Уверенный мужской голос за стеной провозгласил:

— Клянусь бородой Фандора, я её все равно добьюсь!

Я едва не фыркнул. Вот он, корень всех бед.

Прекрасный мир, женщин добиваются всеми силами. Глориана и её суфражистки не представляют, как это будет, когда суфражизм победит, и женщин добиваться перестанут. И вообще не будут проявлять особого интереса к так называемому овладению. Ну, если сама станет приставать, рассказывать, что у неё под платьем ничего нет, а трусики вообще не носит, и можно прямо здесь и сейчас, как он только хочет… Зато, конечно, полная свобода в поиске работы и реализации своих возможностей на пользу общества. А что на свои личные нужды не хватит ни сил, ни возможностей — можно махнуть рукой, мелочи жизни. Куда важнее то, что сможешь зарабатывать больше мужчины. Он отныне не хозяин, да и сам не хочет быть хозяином, это же такая ответственность…

Княжну я в основном игнорировал, словно её и не было, но теперь видел: она смотрела как загнанный волчонок — подойди ближе, укусит. Понятно, такое кино бьет по голове, как кувалдой. Сюзанна, хоть и смотрит эти фильмы каждый день, до сих пор каждый раз в диком восторге и непонимании. А вот Ольгу оно не сломало, а лишь заинтриговало. Что гораздо опаснее.

Привычно раскланявшись с бдительно сидящей рядом с комнатой Сюзанны графиней Румянцевой, я постучал в дверь, не дождавшись ответа, вошёл. Сюзанна и Ольга сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу, обе зарёванные и взлохмаченные. Перед ними на низком столике забытые всеми блюдо с пирожками, вазочка с печеньем, чашки, кофейник.

— Сволочь ты, Вадбольский! — выдохнула Сюзанна, вытирая щеки. — Я теперь неделю спать не буду, пока не выплачусь!

— Все нормально, ваше сиятельство, — пожал я плечами, наливая себе кофе в маленькую, других тут нет, чашечку, другой рукой хватая с блюда пирожок. — Наука успокаивает, а искусство создано для того, чтобы людей вздрючивать.

— Зачем? — всхлипнула Сюзанна.

— Затем, что люди не смеют успокаиваться. Так велел Господь. Вздрюченность — это основа, чтобы оставаться человеком. Слезы очищают!

В этот момент на меня исподлобья взглянула Ольга. В её глазах, ещё влажных от слез, читался не шок, а холодный, аналитический интерес.

— Вы на что-то намекаете? — спросила она тихо, но четко.

Я, ускоренно жуя, выставил перед собой ладони, изображая полную невинность.

— Ни на что не намекиваю! Разве я посмел бы с вашей светлостью, у которой такое особенное чувство юмора, что мне аж страшно?..

Княжна бросила на меня беглый взгляд, но я торопливо допил кофий, заталкивая в рот пирог, быстро вытерся салфеткой.

— Дамы, прошу извинить, но дела, дела…

И быстро покинул комнату, оставив их в обществе херувимов, вакханок и невидимого оркестра.

У меня едва зубы не стерлись под корень, когда я стиснул их до скрипа. Как же много нужно сделать и как много важного и ценного могу сделать, но вместо этого обязан вон наряжаться «как положено» и спешить на приём, и так опаздываю, а опаздывать могут только князья и герцоги, даже графам это в укор, но уж никак не бароны.

А на приёме чем я должен заниматься? Да тем, что никогда не пригодится: увиваться за дамами, им это нравится, а для мужчин я становлюсь нормальным кадетом, хвастаться подвигами, хоть в попойках, хоть в ухаживания за барышнями, стараться завязать полезные знакомства… Полезные? Что, на этих приёмах могу встретить Лобачевского, Пирогова, Бутлерова или хотя бы эти приёмы посещают Скобелев, Тотлебен, Чернышевский, Герцен, Боткин, Толстой, Достоевский, Тургенев?

Нет, только надутые аристократы с родословной «от времен Рюрика», родословная важнее ума, образования и деловых качеств человека.

Идея исходила от Сюзанны, и она была, как всегда, выверена до мелочей.

— Ты больше не можешь прятаться в имении, как в крепости, Вадбольский, — заявила она, заходя ко мне в кабинет даже не постучавшись. В руках она держала разворот светской хроники. — Посмотри. Либо «загадочный отшельник-изобретатель», либо «выскочка, пренебрегающий долгом». Оба образа вредны. Нам нужен доступ к информации, которая циркулирует в этих гостиных. Что происходит на бирже, слухи о готовящихся указах, расположение того или иного чиновника, всё это решается там. Ты должен появиться.

Я отложил чертёж дирижабля и с тоской посмотрел на неё.

— И что я буду там делать? Улыбаться этим болванам?

— Нет. Ты будешь слушать. А я буду тебя сопровождать и направлять. Мне нужен предлог для появления там. Твоя помолвка — идеальный щит. Все будут смотреть на тебя, а я смогу спокойно вести деловые беседы.

Пришлось сдаться. Её логика неоспорима. Вечером, скрипя зубами, облачился в ненавистный вицмундир. Как же много нужно сделать и как много важного и ценного могу сделать я, но вместо этого обязан вон наряжаться «как положено» и спешить на приём, и так опаздываю, а опаздывать нельзя.

Помощи ждать было неоткуда — в имении не было никого, кто мог бы выступить в роли камердинера, а нанимать специального слугу для этих целей я наотрез отказался. Пришлось справляться самому, проклиная неудобные застёжки.

У подъезда нас ждал автомобиль — практичное и бронированное приобретение Сюзанны после последнего покушения. По дороге в город мы молчали. Я смотрел в окно на уходящие в темноту поля, думая о том, что еду словно на другую планету, с другими законами и иной атмосферой.

Приём у графа Орлова был именно таким, каким я его и представлял: море аксельбантов, эполет, звёзд и лент. Гул приглушённых разговоров, в котором не было ни слова о деле, о Крыме, о прогрессе. Только сплетни, цены на имения и обсуждение последних столичных скандалов.

Сюзанна, увидев свою мать в кругу других пышно разодетых женщин, пошла к ней. Я остался с двумя знатными дамами — княгиней Барятинской и княгиней Путятиной, главными сплетницами столицы. Знать, что происходит в разных кругах, очень важно.

Княгиня Барятинская произнесла со сладковато-ядовитым сочувствием:

— Барон Вадбольский, не принимайте близко к сердцу. Молодость, гордость… Ольга образумится. А вот где наш общий знакомый, Василий Андреевич? Его сегодня не видно.

Графиня Путятина, понизив голос, прошептала:

— Ах, разве вы не знаете? Он совсем потерял голову из-за княгини Назаровой! Говорят, последовал за ней в её подмосковное имение, будто бы на охоту.

Княгиня Барятинская с наслаждением добавила:

— Да, да! А её бедный муж, Никита Артемьевич, уже, кажется, смирился. Просто сидит в своём клубе и подсчитывает убытки. Сначала она его разорила, а теперь принялась за поклонников.

Обе дамы уставились на меня, жадно ловя мою реакцию на эту пикантную новость. Я отмахнулся, делая вид, что мне это неинтересно, но они поймали мой взгляд.

— Вы говорили, он из-за неё совсем спятил?

— Да! — хором прошипели сплетницы.

Только тут я позволил себе свой циничный комментарий:

— Все верно, — подтвердил я с деланной печалью. — Она как пожар: красиво горит, но всё, к чему прикасается, обращается в пепел. Говорят, Загряжский теперь спит в кабинете и молится, чтобы очередной любовник оказался богаче предыдущего. Экономику, понимаешь ли, двигает.

Графиня Путятина сморщила личико в брезгливой гримасе.

— Поговаривают, что не отказывала графу Зотову, потом доступ к её прелестям имел барон Унгерн, ну а насчёт князя Цицианова и говорить нечего… все знают, обхаживал недолго, её крепость пала перед ним на третий же день!

Княгиня Барятинская добавила с ехидством:

— А ещё, говорят, у неё было трое любовников в одно и то же время! И они, представляете, друг о друге знали!

Обе уставились на меня любопытными глазами. Я подавил брезгливость. Вот же умными считаются, а о чём говорят!

— Здорово, — сказал я заинтересованно. — Как бы с нею познакомиться?

Обе дамы ахнули, а потом захихикали, словно я изрёк нечто невероятно остроумное и скабрёзное.