоже… — Рушинский потушил сигару и отряхнул грудь от невидимых крапинок пепла. — Батюшка твой темнит сильно… Знаешь, я так понял: он что-то на Стаса, пусть земля ему пухом будет, нарыл. Но мне — ни слова. Не доверяет он нынче никому. Ну и я, сам понимаешь, ему теперь доверять не могу…
— Вы думаете, это он Саблинова?..
— Да вот и не знаю наверняка. Были у меня такие мысли мимоходом. Но тот, вроде, от инсульта помер. Узнал, что под кого-то из наших, пониже, копают — и кондрашка его хватила. В больнице и помер. А батя твой его от дел давным-давно отстранил, это было очевидно. И Стас мне об этом как-то говорил. А потом Костя и мне доверять перестал. О, у нас тут такие страсти кипят… Это с виду все тихо. Пока вертимся. Но…
Рушинский отхлебнул из бокала и устало откинулся на спинку дивана. Если даже этот жизнелюбивый толстяк вымотался настолько, что это стало заметно со стороны, то положение у них действительно критическое…
Ремарк тихо заскулил.
— Ну! Ну! Чего? — Виктор Николаевич потрепал пса за ухо. — Еще тебя не хватало… Понимаешь, Андрей, если Костя свою политику ведет, то он и меня не пощадит. Чувствую себя как на пороховой бочке. И чем дальше, тем хуже. Фитиль, знаешь ли, уже горит. За себя особенно не переживаю, но вот за девчонок своих… Сам знаешь, тут уж покатится как снежный ком.
— Знаю… — Андрей опустил глаза.
— Во-о-о-от! — протянул Рушинский. — В том-то ваша разница с Костей, что тебе это близко. А он ведь никого не пожалеет. Я бы сына своего, будь он у меня, никогда бы под нож хирурга не положил и под пули не отправил. Даже ради такого дела… ну… — он замялся и неопределенно мотнул головой.
Андрей снова кивнул. Виктор Николаевич имел право так говорить. Они с отцом не один пуд соли съели. Да и симпатизировал Серапионов-младший отцовскому компаньону. Всегда симпатизировал, причем взаимно.
— Так что же случилось?
— Спецслужбы нами заинтересовались. Рьяно заинтересовались, и связи Кости тут бессильны. Знаешь, говорят: пришла беда — отворяй ворота. Это про нас… Эх, видно, и правда: на каждый хитрый винт найдется еще более хитрый болт… Да ладно, не буду тебя перед праздником особенно загружать… У тебя, поди, своих проблем навалом… Покаяться я хочу. Девчонку-то ту самую, что ты спасти хотел… Не удалось мне ее отстоять, в общем…
Андрею пришлось напрячься, чтобы сыграть нужные эмоции. Рушинский вздохнул:
— Видит бог, уговаривал я и Саблинова, и отца твоего. Но — не в коня корм… Трупы видел. Прости уж…
— Вы не знаете, откуда это стало известно отцу?
Рушинский подавленно отмахнулся:
— Как же! Поделится Костя таким…
— Значит, потому он так сегодня со мной и держался… — (надо же было что-то сказать, чтобы подчеркнуть свою неосведомленность.) — Да… недоразумение…
— Мне уж можешь не объяснять, я тебя хорошо понимаю. Я к тому тебе о них сказал, что мальчишка, ваш с Сокольниковой, — живой. Абсолютно точная информация. Они только взрослых порешили. Может, и отыщешь пацана, если понадобится...
— Спасибо, Виктор Николаевич…
— Да за что уж тут спасибо… — невесело усмехнулся Рушинский.
Серапионов понял: раскол у них нешуточный. Если Виктор решился втайне от Константина рассказать ему такое, то это говорит лишь об одном. О том, что все катится к чертям. Похоже, отец действительно рыл под Саблинова. Может быть, подстроил ему смерть — мало ли у него для этого в наличии средств? Заниматься «раскопками» Андрей, конечно, не станет: зачем ему это? И Саблинов вызывал у него стойкую неприязнь. Помер — туда ему и дорога, прости господи. Только вот за что, интересно, попал он к Константину Геннадьевичу в немилость? Что такого мог сделать неумный Саблинов, чтобы навлечь на себя гнев отца? Вопрос.
— Ты, Андрюш, охране своей доверяешь?
— Какой охране? — поднял голову Андрей.
— Телохранителям своим…
— У меня нет телохранителей.
— Как — нет?
— Ну так. Нет.
— Хороший ход. И проблемы с плеч долой, как говорится… А я вот теперь своим секьюрити не доверяю. Даже Цезаря, вон, Брут ухойдокал… Че уж о нас, грешных, говорить… Все с оглядкой хожу, да только знаю, что если папка твой «отмашку» им даст — мне не жить…
Может быть, еще год назад трусость Рушинского вызвала бы в Андрее презрение. Теперь же что-то изменилось в самом Серапионове. Он по-прежнему относился к опасности как к игре. Но стал понимать других людей, которых что-то держит, что-то тянет в этом мире. Понимать стал и принимать. Рушинский трусил как-то обаятельно, естественно. Не скрывал этого. И вовсе не презрение это пробуждало в Андрее, а скорее уважение: имеет человек в себе силы признать свою слабость… Не каждый бизнесмен на такое пойдет, далеко не каждый.
— Не знаю уж, кто там против нас работает, Андрюша… Да только пальцем в небо: не мы, так кто-нибудь другой этим займется… Свято место пусто не бывает. Всегда найдутся другие какие-нибудь «Саламандры». Так что… робингудство все это… Может, Костины бывшие сослуживцы отомстить ему так пытаются? Только это смысл и имело бы. Не из идеологических же побуждений такие вещи делаются, согласен? Я уж думал-думал. А! Бесполезно… Чушь, бред, пустое… Забыли. Праздник все же…
С приездом жены и дочерей Виктора Николаевича в доме стало веселее. Девчонки у Рушинского были совсем юными — семнадцати и двадцати одного года. Пухленькие, миловидные. Младшая чем-то напоминала Оксанку, только Вика Рушинская была уже более женственной, фигуристой. А Ольга, старшая, сразу заинтересовалась Андреем. Отец только посмеивался, наблюдая за ними. Нет, Андрюшке не место во всем этом дерьме, созданном Костей. Не похож он на отца. И на прежнего себя, каким его помнил Рушинский, тоже теперь не похож. Тот Андрей вряд ли понравился бы Оле. Виктор Николаевич хорошо знал своих дочерей. И радовался глаз его, видя что-то светлое, неиспорченное в обоих — и в Ольге, и в Андрее: как они смеялись, как Оля кокетничала, как Андрюша в шутку поддерживал игру. Одним словом, дети еще совсем. Взрослые, но дети. Пусть парень отдохнет от будней. Да и Ольке не мешает посмотреть, каким должен быть настоящий мужик. А то как приводит кого-нибудь с родителями знакомить — хоть стой, хоть падай… До серьезного у них, конечно, не дойдет. Не успеет. Андрей утром улетает. Да и не станет Серапионов (Виктор Николаевич прекрасно видел) форсировать события. Милый утонченный флирт — это пожалуйста. Андрюшка в том очевидный мастак. А чтобы по-настоящему влюбиться, так Ольге побольше времени нужно. Не легкомысленная она девушка. Пусть резвятся. Чудо что за Новый год! Эх, если бы еще не вся эта беда, Рушинский был бы совсем счастлив в ту ночь…
