Вернувшись на свое место у двери, Кольбер проводил девушку подозрительным взглядом.

— Шарль, Арман, Луи! Обнимите скорее папочку? Вам уже пора в постель.

Сыновья суперинтенданта финансов, которым было соответственно четыре, пять и восемь лет, подошли к нему по очереди, подставляя лобики для отцовского поцелуя, перед тем как разойтись по спальням.

Никола Фуке любил этот церемониал, который в тот вечер проходил в просторной галерее его библиотеки, где он расположился час назад. Дети пришли с гувернанткой, чтобы еще немного повозиться возле него. Фуке нравилось уединяться в этой просторной комнате и любоваться собранием из двадцати семи тысяч книг, большей частью в обложках из рыжеватой телячьей кожи, украшенных вензелем в виде переплетенных букв «НФ». Эта библиотека, книги из которой, впрочем, можно было увидеть во множестве по всему дому, была предметом его гордости: он создавал ее как хранилище всемирных знаний и мудрости и помышлял о том, чтобы в один прекрасный день, по примеру Мазарини, открыть ее двери перед публикой. В тот вечер Фуке с восхищением перелистывал арабские рукописи, которые приобрел на вес золота по не менее ценному совету своего друга Лафонтена.

— Стол для монсеньора накрыт, — доложил дворецкий в белых перчатках.

Суперинтендант встал с явной неохотой, но, как человек дисциплинированный, последовал за слугой, который нес в руке массивный подсвечник и освещал долгий проход по длинным коридорам. Дом посреди деревни Сен-Манде, где ему так нравилось, был огромен: к нему примыкали шесть дворов, а сам он состоял из нескольких построек. Снаружи довольно скромный, изнутри он походил на изысканный дворец. Они миновали приемную, украшенную статуями Меркурия и Аполлона, и вошли в столовую, посреди которой возвышался фонтан из белого мрамора, увенчанный скульптурой маленького мальчика.

— А где госпожа? — спросил Фуке, внезапно погрустнев, потому что увидел: роскошный стол был накрыт только на одну персону.

— Госпожа легла в постель два часа назад и попросила монсеньора извинить ее за отсутствие по причине… состояния, — несколько смутившись, ответил дворецкий, ожидавший, конечно, подобного вопроса.

Никола Фуке вздохнул. Мария-Мадлена снова была беременна, и это вынуждало его ужинать в одиночестве, чего он терпеть не мог. Когда дворецкий собрался уходить, Фуке спохватился.

— Господин Мольер все еще ждет в зале?

— Так точно, монсеньор, я велел передать, что вы примете его, после того как отужинаете. Он приехал со своим секретарем.

— Сходи за ними и принеси еще бокалы. По крайней мере, пусть хотя бы комедианты развлекут меня своей болтовней. Думаю, они будут весьма польщены случаем разделить со мной вино из моих томерийских виноградников.

Большая галерея, где расположились двое приглашенных, выходила в сад и была украшена мраморными статуями олимпийских богов. Довершала убранство пара внушительных египетских саркофагов, помещавшихся в противоположных концах галереи: один саркофаг был из базальта, другой — из известняка. Гости не переставали изумляться великолепию этих гробов, которые суперинтендант купил в Марселе.

Привыкший к долгим ожиданиям аудиенции, как и другие просители Фуке, и по большому счету равнодушный к древнеегипетским реликвиям, Мольер уже битый час вел серьезный разговор с Габриелем. Мэтр хотел, чтобы личный секретарь сопровождал его: присутствие юноши добавляло Мольеру уверенности после переживаний из-за козней, устроенных вокруг его новой пьесы. Перспектива провала «Дона Гарсии» тревожила его тем более, что в связи с болезнью кардинала Мазарини, насколько ему было известно, обстановка в королевстве вполне могла измениться, а положение его благодетелей — сделаться шатким.

— Видите ли, дорогой Габриель, от политических интриг нам, артистам, один только вред. Мы часто становимся заложниками игр власть имущих — они попирают наши таланты, ставят их в зависимость от своей корысти. К счастью, я верю суперинтенданту — он, по-моему, человек порядочный. Теперь все будет зависеть от того, придется ли он к новому двору, — сказал Мольер, понизив голос при появлении дворецкого.

— Монсеньор готов вас принять, господа. Соблаговолите следовать за мной, прошу.

Удивившись возможности получить аудиенцию раньше обычного, Мольер, а за ним Габриель встали в сильном волнении: ведь сейчас им предстояло проникнуть в святая святых первого финансиста Франции.

— Садитесь, господа, — сказал Фуке, показывал жестом на два кресла напротив себя, пока слуга разливал знаменитое томерийское по бокалам из богемского хрусталя.

— Видите ли, — продолжал суперинтендант, вытирая пальцы, — сегодня у меня на ужин любимая спаржа Людовика XIV, она и правда восхитительна. Этот модный овощ, о котором любезный мой Ватель[24] отзывается столь лестно, честное слово, до того хорош, что я готов проглотить целую тележку. Впрочем, полагаю, дорогой Мольер, вы пришли не затем, чтобы обсуждать вопросы гастрономии, не так ли?

Смутившись оттого, что невольно оказался сотрапезником министра, Мольер, прежде чем ответить, откашлялся и отпил глоток вина.

— Монсеньор, ваше превосходительство, я пришел дать отчет о том, как идут дела в театре Пале-Рояль с тех пор, как я возглавил его в январе. Кроме того, спешу выразить вам глубочайшую признательность за оказанное доверие.

— Поговаривают, однако, — мягко заметил Фуке, — будто последнее ваше творение не встретило ожидаемого успеха на открытии сезона. Что это — недобрые слухи или после триумфа «Смешных жеманниц» вы и в самом деле утратили вдохновение?

«Он отречется от меня», — подумал потрясенный Мольер, не в силах вымолвить в ответ ни единого внятного слова. Угадав в глазах своего господина отчаяние, Габриель осмелился на немыслимое.

— Монсеньор, да будет мне позволено заметить, ваши слова вполне справедливы: господин Мольер действительно боится, что дело тут в чьих-то отвратительных происках.

Сбитый с толку дерзостью юноши, приправленной, однако, безупречной учтивостью, суперинтендант перестал жевать куриную ножку, за которую взялся с большим аппетитом. Мольер, перепугавшись за своего молодого и храброго секретаря, почувствовал, как закачался пол.

— Несчастный господин Беррие, — между тем продолжал Габриель, на сей раз с куда большей уверенностью, — явившийся на премьеру со своими прихвостнями посеять смятение в зрительном зале, как будто верно прислуживает кое-кому из сановников, плетущих козни при дворе, пользуясь преходящей слабостью его высокопреосвященства кардинала. Только что у вас в галерее мой господин говорил мне, что почитает для себя за высочайшую честь видеть в вашем лице самую надежную свою опору и щит, на который враги монсеньора решили обрушить сокрушительные удары.

Обрадовавшись хитроумной уловке Габриеля, Мольер поглядывал краешком глаза на суперинтенданта, пытаясь угадать его реакцию. Тот сидел молча и только разглаживал мизинцем тонкие усики, которые он носил, чтобы придать своему несколько длинноватому носу немного изящества.

— Монсеньору хорошо известно, он может рассчитывать на меня в любых обстоятельствах, — словно очнувшись от забытья, вставил слово Мольер, успокоенный отсутствием какой бы то ни было реакции со стороны своего покровителя.

— Что до меня, — выйдя из раздумий, ответил суперинтендант, — я намерен оказывать вам доверие и дальше. Вы же знаете, господин Мольер, сколь высоко ценю я благотворно-воспитательную роль вашего искусства. В этом смысле я вполне разделяю мнение моих немногочисленных современников, равно как и приверженцев, хотя последних куда меньше. Если угодно, я мечтаю, чтобы однажды театр восполнил величайший пробел в просвещенности, по причине коего блекнет богатство королевства. Я готов и впредь оказывать вам поддержку в трудных обстоятельствах, которые так вас удручают. Для начала я увеличиваю вам ренту до двух тысяч ливров. Завтра же разыщите господина де Гурвиля — он все устроит. Хочу также попросить вас сочинить для меня новую пьесу в вашем духе, дабы достойно отпраздновать окончание работ, которые я веду вот уже несколько лет у себя в Во. Хотелось бы, чтобы это был веселый дивертисмент на радость двору, благо впереди лето. Так что через полгода будьте готовы! — сказал в заключение министр, принимаясь с аппетитом за другую куриную ножку.