— Я пришел засвидетельствовать вам свою любовь, дорогой крестный. Мне доложили о пожаре, когда я охотился поблизости от Версаля.

При упоминании этого названия Мазарини едва заметно улыбнулся. Охота, Версаль — вот что, насколько ему было известно, больше всего увлекало его крестника…

— Подробности известны? — продолжал юный король. — Каков ущерб, причиненный вашей библиотеке? Что сталось с вашей живописной коллекцией? Сколько жертв?..

Мазарини бесцеремонно поднял руку, пытаясь остановить безудержный поток вопросов. Он чувствовал себя слишком уставшим и не мог угнаться за поспешным ходом мысли юного короля. Переведя дух, министр ответил:

— Сир, своим присутствием вы оказываете мне честь и несете успокоение. Случилось нечто ужасное, и этот день не сулит королевству ничего доброго. У меня только что был Кольбер, он подробно изложил, как все было.

— Нападение?

— Да, сир, поджог, и учинила его шайка каких-то негодяев. Вне всякого сомнения, то был лишь отвлекающий маневр. Мои личные покои перевернули вверх дном, кабинет разграбили — исчезли бумаги государственной важности. Я хранил их в том дивном итальянском секретере, на котором вы, сир, любили играть, когда были маленьким. Один из моих гвардейцев убит, грубо обошлись и с моим личным секретарем Розом.

— Мы разыщем убийц, и я велю их покарать. Поверить не могу! — вознегодовал король, потрясенный горькими признаниями крестного.

Не в силах совладать с собой, он резко оттолкнул стул и принялся мерить комнату большими шагами.

— Неужели ваши гвардейцы так и сидели там, во дворце, сложа руки? Прикажу наказать их капитана по всей строгости и…

— Если позволите, Луи, давайте забудем об этом, — проговорил старик мягким, нежным голосом, каким он иной раз обращался к королю, когда тот был еще юным престолонаследником, стараясь унять его вспыльчивый нрав. — Уверяю, ваше величество, мы можем поступить куда лучше. Молю, верьте мне. Никто, слышите, сир, никто не должен узнать о краже, особенно о пропаже ценных для меня бумаг.

В порыве волнения кардинал, собираясь изложить свой план, вдруг распрямился и устремил пронзительный взгляд, каким он за столько лет привык проникать в сокровенные мысли собеседников, в самую глубину глаз короля Франции.

В этот миг на стене за постелью кардинала медленно раздвинулась портьера, и к ним вошла Анна Австрийская.

— Рада видеть вас, сын мой, — проговорила она, сделав реверанс.

— Вы здесь, матушка?

Людовик XIV с удивлением воззрился на королеву-мать, облаченную в простое черное платье. На ее поблекшей с годами коже резко выделялось сверкающее жемчужное колье. Будучи уже восемнадцать лет вдовой, мать короля хранила на лице печать тяжких испытаний, перенесенных ради того, чтобы дать власть своему сыну. Она обменялась с Джулио Мазарини взглядом, полным сострадания и нежности. Людовик почувствовал себя более уверенно в обществе этих двух самых дорогих ему людей. Ведь им втроем пришлось пережить немало невзгод! И когда они оказывались вместе, как теперь, ему представлялось, что ничего страшного не случится.

— Мы вынуждены принять серьезные решения, сын мой, и последствия их могут оказаться весьма тяжелыми.

— Крестный, я ваш государь и должен знать содержание пропавших бумаг. События внезапно приняли трагический оборот. У вас есть хоть малейшее представление, кто бы мог совершить подобное безумие и почему?

Старый князь церкви закрыл глаза, глубоко вздохнул и наконец заговорил слабым, глухим голосом:

— Ваше величество вправе требовать правды. Вы с матушкой, конечно, знаете: всю свою жизнь я отдал на то, чтобы защитить ваше королевство и уготовить моему королю безмятежную будущность в мирной стране. Но врагов по-прежнему хватает, и боюсь, как бы сейчас они не начали вступать в тайные сговоры, пользуясь тем, что я разбит недугом и усталостью. Смерть уже рыщет неподалеку от меня, и с ее приходом силы зла вырвутся на свободу. Наши враги, по моим сведениям, проникли во все уровни власти, включая этот дворец!

После очередного глубокого вздоха кардинал продолжал:

— У себя в кабинете я хранил многие бумаги, касающиеся должного обеспечения правопреемства продолжателю моего дела, а также подтверждающие источники моего состояния. Помимо того, я прятал там кое-какие древние пергаментные свитки, содержащие как будто некие великие тайны. Никаких иных ценностей, по словам Кольбера, из моих покоев воры-убийцы не похитили. Из чего я заключаю, что им были нужны только эти бумаги.

Прервавшись на мгновение и собравшись с силами, больной продолжал:

— Туссен Роз слышал, как грабитель, убивший гвардейца, благодарил при нем Всемогущего. Беднягу, как мне доложили, и сейчас трясет от страха, тем паче, что, как ему показалось, то были религиозные фанатики.

— В таком случае, господин кардинал, надо обеспечить вам защиту. Ведь, вполне вероятно, вы и сами могли стать жертвой столь безрассудного злодеяния. Как бы то ни было, вам нельзя возвращаться к себе во дворец. После пожара ваши покои наверняка пришли в негодность. Вы останетесь здесь, и я удвою охрану.

— Не думаю, Луи, что это самое мудрое решение, — проговорила королева-мать, подойдя ближе к сыну и желая поговорить с ним так, чтобы не услышал Мазарини, который будто снова погрузился в сон.

— По уверениям Кольбера, наши враги проникли даже в Лувр. Поэтому, сдается мне, Венсен самое подходящее место при нынешнем положении. К тому же, как вы, верно, знаете, у меня там есть личные покои. Да и кардиналу так будет безопаснее. Похоже, в ближайшие недели его ждут слишком жестокие испытания.

— Да будет так! Это, несомненно, благоразумнее всего. Велю д'Артаньяну отрядить в Венсен мушкетеров в подмогу гвардейцам кардинала, чтобы охраняли ваши покои и покои его высокопреосвященства. Вам следует выехать незамедлительно, государыня. А я тем временем постараюсь больше разузнать об этом деле. У меня вот-вот должен быть Фуке, — сказал король, уже готовясь к уходу.

Услышав имя суперинтенданта финансов, Мазарини встрепенулся. Но, открыв глаза, он увидел только, как за удалившимся в смятенных чувствах королем закрылась дверь.

— «Известно мне, что вы способны, принц, в отмщение за нашу честь / Воззвать через любовь свою к чудесным подвигам, которых и не счесть. / Но мало этого, чтоб заплатить ему цену / Такую, как признание страны и милость брата, вопреки всему. / Донья Эльвира не…»[9]

— Нет, нет и НЕТ!

Третий раз с начала дневной репетиции Мольер вскакивал с кресла и прерывал тираду. Мадлен Бежар[10] посмотрела на него с удивлением. От досады она выпустила руку дона Гарсии, которую перед тем сжимала, чтобы с большим чувством пересказать отрывок из сцены III. Остальные актеры, застыв на подмостках Пале-Рояля, тоже были сбиты с толку реакцией мэтра. В самом деле, что за муха укусила Мольера в это воскресенье! Может, причиной его непомерной раздражительности стала жуткая находка — мертвое тело какого-то мальчишки, проломившего стеклянную крышу театра несколько часов назад, или воспоминания о давешней бурной генеральной репетиции? Казавшийся худосочнее обычного, с лицом, дергающимся от нервного тика, в забавной холщовой шапочке, вконец осипший комедиограф разводил своими длинными руками, стараясь жестами подкрепить словесные указания, которых словно никто не слышал.

— Душенька, вы снова вынуждаете меня повторять одно и то же. Ну сколько можно! Донья Эльвира никоим образом не смеет выдать свою любовь к дону Гарсии. Это же ясно, как божий день! В этом-то вся суть моего сочинения, а вы будто нарочно ею пренебрегаете. Зачем хватать дона Гарсию за руку? Соберитесь же, сударыня, — кипя от гнева, проговорил сочинитель.

— Но, друг мой…

— И, пожалуйста, прекратите мне перечить. Вам отлично известно, сколь важен для меня успех «Дона Гарсии Наваррского». Не для того я дни и ночи напролет бился над текстом, чтобы вы вот так, запросто глумились над глубоким смыслом моей пьесы. Не смею даже представить себе, что произойдет, если мы и завтра явим пример законченной бездарности перед лицом Месье, перед цветом парижской публики, а может, и перед самим королем. Если я решил репетировать и сегодня, значит, в этом виноваты вы и иже с вами. Мы не в Пезнасе,[11] черт возьми! Наш долг, слышите, достичь высот этого места и высокого признания наших благодетелей!