Фуке шагнул вперед.

— А солнце, как символ, мы выбрали потому, что оно всех людей одаривает одинаковым количеством света и тепла. Временно отказавшись от своего законного права на месть, вы поможете успешно осуществить наш план. Выбор за вами. Наследие вашего отца в ваших руках. Так вы с нами, господин де Понбриан?

Отведя на мгновение глаза в сторону, Габриель еще раз окинул взором открывшуюся ему восхитительную картину. Ветер трепал его волосы.

— Да будет так, — сказал он, разведя руками. — Скажите только, на какой день назначено чтение текста?

— На семнадцатое августа, — ответил Фуке. — На вечер семнадцатого августа.

— Не двигайтся, ваш высочество, умоляйт, только не двигайтся!

Художник говорил с сильным акцентом, обращаясь к Генриетте Английской, будущей невестке Людовика XIV. Сидя на не очень удобном стуле, в мешковатом парадном платье поверх туго затянутого грубого корсета, мешавшего дышать, она уже начала думать, что этот сеанс никогда не закончится. Будущий ее супруг потребовал, чтобы она часами позировала вот так, неподвижно, чтобы ее образ мог запечатлеть знаменитый и талантливый голландский портретист Рембрандт Харменс ван Рейн. Художнику, с куда большей охотой писавшему автопортреты, сеанс тоже казался слишком нудным, однако, узнав о сумме гонорара, обещанного братом короля, он принял заказ.

В то утро на сеансе присутствовала и Луиза де Лавальер — она должна была удовлетворять малейшие прихоти своей молодой госпожи. Между Генриеттой и девушкой из Амбуаза давно установились взаимное доверие и согласие. Во время коротких передышек они вместе потешались над причудами постаревшего Рембрандта. Предметом их насмешек служил главным образом нелепый наряд художника — огромный колпак, предназначенный для того, чтобы защищать от холода его изрядно полысевший череп, и плотная домашняя куртка, вся перепачканная краской. Глядя на Генриетту, смущенную резковатыми замечаниями художника, Луиза улыбалась. Она думала о Габриеле. Из его короткой записки она узнала, что он отправляется в Лондон сопровождать суперинтенданта. С тех пор от него не было никаких известий, и сейчас ей очень не хватало их бестолковых разговоров. Луиза и представить не могла, что так по ним соскучится.

«Но он должен был вернуться из Лондона, — подумала она, — ведь суперинтендант уже во Франции, причем несколько дней…»

В большую гостиную, превращенную на время в художественную студию, вошел Исаак Барте. Приложив палец к губам, он подал изумленной Луизе знак молчать.

— Идемте со мной, мадемуазель, — шепнул он ей на ухо. — Я от суперинтенданта, у меня к вам разговор. Очень важный!

Тайный агент Фуке увлек девушку в коридор.

— Сударь, что, собственно, происходит? — с удивлением спросила Луиза. — Кто вы такой?

Тайный агент учтиво поклонился.

— Исаак Барте, мадемуазель, к вашим услугам. Не бойтесь, — продолжал он, заметив, что девушка глядит на него с подозрением, — я от ваших друзей и смею беспокоить вас по весьма срочному делу — чтобы предостеречь: вам угрожает большая опасность. У меня нет времени объяснять подробно, что к чему, поэтому, мадемуазель, прошу, доверьтесь мне и не перебивайте.

Луиза кивнула в знак того, что он может говорить.

— Ко мне в руки попало письмо из Мадрида. Оно адресовано Генриетте Английской и касается вас, причем самым серьезным образом. К счастью, я перехватил его, вот копия, потом прочтете… Так вот, вас обвиняют в том, что вы служите испанскому двору. Автор письма вспоминает ваше ночное свидание с Людовиком XIV и утверждает, что вы стали любовницей короля с той лишь целью, чтобы навредить интересам Франции!

— Но ведь все это… — перебила его девушка.

— Ложь, мадемуазель. Чистейшей воды. И мы с вами это прекрасно знаем. Но удар нанесен довольно точно, и боюсь, могут последовать другие подметные письма — тогда бомба точно взорвется. Интерес, проявленный к вам его величеством, а также ваши связи с суперинтендантом через посредство юного Понбриана — обо всем этом известно в высших сферах власти, и против вас уже затеваются козни.

Барте заговорил шепотом.

— Что до вашего ночного свидания с его величеством, вы, полагаю, не хуже меня знаете: в Версале даже у деревьев есть уши, а то и глаза. Даже если ваше свидание было образцом целомудрия, доказать это вам вряд ли удастся. Не так ли?

Луиза была ошеломлена не столько тем, что сообщил ей Исаак Барте, сколько тем, что от клеветы на нее вдруг повеяло холодной жутью.

— Боже мой, — в тревоге проговорила она, кусал губы. — Что теперь делать?

— Вам — защищаться, мадемуазель, — ответил тайный агент. — А я отправляюсь в Дижон предупредить суперинтенданта об этих происках, поскольку, как мне кажется, они нацелены не только против вас, но через вас — против него.

— Можно попросить вас об одном одолжении? Если будете в Во, не смогли бы вы передать короткую записку господину де Понбриану? — спросила Луиза.

— Давайте, только скорее, у меня совсем мало времени, — согласился тайный агент.

Оставив Барте, девушка побежала в будуар Генриетты, села за письменный стол, взяла листок бумаги с гербом своей госпожи и черкнула Габриелю несколько полных отчаяния строк, признавшись, что над нею нависла беда. «Я в большой опасности. Тебя нет, и я не знаю, что делать. Умоляю, спаси меня! Твоя Луиза», — закончила она и подписалась.

Вслед за тем девушка передала записку Барте, запечатав ее в конверт вместе с копией подметного письма. Глядя, как тайный агент спешно пошел прочь, Луиза в глубине души надеялась, что ответ ей доставит сам Габриель.

«Кому верить в этом гадючнике?!» — сокрушалась она. Неужели кто-то желает ей зла? Она вспомнила светлые мгновения детства, стараясь побороть охвативший ее ужас. Мгновения, когда рядом с ней был Габриель…

Перед тем как вернуться в большую гостиную, Луиза ущипнула себя и набрала в легкие побольше воздуха, чтобы на лицо вернулась краска.

— Надо сделать веселую мину, — уговаривала она себя, — чтобы никто ничего не заподозрил… И надеяться на лучшее.

Генриетта радостно улыбнулась, когда ее юная фрейлина наконец возвратилась, и приветливо махнула ей рукой.

— Ради Бог! Не двигайтся, ваш высочество, не двигайтся! — всполошился художник. — Не то ваш уста застывать в усмешка, как у покойник бедного доктор Тулш!

Заря только занялась, и первый солнечный луч позолотил поверхность письменного стола красного дерева в комнате Габриеля. Перед глазами юноши прыгали строчки из букв и цифр зашифрованного документа. «Пятое Евангелие», — в сотый раз повторил он, будто эти слова могли придать смысл недоступным для его понимания страницам. Габриель протер воспаленные глаза. Порой ему казалось, будто он видит сон, и в этом сне — Бертрана Баррэма в королевском дворце, своего отца, и как они сидят вдвоем и задушевно разговаривают. И только нестерпимая боль, обжегшая его, когда он увидел отца мертвым, опять и опять возвращала Габриеля к жестокой действительности. Гнев и жажда мести мешали ему впасть в отчаяние. Жажду мести не смогли утолить признания д'Орбэ и Фуке: они только притупили ее. В полном изнеможении он прошел в туалетную комнату, плеснул себе в лицо холодной воды и вздрогнул, точно от болезненного укуса. Габриель ополоснул руки, грудь, спину и начал энергично растираться полотенцем, когда в дверь постучали. Набрасывая на ходу сорочку, Габриель открыл дверь — перед ним стоял Исаак Барте. Не говоря ни слова, он вручил юноше письмо. Узнав знакомый почерк, Габриель улыбнулся.

— Луиза! — прошептал он.

Торопливо сломав сургучную печать, он вскрыл письмо. Улыбка застыла у него на губах. Пальцы судорожно сжали листок, лицо побледнело.

Он поднял глаза на Барте.

— Черт возьми! Что происходит? — спросил юноша.