— Документы? — с недоверием спросил тот.

Вопрос максимально глупый. Если мы сбежали из плена, откуда у нас документы⁈ На выходе, с почестями вручили?

Но провоцировать конфликт в такой ситуации не следовало.

— Отобрали в лагере, — сухо буркнул я. — Я лейтенант Громов. Разведка. Группа «Зет».

Услышав позывной группы, лейтенант изменился в лице. Кивнул, опустив ствол автомата вниз.

— Громов? Серьезно? А доказать сможешь?

— Любые вопросы! — кивнул я. — Вы легко можете вызвать по радиосвязи майора Игнатьева или полковника Хорева, они подтвердят мою личность.

По лицу было видно, что тот засомневался. Но все-таки принял правильное решение.

— Хорошо. По одному, в вертолет.

Пока мы, пошатываясь, шли к ждущей «вертушке», двое десантников, что были с офицером, быстро обыскали наш пикап. Что они там намеревались найти, непонятно. Видимо наши слова, по поводу побега, воспринялись как-то иначе или до лейтенанта не до конца дошел смысл сказанного. А может, присутствовало какое-то недоверие.

Ящик со взрывчаткой С4 они не тронули — видимо, сочли обузой или не распознали. Сейчас это не имело уже значения. Главное вернуться обратно в расположение наших войск. Но это для остальных, а у меня было очень важное дело, которое требовалось закончить без отлагательств.

Нас быстро погрузили в железное брюхо Ми-24. Теснота, запах керосина и смазки, оглушительный гул — после адского ущелья это казалось чем-то невероятным. Своим, родным. Нахождение в вертушке в какой-то мере меня даже успокаивало.

Вертолет медленно оторвался от земли, достаточно тяжело набрав высоту, направился на северо-запад. Второй Ми-24 занял место где-то сбоку, прикрывая. Примерно через двадцать минут, когда при первых признаках рассвета показались очертания одной из оставшихся на территории Афганистана действующих советских авиабаз, по телу разлилось долгожданное, пьянящее чувство — мы практически на своей земле. Здесь безопасно.

Нас высадили на посадочной площадке небольшого опорного пункта.

Само собой, о том, что произошло на границе, экипаж уже доложил дежурному. Нас ждали.

Подбежали военные санитары, погрузили и унесли на носилках ослабевшего Кикотя. Остальных — Антонова, Рашида, Николая — повели на допрос и санобработку. На мне, как на старшем по званию после майора, сосредоточилось внимание дежурного офицера. Несколько минут ушло на короткий, но емкий доклад. Я опустил многие детали, связанные с Калугиным и Урду, про нашу операцию со спутником, списав все на невероятную импровизацию и удачу. Офицер, капитан с усталым лицом, делал пометки в блокноте, кивал. Очевидно, что это его мало интересовало — он думал только о том, как бы поскорее сдать смену.

Когда формальности были соблюдены, нас определили в пустующую казарму на окраине гарнизона. Само собой к нам приставили охрану. На всякий случай.

Несложнео предположить, что теперь меня перекинут куда-нибудь в центральный штаб, где меня уже ждут полковник Хорев, майор Игнатьев и остальная группа. Там, в штабе будут более детальные разбирательства. Майор — понятно, у него своя история. Им будет заниматься контрразведка — вот же удивятся его коллеги, которые давно уже списали Виктора в число пропавших без вести.

Остальные спасенные из плена бойцы не представляли особого интереса. Разве что их доклады о том, что они могли видеть и слышать в лагере смерти. Все они оказались там куда раньше, чем я. Впрочем, после того, что произошло, пакистанцы, скорее всего, быстро свернут объект. Здания, заборы и вышки бросят, а технику и людей вывезут. Но на это нужно время.

В казарме, наконец, пришло ощущение пусть временного, но относительного покоя. Истомленные, мы рухнули на койки. Рашид и Антонов почти мгновенно вырубились. Николай сидел в углу, уставившись в стену, его все еще трясла мелкая дрожь. Я понимал его — адреналин отступал очень медленно, оставляя после себя пустоту и содрогание. Чувства того, что смерть уже стоит у твоего плеча и неожиданным, дерзким побегом оттуда, откуда еще никто не убегал, смешались. Как бы психика не дала трещину.

Несмотря на усталость, несмотря на целую череду событий за последние двадцать четыре часа, сон мне не шел.

В моей голове, словно на кинопленке, прокручивались кадры прошедшего ада: холодные, предательские глаза Урду, надменная ухмылка Вильямса, перекошенное яростью лицо американского капитана, куклы, лагерь смерти… И над всем этим, как гигантская тень, маячила фигура генерала Калугина. Он был тем самым командным звеном, в решениях которого запутались и гибли люди. Он был той самой причиной, что неминуемо привела бы к гибели группы «Зет» на последнем боевом задании. Та ситуация с камерой, намеренно сбитый спутник, снимки лагерей, предательство Урду… А сколько еще всего я не знаю? Калугин по уши погряз в связях с ЦРУ и другими иностранными спецслужбами, что не были заинтересованы в успехах Советского Союза на мировой арене.

И, черт возьми, он оставался безнаказанным, прикрытый высоким положением, погонами и могущественными связями в Москве. Безнаказанность рождает беззаконие. А этот человек в погонах давно уже переступил все возможные границы. Его нужно остановить как можно скорее. Иначе, всплывет новое дело, в котором он вполне может преуспеть.

Лежать здесь, в этой казарме, и ждать, пока наша медлительная армейская и комитетская машина выяснения правды раскачается? Ну нет! Ждать, пока Калугин прикроет все следы, а меня, как неудобного свидетеля, аккуратно спишут или, того хуже, объявят предателем, найдя «неоспоримые» качественно сфабрикованные доказательства? Это было совершенно не в моих правилах.

Когда в казарме установилось тяжелое, ровное дыхание спящих, а Николай, наконец, свалился на койку, я бесшумно, как учили в спеццентре ГРУ, поднялся. Надел оставленную для нас в соседнем помещении чистую, но поношенную форму «афганку». Огляделся. Мой путь был иным, темным и опасным.

Просто так выйти из казармы нельзя — охрана не пустит. Им я вряд ли что смогу объяснить, а бить своих, ни в чем не виноватых парней, выполняющих поставленный приказ, я не собирался.

Окно было приоткрыто. Через него-то я тихонько и выбрался наружу.

Что это за база, я не знал. Судя по всему, небольшая. Когда нас выгружали, я осмотрелся и понял, что здесь базируется всего одно звено Ми-24, состоящее из трех машин. Это сравнительно небольшой военный гарнизон.

Нужен был план.

А еще мне нужен был надежный тыл, человек, который мог бы действовать независимо от системы, человек, которому я мог доверять. Им был Игнатьев. Полковник Хорев, несмотря на многие аспекты, не поймет моей решимости действовать самостоятельно и радикально.

Еще я вспомнил про Андрея-Ахмеда. Тот молодой парень, что жил в кишлаке старого хитрого урода Малика, которого заставили принять ислам, а также насильно сделали одним из них.

После моего откола от группы «Зет», после отбора меня в лагерь капитаном американцем, Андрей остался один. Его нужно вытаскивать оттуда, поступить иначе мне совесть не позволит. Но черт возьми, да я даже не знаю, как называется тот кишлак. Где его искать?

Впрочем, если попробовать поговорить с экипажем той вертушки, что нас эвакуировала, возможно, можно попытаться восстановить хронологию и опредилить местонахождение того кишлака. Карта-то у них есть. Примерное время в пути, когда меня везли в лагерь смерти, я тоже помню. Вот только дорога, по которой меня везли туда и дорога, по которой мы сбежали, вероятно, были разными. На эту мысль меня натолкнул брошенный пограничный пост.

Решение было принято.

Я обошел казарму, направился в сторону взлетной полосы, где стояли хищные силуэты вертолетов. Здесь все было хорошо освещено. Экипажи заправляли, обслуживали и снаряжали свои машины для следующих вылетов. Было относительно тихо, на меня никто не обращал внимания.

— Эй, прапорщик Громов! — вдруг услышал я голос.

Обернулся. У освещенной точки, где стояло несколько ящиков с боеприпасами, находилась группа из четырех человек. На меня смотрел высокий человек, силуэт которого был мне знаком. Я неуверенно направился к нему, а он ко мне. Черт возьми, да это же старший лейтенант Киреев. Тот самый офицер, командир спецгруппы КГБ, что базировалась на советской пограничной заставе, куда меня примерно полгода назад определили в качестве шифровальщика. Помнится, тогда-то впервые и всплыл тот факт, что духи используют боевые отравляющие вещества из старых советских запасов.