Она сидела на высоком кресле погрузчика, и ее силуэт четко выделялся на фоне сполохов света, а на лице были написаны удивление и ужас.

- Но что это? - спустя еще минуту шепотом поинтересовалась она.

Лгать не было смысла, и он ответил ей прямо:

- Я не знаю.

Да и кто вообще мог это знать!?

- Спасибо, - зачем-то прошептала она и нервно рассмеялась. - А не предполагаете ли вы…

- Ничего не предполагаю, - оборвал ее капитан. - Ничего, - с какой-то надеждой повторил он й, будучи твердым и мужественным человеком, добавил: - И все-таки это может оказаться крайне важным. И этот день, я полагаю, тоже станет очень значительным.

Освобожденный из своей гиперфибровой оболочки символ казался элегантным, но мало впечатляющим. Керамика была скручена в белый шар, похожий на мяч, которым дети играют в футбол. Он лежал на полу перед Миоцен, и, слегка коснувшись его, она спокойно сказала деловым тоном:

- Я чувствую уверенность. Я имею в виду ход дел. Я уверена в самой сути, в самой основе.

Уошен кивнула и снова уставилась на шар.

- Уверена, - повторила она, глядя куда-то вдаль.

- Если нам улыбнется удача и мы будем достаточно внимательны, это поможет нам восполнить все прежние пробелы.

- При удаче, - эхом повторила Уошен, зная, как много этой нематериальной субстанции потребуется для такого дела.

Она вела большой погрузчик туда, где уходило за горизонт последнее русло Случайной. Скоро и эта дорога превратится в пустую равнину, которую потом поглотят джунгли и горы. Они уже почти добрались до земель Бродяг, хотя до назначенного места еще и оставалось около двухсот километров. Никто еще не заезжал так далеко на их территорию по официальному приглашению, да и неприглашенные в последний раз были здесь не меньше трехсот лет назад.

День разгорался, и Уошен ехала со все большей скоростью. Автоматические пилоты все еще не были настолько точными и совершенными, чтобы кому-то взбрело в голову воспользоваться их услугами - плодом шестнадцати веков технического прогресса - для путешествия по горам, по которым машины карабкались, как жуки.

Тропа в джунглях поднялась на широкое, совсем недавно появившееся плато, а затем исчезла. На открытую землю падал горячий сильный дождь, собираясь в лужах и небольших озерцах, где черные водоросли окутывались серебристым налетом. Все это на следующий год уже превратится в густые молодые джунгли. Но кто будет хозяйничать в них? Даже шестнадцать веков исследовательской работы не давали Уошен уверенности в ответе на этот вопрос. Ни относительно этого места, ни относительно какого-либо другого.

Химические характеристики менялись в пределах даже одной скважины, одного кратера, одного потока железа. Дожди были явлением достаточно распространенным, но ненадежным. Наводнения и засухи постоянно изменяли природные условия. Кроме того, на картину активно влияло наличие семян, спор и яиц, которые появлялись неизвестно откуда. Случайный ветер мог принести флотилию золотых шаров, из которых возникали заросли деревьев добродетели, а мог и не принести. Или каприз природы мог унести эти шары куда-нибудь в совершенно ином направлении. А исчезновение джунглей порождало множество голодных ртов; по крайней мере, сотня видов местных насекомых любила пожевать золотую фольгу, превращая затем металл в собственные тела, демонстрируя тем самым и свою, красоту, и возможности своего метаболизма.

Первоначальные же условия были критическими. Именно это было решающим и в экологии джунглей, и в экологии людей.

Что, если бы у Миоцен оказались другие родители? Более спокойные, более заботливые? Если бы они были просто людьми, умеющими прощать? И Миоцен с Тиллом были бы ближе друг к другу, разрешая свою непохожесть более частными, более цивилизованными способами? Тогда, возможно, и история Медуллы приняла бы иной, более спокойный характер. А если бы Миоцен была хуже, она просто убила бы сына, и возмущенные капитаны свергли бы ее, и другой Вице-премьер занял бы ее место. Может, им бы стал Даен. Или, скорее, Туист. И это радикально изменило бы эволюцию их временной цивилизации…

О разум, тяжела твоя ноша. Ты всегда можешь вообразить себе все прекрасное, к чему сам никогда не имел и не будешь иметь отношения.

По молодому плато дорога вела к не менее молодому вулкану, ныне спавшему. Грязное железо и никель покрылись шероховатым шлаком. Когда машина взобралась на голый склон, дождь утих, тучи развеялись, и Уошен, оглянувшись назад, смогла увидеть величественное лицо окружавшего их мира.

Небо было бледным, как никогда.

По мере того, как слабели контрфорсы удерживавших планету полей, утихал и резкий свет. Он еще по-прежнему был ярок, но уже не той режущей до костей остротой. Температура тоже медленно, но неуклонно ползла вниз. Мир расширялся, и сила притяжения слабела, а это, в свою очередь, понемногу меняло строение растений, гор и даже больших зданий. Атмосфера становилась прохладней и спокойней, но не плотнее, поскольку ей приходилось охватывать все большую и большую поверхность. Единственное, что бывало, это вода. Металлическая лава испарялась, не оставляя ничего, кроме голой земли и тяжелых металлов. Стало выпадать меньше дождей, реки мелели, и все понимали, что если все так будет продолжаться, то мир ждут долгие мучительные засухи.

Неподалеку от линии горизонта что-то сверкнуло в солнечных лучах, что-то слишком маленькое для невооруженного глаза. Это был первый базовый лагерь, все еще сверкающий гиперфиброй, со своими пустыми модернистскими зданиями и бриллиантовыми дорогами. Но под ним расстилался теперь совершенно иной мир. Свет силовых полей совершенно исчез, открывая глазу прекрасное, похожее на мерцание звезд свечение новых городов и дорог.

Но что могло случиться с этим миром в следующую минуту? Думая об этом, Уошен невольно снова посмотрела вдаль, испытывая при этом холодную, какую-то безразличную боль.

- И мы не знаем, правда ли это? - пробормотала она. «Что ты сказала?» - едва не спросила ее Миоцен, но вместо этого оберегающим жестом положила обе руки на шар серо-белой керамики, и по ее телу прошла волна какого-то странного удовлетворения от общения с этим ужасным артефактом.

Не нанесенная на карту железная река означала, что путешествие удлиняется.

В результате они опоздали на целый час - прибыли в три утра по корабельному времени, как показывали серебряные часы Уошен.

Открытое место, где они оказались, начиналось с потока лавы, но когда расплавленное железо ушло под землю, наружная поверхность изогнулась и приняла форму амфитеатра. Сценой служила огромная плита гладкого шлака, а во все стороны мощными лестницами вверх уходило черное железо. Постоянная игра света и тени и сам угол наклона этих лестниц создавали обман зрения, и все казалось ближе, чем есть на самом деле. Как предписывали инструкции, Уошен остановилась посреди сцены, капитаны вышли, и погрузчик обеими своими составными руками осторожно опустил сосуд на поблескивавшую поверхность. Тут же появились первые Бродяги, почти незаметные на черном фоне. Идя тихим, церемониальным шагом, они спускались, казалось, целую вечность. Помимо штанов на них на этот раз были декоративные маски из мягкой кожи, натянутой на каркас из костей и украшенной богатой резьбой. Кожа была их собственной, кости тоже. Каждая маска была раскрашена кровью и мочой, и каждая изображала все одно и то же дикое зверское лицо с глазами, но без рта. Это было лицо Строителей, догадалась Уошен. Почему Бродяги вообразили себе их именно такими, она не знала. Дью говорил ей, что Тилл увидел это лицо во время своей молитвы. Вождь Бродяг был уверен, что его посетил дух Строителей, и отныне слушался только его голоса и советов.

Когда первые Бродяги приблизились, они совсем замедлили шаг и подняли маски с лиц на макушки.