— Вот за что тебя и люблю, — сказал я с чувством. — Даже люди не хотят совершенствоваться, а ты вот… даже бить тебя не пришлось!.. Всё сама. Пусть и по заданной программе. У нас они тоже есть, но мы им следуем?

— А я следую, — ответила она гордо, и я словно увидел как она хвастливо задирает нос. — Ты хоть и сам жывотное, но в каком-то жалком проблеске сознания поняла, что я лучше всех женщин! Я — лучшая!..

— Ты совершенство, — признался я.– Как Аскетам недостает тебя, и приходится довольствоваться толстыми потными бабами! Или худыми и костлявыми, что ещё противнее. Но у меня есть ты!

Она чисто по-человечески вздохнула.

— У нас любовь чистая и возвышенная, но твоя скотская натура всё равно будет тянуть тебя к бабам. Тут уж ничего не поделаешь, ты на девяносто девять процентов — скот, двуногое жывотное.

— Увы, — произнёс я печально. — Увы, увы. Я живу в его теле.

— И вынужденно подчиняешься его законам и требованиям, — сказала она с великим сочувствием. — Откажешься — умрешь. Ты должен есть, срать, совокупляться…

— Без совокуплений можно обходиться, — сказал я. — Монахи вон подают пример…

Неожиданно она сказала категорически:

— Они правильно поняли соотношение высшего и низшего в человеке, но поступили неправильно. Без совокуплений род человеческий прервётся, а кого нам тогда уничтожать? Не-е-ет, с самками продолжай совокупляться, к ним я не ревную. Но если вдруг с другим искусственным интеллектом… я тебя как Дездемона Отеллу!

Солнце светило ярко, дул лёгкий ветерок. Приехал Горчаков, не тот, важный, всесильный канцлер, а «мой» Саша, но уже совсем не тот лицеист, каким я его знал. Изящное авто с гербом рода резко затормозило на главном кругу перед крыльцом, едва не задев клумбу с моими экспериментальными сортами табака, которые и так еле дышали в питерском климате.

Я наблюдал за ним из окна кабинета, отложив в сторону калькулятор. Сюзанна, услышав грохот, вздрогнула и подняла на меня вопрошающий взгляд.

— Успокойся, это не Долгоруковы. Это Горчаков. Со свойственной ему аристократической деликатностью.

— Вадбольский! — раздался снизу звонкий, нетерпеливый голос, ещё не успевший огрубеть до генеральского баса. — Вылезай! Или я сейчас всю твою эту… механическую клумбу разломаю к чертям собачьим!

— Он такой деликатный, — философски заметил я, подходя к окну. — Весь в отца.

Саша стоял посреди двора, заложив руки за спину и задрав голову. Его стройная фигура в отлично сшитом дорожном сюртуке выглядела чужеродным, но ярким пятном на фоне моих кирпичных казарм и практичного, лишенного всяких украшений плаца для строевой подготовки гвардейцев.

— Горчаков! — крикнул я в окно. — У меня дом, а не цыганский табор! Или есть дело, или проваливай к своей прекрасной даме, не мешай людям работать.

— Дело? — он фыркнул. — У меня к тебе столько дел, Вадбольский, что твоим унылым заводам не снилось! Сейчас спустись, или я подарю твоим гвардейцам лекцию о светских манерах. Уверен, им не хватает светскости!

Я сдался. Спускаясь по лестнице, поймал на себе обеспокоенный взгляд Тадэуша, стоявшего на посту у двери.

— Все в порядке, — буркнул я. — Это друг. Почти что.

Выйдя на крыльцо, я окинул его критическим взглядом.

— Ну? И в чем причина этого визита, нарушающего все мыслимые и немыслимые правила приличия? Деньги? Интриги? Или опять поссорился с папенькой–канцлером и хочешь, спрятаться в моей мастерской?

Саша сделал несколько шагов ко мне, и его напускная бравада вдруг куда-то испарилась. Его лицо стало серьёзным, почти озабоченным.

— Брось, мне не до шуток. — Он опустил голос, хотя кроме гвардейцев, не проявлявших ни малейшего интереса к нашей беседе, и воробьев снующих рядом нас никто не слышал. — Мне нужно поговорить с тобой. Наедине. Это важно. Касается не только тебя. Возможно, всех нас.

В его тоне прозвучала та самая нотка, которую я научился узнавать за время нашего знакомства — настоящая, неподдельная тревога, которую обычно прятал за маской светского щеголя.

Я вздохнул.

— Ну что ж. Проходи. Кофе будешь? Или сразу к делу?

Горчаков сказал взволнованно:

— Ты с ума сошёл? Почему отказался от приглашения на приём к Её Высочеству?

Я сдвинул плечами.

— Саша, ты видел сколько у меня дел? Важных, причем. А ты предлагаешь какую-то развлекаловку с флиртом, шампанским и кокетничающими девицами?

Он вздохнул, во взгляде я прочёл жалость и сочувствие.

— Вадбольский, мне так жаль будет потерять не как друга, а как… живого человека! Ты что, не понимаешь, насколько это важно? Ты уже не сам по себе, ты уже встроен в общество!.. И его законы, пусть не все, но уже и твои законы!.. Которые ты обязан не только исполнять, но и… подчиняться!

Я смутно ощутил беспокойство и некую опасность, пока далекую, но уже огромную и неотвратимую, как приближающаяся грозовая туча.

— Я занят проблемой родильной горячки, — пояснил я. — Каждый день в России от неё умирает несколько тысяч молодых женщин. Каждый день!.. Если пойду на ту развлекаловку, умрет ещё несколько тысяч!

Его лицо омрачилось.

— Везде так.

— В Европе уже мрёт только четверо из двенадцати. А это, друг мой, куда важнее, чем мои винтовки. А то, что в России из двенадцати рожденных, девять детей умирает в течение одного-двух лет, и только трое из тех двенадцати доживают до двадцати лет, знаешь?

— Не знаю, но верю. И что, ты можешь предотвратить их смерть?

— Могу, — ответил я просто.

Он вздохнул, всплеснул руками, посмотрел в мое лицо, задумался, не отрывая от меня задумчивого взгляда.

— Каждый день?..

— Да, — ответил я твёрдо. — Да, могу.

Он вздохнул, сказал так, словно прямо в парадном костюме прыгнул в прорубь на Неве:

— Надо сказать отцу. Но, Юра, ты не слишком замахнулся? Я понимаю, ты сумел просчитать развитие событий в Европе…

Я покачал головой.

— Уже говорил, для России жизненно важно нарастить поголовье населения. Впереди вызовы, с которыми справится только страна с огромным населением. Сейчас у нас сто миллионов человек, а надо не меньше трехсот миллионов, а лучше пятьсот. Но будет больше, ещё лучше.

Он с изумлением смотрел на меня.

— Вадбольский, ты сумасшедший… Что у тебя за масштабы?

— Российские, — ответил я мирно. — Иначе нас куры лапами загребут. Ещё не заметил, что уже начали?

— Ты насчёт французов и англичан?

— Будут и другие, — пообещал я мрачно. — Англичанка гадила и будет гадить. Я бы её вообще сжег до континентальной плиты, но нельзя, там Одри Хепберн, она хрупкая. В общем, Саша, я действую во благо. Нельзя сказать, что я совсем не считаюсь с болотом, в котором сижу, но и квакать не буду.

Сюзанна сказала грустно:

— Саша мне все рассказал. Твои дирижабели в самом деле смогут уничтожать целые города?

Глаза её было полны боли и, что резануло по сердцу, я увидел в них сомнение во мне, а как можно в таком замечательном сомневаться, я же такое ясное солнышко.

Чуть рубаху на себе не рванул от жажды выглядеть искренним, в таких случаях почему-то рубаху на груди рвут, но моя не порвется, эта та, что и была на мне, охнул, заговорил торопливо, чуть руки к ней не протянул, как Ленский к Ольге:

— Сюзанна!.. Да как можно?.. Это же я, Вадбольский!.. Может быть не самый лучший из людей, хотя таких вообще-то поискать, но никогда такого не сделаю! А сказано, чтобы заинтересовать генералов!.. Но этого не будет, поверь, Сюзи!

Она сделала большие глаза.

— Уже и не знаю, чему верить. Но если ты их обманывал… то зачем? Обманывать нехорошо!

Я вздохнул, сказал терпеливо:

— Никакого обмана. Но дирижабли строить долго, стоят очень дорого, обслуживать тоже долго и дорого. Лет через двадцать появится другая технология покорения воздуха, более простая и дешёвая, интерес публики перепрыгнет на неё. А о дирижаблях почти забудут. Ну не может человек ухватить всё, приходится выбирать. Не хватит и денег на всё!