И от этой мысли стало вдруг спокойно. Всего один разговор, и оказалось, что я не одинок в этой чужой эпохе. Здесь уже есть люди, мыслящие такими же категориями. Это не отменяло войны с Долгоруковыми. Но менялась её природа.

Впереди, в темноте, уже угадывались сигнальные огни моего имения. Места, где теории обретали плоть металла и динамита. Теперь и это обретало новый смысл.

Блин, весна плавно перешла в лето, я напомнил себе, что это непростое лето, в столицу по телеграфу передали новости, что пятнадцатого июня три англо–французских пароходофрегата подошли к Севастополю. Неспешно маневрируя, не встречая помех, погоняли наши торговые суда, а через десять дней флот в составе двадцати одного корабля устроил яркий бой с береговыми укреплениями Севастополя.

К счастью, гладкоствольные пушки на берегу совсем недавно заменили новейшими нарезными, флот неприятеля получил достойный отпор, но защитники ликовали недолго, через две недели союзники начали высадку экспедиционного корпуса в Евпатории. За первые дни на берег переправили шестьдесят одну тысячу солдат, все вооружены новейшими штуцерами, дальность стрельбы превосходит русские в три раза.

Горчаков приехал ко мне чёрный, как грозовая туча,

— Накаркал! — произнёс он почти с ненавистью, а на меня посмотрел, как на лютого врага.

— Ага, — согласился я. — Именно потому и началась эта война, что я так восхотел и даже возжелал.

— Ты не патриот, — сказал он обвиняюще. — Всё время говорил, что война будет, и что отступим. Да, война случилась, но мы не отступим! Они убегут, как бежал Бонапарт!

Я вздохнул.

— Саша, патриотизм не в бодрых речах и победных криках. И не убегут, так как сделали выводы из прошлых ошибок. У них оружие лучше, корабли лучше, логистика лучше. Мы отступим. Главное в том, чтобы потом тоже сделали выводы.

Он спросил зло:

— И что, будут осаждать Севастополь?

— Будут, — подтвердил я. — И возьмут. Он им не нужен, им важно перекрыть нам выход в южные моря. Как только поставят нас на колени и заставят отказаться от Чёрного моря, то сразу и уйдут. С победой. Им не нужен Крым. Им просто нужно запереть нас в наших прежних границах.

Он вспыхнул.

— Что? Какая наглость!

Я смолчал, он по–своему прав, только мы имеем право захватывать чужие земли, а вот останавливать нас права не имеет никто.

Он тяжело вздохнул, посмотрел по сторонам.

— Где твоя Любаша с её превосходным кофием?

А потом, когда уже чуточку остыли и расслабились в глубоких креслах, на низком столике кофейник и широкое блюдо со сдобными пирожками, он спросил устало:

— И что дальше… по-твоему?

Я сдвинул плечами.

— Мир не рухнет. Россию заставят подписать невыгодный мир, по которому потеряем южные земли, все укрепления на южном берегу и поклянемся не иметь военный флот на Чёрном море.

Он насупился, всё ещё не верит, просто не хочет в такое верить, хотя война за Крым случилась с той точностью, что я предсказывал.

— Это… конец?

— Нет, конечно, — ответил я. — Всё зависит от того, раскиснет ли Россия, или же, как водится в таких случаях, воспылает реваншем, как бы справедливо и оправдано.

Он допил кофе, вздрогнул, посмотрел на меня расширенными глазами.

— Так вот для чего ты создал магазинные винтовки!

— Ага, — согласился я вяло, — а для чего же ещё?

Он вскрикнул, мгновенно воспламенившись:

— Ты настоящий патриот!

— Да, — согласился я. — Но без кваса. Насчёт винтовок дело сдвинулось. Мак-Гилль уже привозил договор насчёт массового производства. Я подписал, теперь дело за промышленностью.

Он охнул, вскочил, потом опомнился и сел.

— Когда ты успел? Отец говорит, твоя винтовка только-только прошла три инстанции, а четвертая последняя, где и примут решение, на каком заводе выпускать и в каком количестве! Это уже успех, Юра!

Я отмахнулся.

— Казенные структуры неповоротливы. На нашем новом заводе винтовки начнут делать уже на этой неделе, первая партия в пятьсот штук поступит в продажу через три-четыре месяца. Жаль, не успеем до конца войны снабдить армию. А то, глядишь, и подписали бы условия капитуляции помягше…

Он наклонился в кресле ко мне, лицо воспламенилось жаром.

— В продажу?

Я кивнул.

— Да. О патенте побеспокоился мой партнёр, а покупают уже как для родовой охраны, так и разные охотники, промысловики, отряды по защите дворянских усадеб. Спрос большой, мой партнёр всё пронюхал. А потом, когда военное ведомство продерёт залитые свиным салом пьяные глазки, то и с ним можно будет заключить контракт на поставку в армейские части. Вся армия нуждается в перевооружении, ваше высочество!

— Иди в жопу, — ответил он, — как говорил один мой непонятный друг барон Вадбольский. А у твоего партнёра достаточно мощностей?

— Позже патент можно продать государству, — сказал я уклончиво. — А пока что снабдим все егерские части. Жаль, их маловато, а это будущее армий.

Он взглянул на меня пытливо.

— Я чувствую, что-то замыслил ещё?

— Я что, такой простой?

— Нет, это я не простой, меня с пеленок учили разбираться в людях. Что ещё придумал? Неужели только спички и винтовки?

Я вздохнул, покачал головой.

— Нет. Надо справиться с родовой горячкой.

Мата Хари прошерстила все учебные заведения, после чего я сутки отходил от тоски и тяжёлой злости. Трудно смириться с тем, что даже в высших учебных заведениях России такое звериное мракобесие.

В университетах теперь могут учиться разом не больше трехсот человек благородного происхождения, простолюдины отсеиваются ещё при вступлении в гимназии. Плата за обучение возросла, надзор за студентами и профессорами усилился. Министром просвещения стал князь Ширинский–Шихматов, требовавший, чтобы «впредь все положения и науки были основаны не на умствованиях, а на религиозных истинах в связи с богословием».

— Скотина, — прошептал я в бессилии, — науку на религиозных истинах?.. Дурак опаснее врага…

Мата Хари посопела за спиной сочувствующе, чуть было не снизилась, чтобы потереться мохнатым боком.

— Шандр… это у нас в Месопотамии самый высший чин, в ряде институтов в мае у кого весенние сессии, а у кого и выпуски. Через неделю состоится торжественное вручение дипломов студентам химического института.

— Понял, — сказал я угрюмо. — Намекаешь, что надо появиться?

— Какое там намекиваю, прямым текстом говорю!.. Сорок три человека получат дипломы и задумаются о поисках работы. Вернее, уже давно думают, а кое-кто уже нашёл.

— А я думал, ты только красивая, — сказал я привычный комплимент, который говорим всем женщинам, на что все попадаются. — Молодец, что подсказала, так и сделаю!

— Я тебя пощажу, — сообщила она величаво. — Будешь мне кофий подносить по утрам. И собаку выгуливать.

— Ребята, — сказал я, — скоро выпуск, пойдете на вольные хлеба, вам предстоит искать работу. Не открою секрет, когда напомню, что химическая промышленность в России совершенно не развита. Ну не было в России алхимиков, а это ж они заложили основы, создали все эти тигли и колбы, которыми пользуемся, создали серную и соляную кислоты, сурьму, уксусную кислоту, щёлочь, и много чего ещё, чем пользуемся и доныне, в том числе и так любимый нами фарфор. И сейчас для вас мало работы… Но…

Я обвел аудиторию внимательным взглядом, некоторые поднимаются и уходят, не желая выслушивать неизвестного юнца на кафедре.

— У меня есть работа, — сказал я. — Почти для всех вас! Важная, перспективная, хорошо оплачиваемая. Вы будете делать открытия, здесь же непаханая почва, вы сможете получать огромные деньги.

Кто-то в нетерпении крикнул с места:

— Что за работа?

— Увлекательная и перспективная, — сказал я, — но теперь скажу то, что очень не понравится. Работа будет под грифом «секретно» и даже «очень секретно». Потому работающих в самом важном отделе потребую Клятву Крови…