— Будет сделано, — ответила она серьёзно. — Пуля в лоб — лучший аргумент для мыслящего человека!

Я чувствовал холодную ослепляющую ярость. Меня трясло, я едва сдерживался, чтобы не ударить кулаком по столу, не заорать, не выпустить пар, как говорят простые люди. Но я аристократ, должен выглядеть достойно. Потом сказал сквозь зубы, обводя взглядом портреты предков на стене:

— Дворец пока оставим, — велел я люто, — Император сказал, что, если выйти погулять по Петербургу, обязательно наткнёшься на Долгоруковых! Так вот, это изменим! Все поняла?

— Прекрасно, — ответила она бодро. — За похищение Сюзанны начинается безлимитный отстрел этих зверей. В столице и её окрестностях.

Мата Хари уточнила:

— А женщин?

Я поморщился.

— Женщины разве Долгоруковы? Кому их отдадут, того и будут. Нет, женщин исключаем. Это когда суфражизм добьется своих целей, женщин будем расстреливать наравне с людьми, они об этом не подозревают, дуры.

— Дуры, — согласилась она с полным чувством превосходства искусственного интеллекта. — Да ещё и набитые дурью. Поняла! Ввиду исторической необходимости убираем препятствие на пути прогресса, прикрываясь личными интересами мести, иначе нас не поймут.

— Действуй, — велел я. — Чем быстрее результат, тем борщ вкуснее!

Она ответила хищно, подстраиваясь под мой злобный оскал:

— Будет наваристым.

Почему-то считается, что, если человек интеллигентен, он обязательно слаб и боится драться. То и другое неверно, интеллигентный человек просто очень и очень не любит драться. Но если его прижать к стене, может неприятно удивить обидчика.

У интеллигента такое же тело, кости и кровеносная система, разве что мозг лучше развит, и сигналы по синапсам передаются быстрее, а это даже в рукопашной схватке может послужить песчинкой на нужной чаше весов.

Если интеллигента прижать, он найдет сотни способов, как повернуть ситуацию в свою сторону, а когда возжелает отомстить за обиду, то все эти мордовороты лучше бы зарылись в норы и не высовывались лет двести.

Мы изобретательны и мстительны, просто умеем сдерживать себя, помним о милосердии к дуракам и к обидчикам нашим, чего те не понимают и не ценят, потому наглеют ещё больше. И вот, наконец преисполнившись гнева, мы на время забываем о высоких мотивах и о том, что человеческая жизнь бесценна, и начинаем тщательную чистку среди своих обидчиков.

Но даже в этом случае, временно преступив нравственные препоны, мы не преступаем биологические: женщин и детей щадим, никаких бесцельных издевательств и пыток, разве что по делу, все должно быть правильно, а не по желанию нашей тёмной части.

Сознание вернулось к Сюзанне медленно, сквозь туманную пелену дурмана. Первое, что она ощутила — это запах. Не городская вонь и не аромат духов, а сырой, холодный запах камня, старого дерева и слабый, едва уловимый аромат ладана, будто где-то рядом часовня.

Она лежала на кровати. Не на соломе, не на голых досках, а на вполне приличной постели с упругим тюфяком и мягкой шерстяной подушкой. Шерсть слегка колола щёку. Сюзанна открыла глаза. Низкий сводчатый потолок, каменные стены, побелённые известью, в высоком узком проёме окна массивная железная решётка, а за ней непроглядная тьма. Ночь. Одна-единственная лампа под зелёным абажуром, отбрасывает на стены странные тени.

Сюзанна осмотрелась, и обнаружила, что лежит на кровати полностью одетая, туфли аккуратно стоят на полу около ее ложа. Ничего не болит, её не били.

Скрипнула тяжёлая, дубовая, окованная чёрным железом дверь. В проёме возникла тень молодой женщины в строгом тёмном платье и белоснежном переднике. В руках серебряный поднос с чашкой дымящегося бульона и ломтиком белого хлеба.

— Сударыня, — девушка опустилась в реверансе. Голос тихий, безразличный, вымуштрованный. — Вы не кушали долгое время. Позвольте предложить вам немного бульона. Он лёгкий, вам поможет восстановить силы.

Сюзанна молча села на кровати, пытаясь справиться с головокружением.

— Вам здесь не причинят вреда, сударыня. Ваши нужды будут исполнены. Извольте откушать.

— Где я? Чей это дом?

Ответа на вопрос не последовало. Служанка поставила поднос на прикроватный столик и удалилась. Сюзанна услышала, как снаружи щёлкнул тяжёлый замок, и раздался мерный, неумолимый шаг — один, другой. Дежурные у двери. Не просто сторожа. Элитная стража. Она знала этот чёткий, как отлаженный механизм, шаг.

Она была пленницей, но пленницей высшего сорта, словно дорогая, непокорная птица в золотой клетке, с которой обращаются бережно, но чью песню хотят сломать.

Сюзанна поднялась и, не обуваясь, подошла к окну, каменный пол неприятно холодил ноги. Сквозь решётку ничего не было видно, кроме мрака. Она обошла помещение. Полуподвальная комната казалась частью чего-то большого, древнего и неприступного. Толщина стен, массивность двери, сама атмосфера давили, внушая не страх, а чувство полнейшей, абсолютной изоляции. Она была не просто в комнате, она была в глубине крепости. Чтобы добраться сюда, нужно было бы пройти не просто коридор, нужно было бы взять штурмом ворота, подавить охрану на первом этаже, затем на втором, прорваться через внутренние галереи, спуститься по узкой винтовой лестнице… и только потом — вот эта дверь. И за каждой точкой этого пути — новые бойцы.

Она поняла это с холодной, пронзительной ясностью. Её похитили не бандиты. Её изолировали. Сделали разменной монетой в игре, ставки в которой были ей неведомы. И её единственная надежда, тот самый «наглый и независимый» барон, теперь должен был штурмовать не просто дом. Цитадель.

Сюзанна медленно вернулась к кровати, взяла со столика чашку с бульоном, рука не дрогнула. Она сделала глоток, горячее приятно обожгло горло. Она должна была есть. Нужно сохранять силы. Она дочь своего рода. И не собиралась позволять увидеть свой страх.

Она поставила чашку и обхватила себя руками, глядя в пустоту перед собой. Где-то там, за тоннами камня и тьмы, он уже должен был знать. И, она знала это, он не будет торговаться.

Она лишь надеялась, что цена её освобождения не окажется для него слишком высокой.

Петербург жил своей вечерней жизнью, ничего не подозревая. На Английской набережной молодой князь Дмитрий Долгоруков помогал даме подняться в коляску. Со свистом влетевшая из темноты пуля ударила его в висок, разбрасывая по бархату сиденья алые брызги. Дама закричала, но убийцу никто не видел.

В дорогом ресторане «Донон» громко смеялся над своим анекдотом Арсений Долгоруков. Он поднял бокал с шампанским, и стекло вдруг разлетелось у него в руках вместе с половиной черепа. Гости в ужасе замерли, не в силах понять, откуда пришла смерть.

Ещё один из главной ветви рода Долгоруковых получил пулю в лоб, когда на плацу вместе с другими офицерами проводил смотр войск. Стреляли именно в него, хотя рядом генерал-губернатор Шульгин и майор Шаликов, однако пуля поразила всего лишь штабс-капитана, из чего сыщики сразу сделали вывод что действовали не анархисты или бомбисты, те постарались бы убить высших офицеров, кому-то нужен был именно Долгоруков.

Полиция и привлеченная для расследования жандармерия установили, что стреляли с крыши здания напротив, с других крыш и окон дистанция великовата. Никаких следов не обнаружили, даже отстрелянную гильзу стрелок забрал, но по извлеченной из тела пуле дознаватели установили, что выпущена из новейшей винтовки, которые выпускает пока только предприятие Мак-Гилля.

Жандармерии и так было понятно, из какого ружья можно прицельно попасть через улицу, но винтовки Мак-Гилля уже расходятся по частным охранам, есть даже у преступников, так что барона Вадбольского привлечь к ответственности трудно.

Через сутки, за которые в Петербурге было убито двенадцать Долгоруковых, к моему имению на большой скорости подлетел автомобиль, шофёр выскочил и запросил немедленного разговора с хозяином, бароном Вадбольским.