Мы с Шутом, с учетом всех ранних событий, были не просто уставшими, мы были вымотанными. Переход дался нам нелегко, но совместными усилиями, помогая друг другу, мы перебрались через хребет. Впереди были только холмы, да сопки, которые по соотношению к горизонту становились все меньше и меньше. Благо, нам на пути не встретилось ни одного душмана. Только какой-то потерявшийся баран, да и тот, увидев нас, оперативно поторопился унести лапы. То есть, копыта.
Солнце вновь начало близиться к закату, окрашивая скалы в багряные и золотые тона. Воздух, еще не остывший от уже устоявшегося дневного зноя, был пропитан пылью и какой-то травой. Док считал, что это была полынь.
— А знаете, здесь на самом деле… Красиво, — нарушил молчание остановившийся на небольшом плато Женька Смирнов. — Горы, тишина. Ни тебе выстрелов, ни криков. Вот так и не скажешь, что совсем недавно наши вертушки долбали тут все ракетами, выкуривая духов из их нор!
— Да уж, — хмыкнул Шут, поправляя ремень автомата. — Если бы я не знал, что творилось здесь в кишлаках и долинах, можно подумать, что попал глубоко в горы Кавказа. Вот закончится вся эта бадяга, афганское правительство наконец наведет порядок в республике, можно будет сюда, в тишину, приехать. На звезды посмотреть.
— Мечтатель, — устало улыбнулся Самарин. — Кому оно тут надо будет? Война окончится, русского человека сюда и палкой не загонишь. А место и впрямь красивое. Глухое и спокойное.
Я слушал их и ловил себя на той же мысли. Архв у меня — словно гора с плеч упала. Теперь, после событий в Кандагаре, после лагеря смерти в Пакистане, после треска пулеметов и воя «вертушек», эта горная благодать и впрямь, в какой-то мере, действовала усыпляюще. Но внутри все еще было натянуто, как струна. Мы не у цели. Пока этот архив не окажется в руках Хорева, расслабляться было рано.
— О, глядите! Это же маки! — заметил Док, увидев небольшую поляну, с какими-то небольшими зелеными кустами. — Где-то через месяц они зацветут!
И верно, это действительно были маки. Только еще маленькие. И дикие, росли как попало. Таких небольших участков в Афганистане немного, куда больше именно в южных провинциях.
Шли быстро, почти не разговаривая, с умом экономя силы. Два с половиной часа промелькнули почти незаметно — за это время мы спустились с хребта, прошли небольшую долину и вышли на открытый участок. Не степь, конечно, но все равно все хорошо просматривалось.
Начало темнеть. К счастью, карта, что мне подогнал Матвеевич, не подвела — впереди, в сумерках, показались темные, низкие постройки. Старая советская пограничная застава. Колючка, покосившиеся вышки, несколько кирпичных зданий с пустыми глазницами окон. Заброшенной она считалась с тех пор, как зимой 1979–1980 годов 40-я армия перешагнула границу и эта территория перестала быть тыловой.
Мы залегли на подходах, изучая местность. Тишина. Ни души. И вдруг из-за одного из зданий мы заметили едва заметные огоньки света. Из небольшого одноэтажного здания вышла знакомая высокая, подтянутая фигура в форме без знаков различия. Полковник Хорев. Неподалеку, у границы заставы стоял одинокий УАЗ 469, накрытый маскировочной сетью. Неужели Хорев тут один?
Наблюдение показало, что полковник тут не один. Вместе с ним было двое бойцов, явно бойцы из его подчинения. Было тихо, ничего подозрительного мы не заметили.
— Идем, — скомандовал я, приняв решение.
Полковник Хорев, которого я не видел уже добрых полгода, встретил нас своим обычным, чуть усталым, но проницательным взглядом. Его взгляд замер на рюкзаке, что был у меня в руках.
— Хорек… Рад вас видеть. Докладывай, какие успехи?
— Задание выполнено, товарищ полковник. Архив при мне. Нашли под завалами.
— Хорошо! Вот это хорошо!
Казалось, его лицо только что резко помолодело. Он тоже прекрасно понимал, что заварившаяся каша, при отстуствии архива, привела бы к, мягко говоря, не самым хорошим последствиям. Для всех. Если бы я пришел ни с чем, давить Калугина было бы нечем. Наш командир лишился бы поддержки сверху и тогда сложно сказать, чем бы все закончилось.
Выудил пакет, протянул его полковнику. Хорев не стал открывать его на месте, лишь сдул пыль и заглянул внутрь, словно проверяя реальность его существования.
— Молодцы, мужики! — его голос был скупым, но в нем читалось огромное облегчение. — Вы даже не представляете, что вы сделали. Это не просто папка с бумагами. Это приговор целой системе предательства. С этим, я в самые короткие сроки отправлюсь в Москву. Итоги не заставят себя ждать.
Он развернулся и быстрым шагом направился к УАЗу, отдав короткие указания своим бойцам.
У них была радиостанция, через которую полковник связался уже со своим командованием и порлучил нужные инструкции. Через минут сорок на заставу подъехал тентированный КамАЗ. Нас погрузили внутрь, и маленькая колонна, тронулась в сторону границы. Мы покидали Афганистан.
Все молчали. Даже Шут перестал трещать и захрапел, облокотившись на здоровяка Самарина.
Небольшой гарнизон в Туркменской ССР встретил нас тишиной и скучающими лицами дежурных. После Афгана здешний покой и порядок казались другим государством. Нас накормили, дали отдохнуть несколько часов в чистой, пусть и спартанской, казарме. Выдали чистую, пусть и не новую форму.
Уже ближе к утру меня разбудил посыльный:
— Лейтенант Громов, вас к полковнику Хореву!
Кабинет коменданта гарнизона был до неприличия чист и прост. Хорев сидел за столом, перед ним лежали документы из архива. Бланки с какими-то данными, листы, фотографии.
— Садись, Максим, — сказал он, впервые за долгое время обратившись ко мне по имени. Его лицо было серьезным. — Материалы я бегло изучил. Все, что ты говорил, подтвердилось. Это похлеще, чем дело Тухачевского. Заговор в верхушке КГБ, готовившей почву для развала Союза. Калугин — одна из ключевых фигур, но он там не один. Их четверо. И должностя, что они занимают, впечатляющие. Я не все здесь понимаю, но этого уже достаточно, чтобы сильно осложнить жизнь генералу.
Он замолчал, собирая мысли.
— Но вызвал я тебя не поэтому. Меня вызвали в Москву. В Главное Разведывательное Управление. И тебя тоже. Вылетаем через час. Там будут люди… очень высокого уровня. Им нужен не только архив. Им нужен живой свидетель. Ты чуть ли не единственный, кто видел все это изнутри, кто прошел через… Ну, в общем, готовься к серьезному разговору. И кстати, ты же наверняка догадался, что в управлении есть человек, который с самого начала обеспечивал тебе поддержку по многим вопросам?
Я кивнул, чувствуя, как по спине пробегают мурашки.
— У тебя появился реальный шанс с ним встретиться!
Это был тот самый момент, ради которого все и затевалось. Вся боль, ярость, злость — теперь они должны были обрести голос. Я не ожидал, что мое мнение кого-то заинтересует, но Хорев ясно дал понять, что я тот самый человек, который оказал огромное влияние на решение этого вопроса.
Перелет в Москву прошел в напряженном молчании.
Сначала вертолет до Мары, потом самолет на Моздок, а оттуда в столицу, прямиком на Чкаловский.
Хорев делал пометки в блокноте, я смотрел в иллюминатор на проплывающие внизу облака, мысленно возвращаясь к тем дням — к плену у Малика, к лагерю смерти, к лицу Калугина, полному холодной ненависти.
В штабе ГРУ нас встретили с подчеркнутой официальностью. Длинные коридоры, строгие лица офицеров. Нас провели в просторный, но аскетичный кабинет. За большим столом сидели трое мужчин в штатском, но по их выправке и взглядам было ясно — это кадровые военные, причем очень высокого ранга. Представился только один, седовласый, с орлиным профилем и стальным взглядом — генерал-полковник Волков, начальник одного из ключевых управлений ГРУ.
Разговор длился несколько часов. Они засыпали меня вопросами. Они переспрашивали, уточняли, возвращались к одним и тем же эпизодам, выстраивая картину. Я рассказывал все, как было. Все что знал, все, где по тем или иным моментам вырисовывалось прямое и косвенное вмешательство Калугина. Без прикрас, без эмоций, по-разведчичьи — четко и сухо. Про предательство Иванова, про лагерь, про американского советника Вильямса, про то, как Калугин пытался меня уничтожить, используя все ресурсы — силы комитета, пакистанских наемников и афганских душман, силы ХАД и погранцов. Вмешательство ЦРУ тоже не забыл.
