— А ты что об этом думаешь? — спросил он котенка, который, увлекшись игрой, вырывался из его рук.

Габриель выпустил котенка и рассеянно наблюдал, как тот пустился наутек, зацепившись лапкой за нитку и разматывая клубок.

«А у меня не получается отыскать концы ниточек, — сказал он себе, — и клубок, который мне так нужен, не хочет распутываться».

Из окошка кареты Никола Фуке рассеянно смотрел на берега Сены и на то, как баржи и лодки на реке лавировали, ловко уворачиваясь от столкновений. Погруженный в раздумья, суперинтендант даже не заметил столпотворения у церкви Сен-Жермен, вызванного чьим-то рассказом о потрясающей находке — странном памфлете против кардинала. Под охраной эскорта кортеж осторожно миновал толпу зевак, повернул на улицу Сен-Мери и остановился у подъезда величественного особняка на углу улицы Сен-Мартен. Массивные двустворчатые ворота отворились, пропуская карету. К ней устремился лакей. Фуке, с сожалением оторвавшись от своих мыслей, помедлил, прежде чем выйти из кареты.

— Господин суперинтендант, какая честь для моего дома!

Маленький худосочный человечек, произнесший эти слова, поспешил навстречу гостю, часто и глубоко кланяясь со сложенными руками.

— Я столь же смущен, сколь и счастлив принимать вас, — елейным голосом прибавил он.

Смуглая, в морщинах кожа, впалые щеки, костлявые руки, простенькое черное платье придавали ему занятный восточный вид.

Фуке, в свою очередь, поклонился и, чуть опередив хозяина, направился ко входу в дом.

— Полноте, господин Жабак, полноте, сами знаете, как не терпелось мне взглянуть на вашу коллекцию, дабы судить, действительно ли она превосходит по красоте собрание кардинала…

Старичок, поднося руки к лицу, воскликнул:

— Господин суперинтендант, неужели вы насмехаетесь надо мной? Грешно так шутить над стариком! Чтобы я смел соперничать с его высокопреосвященством?!

Фуке сделал вид, что не заметил нарочитой скромности хозяина дома.

— Если б не дела, я давно бы откликнулся на ваше приглашение.

Жабак исполнился важности.

— Проходите, — сказал он, указывая на каменную лестницу в углу передней, выложенную белым мрамором с декоративными гвоздями.

Поднимаясь следом за хозяином дома, которому приходилось часто перебирать короткими ногами, отчего он начал задыхаться, Фуке думал о судьбе этого человечка. С тех пор как Жабак двадцать лет назад прибыл из Неаполя, ему удалось благодаря несравненному чутью сколотить немалое состояние, ловко делая ставки на тех, кто побеждал в сухопутных баталиях и морских сражениях, чьи корабли не шли ко дну и не становились жертвами пиратских разбоев. Там, где ему подобные умудрялись запятнать себя причастностью ко всякого рода неудачным махинациям, потому что поддерживали тех, кто в конце концов оказывался побежденным, Эверхард Жабак никогда не ошибался в выборе и не стремился выйти из тени, под покровом которой процветал. Спустя двадцать лет после первого своего коммерческого предприятия и через десять лет после получения грамоты о принятии во французское подданство он стал первым в Париже коллекционером произведений искусства. «И самым таинственным», — подумал Фуке, проходя через огромную танцевальную залу, стены которой были увешаны десятками живописных полотен.

— Восхитительно, — коротко заметил он.

С загадочной улыбкой на губах Жабак знаком показал суперинтенданту, что это не стоит его внимания и задерживаться здесь не имеет смысла. Настороженно оглянувшись, он увлек безмолвного Фуке к двери, скрытой в стене возле огромного камина, подпираемого парой колоссов из черного камня.

Приотворив дверь с помощью невидимого механизма, человечек остановился и с застывшей на лице улыбкой повернулся к Фуке.

— Господин суперинтендант, мне стыдно признаться, но ради блага моего семейства я должен, прежде чем вы войдете, просить вас сохранить все в тайне, ибо только ваше молчание будет залогом моей безопасности. Сами знаете, какими злыми бывают люди, — разносят гнусные сплетни без всякой на то причины, а так, прихоти ради, — продолжал он, проводя гостя в потайную комнату.

Фуке ответил учтиво, но холодно:

— Я не сплетник, сударь. У меня нет на это времени, а если б такой грешок за мной и водился когда-либо, то, подвергшись за долгие годы не одной клевете и не одному навету в свой адрес, я бы напрочь изба…

Он замер на полуслове. Прямо перед ним в неровном свете громадных бронзовых канделябров предстала во всем великолепии самая чудесная галерея живописи и скульптуры, какую только можно было себе представить.

— Силы небесные!..

Человечек удовлетворенно хихикнул. Тициан, Джорджоне, Корреджо, Рафаэль, Беллини, Леонардо[25]… По мере того как Фуке любовался полотнами, он все явственнее ощущал головокружение.

— Теперь вы понимаете, господин суперинтендант, почему я так говорю. Видите, сколь велико мое доверие: сюда, в мою святая святых, редко кто захаживал. Многие видели мою коллекцию, а истинные сокровища — ни одна живая душа. Перед вами вся моя жизнь, самая суть отрады сердца моего. Вот уж четверть века, считая с того дня, как мне случилось под водительством Ван Дейка[26] переступить порог похожего кабинета в Лондоне, я живу одним желанием — добывать одно за другим самые прекрасные, на мой взгляд, картины. Видите, это «Положение во гроб» и «Путники, идущие в Эммаус» Тициана! — продолжал он, подводя суперинтенданта к полотнам, сиявшим в полутьме. Я охотился за ними долгие годы. Когда-то они принадлежали несчастному королю Англии Карлу Первому, и я купил их у него незадолго до того, как он взошел на эшафот. Приходилось ли вам видеть более совершенную красоту?

У Фуке захватило дух — какое-то время он молча переходил от одного полотна к другому, не в силах оторвать взгляд от их великолепия.

— Благодарю, господин Жабак, — наконец вымолвил он, поворачиваясь к хозяину дома. — В этом царстве красоты бьет источник энергии, согревающей сердце. Ваш музейный зал — живой оплот надежды для тех, кто верит в человека и в его способности не уступать инстинктам, которые неизменно тянут его вниз.

Он обвел рукой живописную коллекцию.

— Как не верить в Истину и в силу ее, когда перед тобой такое зрелище? Способен ли разум восстать против столь очевидных образцов незыблемого равновесия и гармонии? Быть может, вы и правда поступили мудро, не поддавшись безрассудному соблазну обратить на себя внимание, и растили ваш дивный сад втайне от всех.

В черных глазах Жабака вспыхнул огонек, никак не вязавшийся с его улыбкой:

— Вижу, вы настоящий ценитель прекрасного, и думаю, я не ошибся, приведя вас сюда. Да будут благословенны те места, где сильные мира сего рассуждают, как философы! У меня есть правило, господин суперинтендант, — продолжал он, — и распространяется оно только на этот зал. Поскольку почти всегда я прихожу сюда один, у меня вошло в привычку быть здесь полностью откровенным. Согласны ли и вы соблюдать это правило, пока мы выйдем за эту дверь? — спросил банкир, указывая на тяжелую деревянную створку, которую он тут же затворил за собой.

Фуке кивнул в знак согласия.

— Замечательно. Стало быть, вы полагаете, монсеньор, что я веду тайную жизнь по собственному почину? Ни чуть не бывало. К этому меня вынуждает желание выжить. Меня никто не жалует, господин суперинтендант. Однако я с моими деньгами и житейской сметкой всем нужен. Но к себе меня не зовут. Со мной видятся и встречаются только по вечерам. Про меня никто ничего не знает. Кому известно, что в Антверпене я водил дружбу с Рубенсом?[27] Никому. Да и что вы хотите? Жабака не приглашают на обеды…

Фуке старался ничем не выдать смущения. Вот, значит, где слабое место таинственного Жабака. Оказывается, человек, чья скрытность поддерживает власть, уповающую на его влиятельность, мечтает войти в высший свет!