- Этот мир - и совершенный мир, надо вам признаться, - обладает атмосферой… - Премьер тихонько рассмеялась, продолжая говорить вещи, казавшиеся невозможными. - Несмотря на изобилие железа, его атмосфера содержит свободный кислород. И воды там достаточно для маленьких речек и озерков. Словом, все симптомы живого мира налицо…

- Но откуда вы знаете!? - неожиданно даже для самой себя выкрикнула вдруг Уошен и замерла, извинившись: - В моем вопросе нет ни капли неуважения, поверьте.

- Если я правильно поняла ваш вопрос, то отвечаю, что в этом мире я не была. - Премьер едва не подпрыгнула, как девчонка, и торжествующе добавила: - Но пятьдесят лет упорной секретной работы принесли свои плоды! При помощи самовосстанавливающихся дронов мне удалось отреставрировать один из этих обрушившихся туннелей. И я послала туда разведчиков. Вот почему я сейчас здесь перед вами, и утверждаю, что этот мир не только существует, но и каждый из вас скоро увидит его собственными глазами.

Уошен посмотрела на Дью, дабы удостовериться, что и на его лице сияет такая же широкая, как у нее самой, улыбка.

- Кстати, я уже даже дала ему имя, - прищурилась Премьер. - Медулла оссиум. - И она повторила, смакуя: - Медулла оссиум, - затем, словно извиняясь, добавила: - Это очень старое медицинское название, в переводе на обычный язык означает «костный мозг». А костный мозг, как известно, есть место, где рождается кровь.

Уошен чувствовала, как ее собственная кровь шумит в ее вздрагивающем теле.

- Медулла оссиум оставлен для вас, - объявила Премьер.

Казалось, пол наклонился и поплыл под ногами Уошен, и она сама не помнила, как сумела с собой справиться.

- Для вас! - повторила гигантская женщина. - Он ожидает вас, моих самых талантливых, самых преданных соратников.

- Благодарю, - прошептала Уошен, и это слово повторил нестройный взволнованный хор остальных.

- Аплодисменты Премьеру! Аплодисменты! - опомнилась Миоцен.

Но Уошен уже ничего не слышала и не видела, вперив свой взгляд в диковинное черное лицо этого самого непредсказуемого из миров.

Небо гладко, как само совершенство и вневременье, кругло и непогрешимо, как конец универсума.

Но триллион лиц не смотрит на небо.

Ибо совершенство не интересно. Оно утомительно.

И отсюда череда печалей, изъянов, тоски и гнева. Все безразлично, съешь ли ты, съедят ли тебя, на всем отпечаток бессмысленности. Только несовершенство может изменить это состояние, но небо вечно и никогда не меняется. Никогда. Вот почему этот триллион глаз следит за небом только для того, чтобы увидеть нечто летящее или плывущее - все, что угодно, только не эту скользкую серебристую округлость.

Внизу нет совершенства.

Внизу ничто не остается постоянным надолго, ничто не преуспевает, ни к чему нельзя привыкнуть, все меняется мягко, быстро, без колебаний, сожалений и без жалоб.

Тому, что под ногами, нельзя верить.

Нельзя быть уверенным в следующем вздохе.

Возможно, мыслящий, благоразумный и самосознающий разум мог бы возжелать подобного торжествующего совершенства.

Чтобы поглотить вечность.

Чтобы позаимствовать ее силы и выносливость хотя бы на краткое мгновение.

Но такое желание слишком изысканно и расточительно для этих умов. Они слабы, малы и сиюминутны. Они сфокусированы на преходящем. На еде и совокуплении. Они отдыхают тогда, когда нет иного выбора. И ничто больше не врезано намертво в их горячие гены, ничто больше не кипит в крови и не выплескивается наружу в пыльце и сперме.

Перестань суетиться - и погибнешь.

Это отчаянный и бешеный мир. Глубоко и абсолютно порочный. Но внутри каждого крошечного разума гнездится непреклонная гордость, повторяющая:

Я есть. Я живой.

На обратной стороне листка, прилепившись к горячей железной гальке, я правлю… И для существ под моими ногами, слишком ничтожных, чтобы быть замеченными, я есть нечто великое и могущественное…

Я совершенство в ваших жалких крошечных глазках!..

Чудо было втайне завершено в несколько декад.

Похожие на моль дроны прогрызли дорогу сквозь тысячи километров железа и никеля, заново открывая древние, давно обрушившиеся туннели. При их проходке эти рабочие муравьи укрепляли стены гиперфиброй наивысшей пробы. К проекту подключили одну из резервных насосных станций топливного бака. На выходе из шахты капитанов ожидали новые кары, спроектированные специально для этого случая и не имевшие даже заводских знаков; они готовы были отвозить людей в самое лоно производимых работ. А там бригады дронов-конструкторов пробивались вперед, создавая оперативную базу - эффективный и стерильный городок дортуаров, магазинов запчастей, крошечных галерей и лабораторий, - все спрятанное в прозрачном бриллиантовом шаре.

Уошен прибыла на базу одной из последних.

По настоянию Премьера она занималась работой по тщательному уничтожению следов, оставленных капитанами при выходе из жилища пиявок.

Это была необходимая предосторожность, требующая исключительной тщательности и тяжелого пунктуального труда.

Некоторые из ее команды вообще восприняли это как оскорбление.

Чистить отхожие места и удалять хлопья кожи было мерзко и утомительно. «Мы что, дворники или кто?» - ворчали капитаны.

- Не дворники, - соглашалась Уошен. - Профессионалы все сделали бы еще на прошлой неделе.

Дью тоже оказался в ее команде и в отличие от большинства работал без отговорок, откровенно желая произвести впечатление на своего начальника. В его работе скво-

зил некий очаровательный эгоизм. Было известно, что скоро Уошен наденет эполеты Вице-премьера, и Дью явно хотел покорить ее своим рвением, дабы иметь возможность попасть под ее покровительство. Да, это был расчет, и все же Уошен полагала, что в таком расчете немало разумного и даже благородного. Она верила, что в расчетливости капитанов нет ничего плохого, неважно, относится ли это к определению курса Корабля или к собственной карьере. Это была определенная философия, о которой они часто говорили с Памиром и которую он никогда не принимал даже в самых смягченных формах.

Неприятная работа была завершена в течение пятнадцати дней.

Узкие, рассчитанные на двух пассажиров кары стояли в готовности, чтобы проделать свой долгий путь вниз к базовому лагерю. Уошен решила, что поедет вместе с Дью и отправится, как и положено капитану, последней. В ожидании Дью развлекал ее прелестной и хорошо подготовленной историей своей жизни.

- Я родился на Марсе в благородной семье, - признался он. - И сюда приехал просто из обыкновенного туристского любопытства. Ожидание острых ощущений, новизны, безопасных путешествий в разумных дозах, ну и прочее в таком же духе. И, конечно, ни на что не похожая возможность, что когда-нибудь, где-нибудь, в какой-нибудь отдаленной и экзотической части Млечного Пути я вдруг и вправду стану лучше.

- Но пассажирам не разрешается присоединяться к команде, - заметила Уошен.

Дью хмыкнул, его подвижная физиономия неуловимо напоминала лицо проказливого мальчишки.

- Поскольку это тяжкий труд, ибо пассажирам приходится начинать с самого дна. Наше положение, захваченное или вырванное огромным напряжением, требует полного подчинения, хотя ты благородно рожденный и не дурак. Я понимаю. Талант входит во вкус, но далеко не все могут носить нашу форму как должно.

Пока их никто не видел, капитаны вновь надели свою зеркальную форму.

Уошен кивнула и тронула новые пурпурно-черные эполеты.

- Так почему же ты пошел на это? Разве ты дурак?

- Абсолютный, - рассмеялся Дью.

Уошен ничего не оставалось, как тоже расхохотаться.