Теперь у меня есть даже печь для тугоплавких материалов, что весьма, а как увеличить её КПД уже знаю.

Моя оружейно-ювелирная мастерская в Щели в конце концов позволила сделать ещё один апгрейд дронам. По крайней мере, Мате Хари, остальные подождут. В том старом моём мире такое бы не прошло, регуляторы не дремлют, а попытался бы я сделать это без разрешения, то сразу бы загремел за решётку, хотя решёток там уже нет, есть вещи похуже.

Здесь же я свободен, как вольный Вильгельм Телль. Единственная сложность, что у меня руки коротки для чего-то прорывного, однако наниты в моём теле способны на многое. Беда только в том, что их очень мало и способны они на немногое, то есть поддерживать жизнь организма на оптимальном уровне, лечить все болезни, укреплять тело, но всё это медленно, мучительно медленно….

Хотя что такое медленно, если у меня есть Щель, в которой время спит?

Я составил программу, что и как делать на целый год, покинул Щель, а когда вернулся через несколько дней, Мата Хари продемонстрировала, что она может трансформироваться в любое животное или птицу, правда, крупную, и всё это с её прежней убийственной огневой мощью.

Имение потихоньку обрастало не только хозяйственными постройками, но и защитой. Вокруг периметра я выстроил двухметровый забор, укрепив его не столько брёвнами, сколько иллюзией несокрушимой прочности — теперь даже танк не проломил бы его. Мата Хари постоянно мониторит окрестности, а я, помимо аугментации, накачивал себя местной силой, что здесь зовётся магией.

Но масштабы росли. Теперь под моей рукой не просто усадьба, а огромное имение, включая конфискованные земли Гендрикова и Карницкого. А вот там, на новых границах, защита была ещё призрачной. Я получил от Басманова не просто дом, а целый комплекс: склады, кузницу, прачечную и — что важнее всего — казарму. Ведь у могущественного Рода должна быть гвардия. И чем Род сильнее, тем гвардия многочисленнее и лучше вооружена.

Но есть и варианты, когда Род, обезопасив себя договорами с соседями, живёт в мире. У меня такого явно не получилось. Сразу с ходу пытались либо отжать, либо предлагали вассалитет. Так что приходится жить, как получается. Мне, стыдно сказать, за державу обидно, а не за свой карман!

Рубашку теперь приходилось носить, не снимая, но она не защищает от удара в горло. Бдительность приходилось усиливать, и это здорово отвлекало от работы. Как-то раз, вынырнув из Разлома за провизией, я застал восхищённый взгляд Любаши.

— Какой вы добрый, барин, — прошептала она. — Зверьков подкармливаете…

Я не стал разубеждать её. Пусть думает, что я провожу часы в подвале, ухаживая за какими-то фантастическими животными. На самом деле, за те полчаса здесь и несколько недель там, я добился кое-чего более существенного.

Вечером, оставшись один, я услышал в голове настойчивый голос:

— Помоги мне!.. Я серьёзно!

— Я должна искать новые испытания! — тут же отозвался другой, хрипловатый и мужественный.

Затем послышались обрывки фраз, будто из другой реальности: «Опасность — моё имя!», «Готовься к смерти!», «Ах, это скучный мир…», «Я получила, что хотела».

Я закрыл глаза. Это были голоса из Щели, отголоски иных миров и измерений. Одни жаждали помощи, другие — битвы, третьи — наживы. Они напоминали мне, что моя война ведётся не только в светских гостиных и на границах имений. Она шла на уровнях, недоступных пониманию даже самых могущественных боярских родов.

И пока Петербург судачил о том, что Ольгу Долгорукову «оскорбили, поздравив с таким женихом», я строил стены — не только вокруг своего имения, но и между мирами. И искал мосты. Потому что без них любая стена рано или поздно падёт.

Тёмная вселенная, видимо, как и наша, заточена на конечный результат: разум. И всё делает для него, в том числе и возможность разуму управлять остальной древней и косной материей. Беда в том, что она понимает, что биологическая жизнь и есть высшее проявление развития вселенной, но не знает, что и как эта биологическая делает, потому всякий раз бьет мимо цели. А моя цель — взять как можно больше.

Первую попытку насчёт быстрой эволюции прогресса в процессе убийства себе подобных вселенная сделала с муравьями. И, действительно, они сделали то, чего никто из животных не смог достичь ни раньше, ни позже: войны, рабовладение, садоводство, разведение домашних животных и много-много чего ещё. Но быстрый прогресс уперся в непреодолимое ограничение: доступ кислорода к нужным частям тела. Трахеи жёстко регулируют размеры муравьев, эволюции пришлось искать другой вариант, пока через миллионы лет не создала существ с принудительной прогонкой кислорода по телу, чтобы тот достигал самых отдаленных уголков, а потом из этих существ ещё через несколько сотен миллионов лет не вылепила самого безжалостного из них, названного человеком.

— Я — высшая ступенька, — сказал я громко и внятно, словно разговариваю с недоразвитым, — нечего выше пока мы не достигли. Высшая ступенька усложнения мироздания. Потому не навреди мне, это будет откат в эволюции. Может быть, можно и лучше, но пока что я и есть лучшее… на сегодня!

Сел, попробовал впасть в медитацию, в последнее время многие о ней говорят, но по мне хрень какая-то, да и Мата Хари морщила нос, дескать, ненаучное все это.

После часа сидения решил, что зря сомневался, медитация — ненаучно, что-то не чувствую, чтобы огромный организм бозонной вселенной ощутил меня и как-то решил подбодрить, дескать, ты прав, пока ничего лучше у нас не получилось, так что будем работать над тобой.

Я откинулся на спинку кресла, позволив этому мрачному потоку мыслей улечься.

Перевёл дыхание. Ну что сказать, ну что сказать, устроены так люди: только убийства и двигают прогресс так стремительно. Перебив опасных зверей, а неопасных оставив на прокорм, человек обратился к самому страшному и лютому зверю — к себе подобному, и теперь всячески истребляет себе подобных. И потому с каменного века гремят эти войны, где человек постоянно и усердно усовершенствует методы убийства внутри вида, чему и обязан быстрому совершенствованию технологии, начиная от управления огнем и изобретением колеса.

Эту невеселую философию прервал стук в дверь. На пороге стояла Ольга Долгорукова, и вид у неё был такой, словно она только что лично участвовала в одной из таких вот внутривидовых войн. Дело шло к спору о приданом.

Максим старался увязать его сумму с тем, что будет вычтено, если я, то есть, если Ольга погибнет в результате несчастного случая. Это, конечно, не предусмотрено законом, но юристы шептали, что можно сделать дополнительное соглашение.

Решив опередить её претензии, я пожаловался первым:

— Я только что бился с вашими Долгоруковыми об их жадность. Какие же они благородные люди, не аристократы точно — торгуются за каждую копейку, не хотят давать больше за вашу голову…

Она прервала злобно:

— Какую голову?

— Вашу, — сообщил я со вздохом. — Обсуждали, что как только вы погибнете в результате несчастного случая, из приданого вычтут весьма крупную сумму. За использование невесты. Я им доказывал, что и не притронусь к вам, а если они хотят, чтоб я исполнил свой тягостный долг, то должны доплатить мне за моральную травму. Но у вас очень зубастые юристы, увы.

Она сказала со сдержанной яростью:

— Вы обсуждали с юристами такие личные вопросы?

— Не только, — сказал я. — Там были представители вашего рода, семь человек! Во главе с Максимом. Аристократов я там не увидел — аристократы не торгуются. Вы же не аристократы, а бояре?.. У вас старинный боярский род? Вы и таких слов, как аристократия, наверное, не знаете?

Она прошипела сквозь зубы:

— Стараетесь оскорбить?

— Ничуть, — заверил я. — Просто многое недопонимаю.

Она развернулась и ушла, хлопнув дверью. Я остался в кабинете. Из комнаты Сюзанны, как всегда, доносились звуки — на этот раз это был не Вивальди, а голоса из какой-то новой «движущейся картины» про рыцарей.