Игорь подошел к самому яростному ворчуну, молодому светловолосому дылде по имени Свен, который с откровенной брезгливостью ворочал пласты дерна.

— Скажи, Свен, — его голос прозвучал спокойно, без упрека, — ты хочешь, чтобы враг, бегущий на твою стену, на полном скаку споткнулся и сломал себе шею? Или чтобы его товарищ, идущий за ним по пятам, наткнулся грудью на твой кол, который ты воткнул в землю, не потратив и получаса? Это не землекопство. Это — оружие. Оружие, которое работает на тебя, пока ты спишь, ешь или молишься своим богам. Оно калечит и убивает без твоего прямого приказа.

Свен замер, лопата в его руках показалась вдруг не столь унизительной. Он нахмурился, что-то обдумывая, потом молча кивнул и с новым рвением вонзил железко в землю. Ворчание стихло.

Игорь стал их тенью и голосом. Он показывал, как ставить колья не вертикально, а под острым углом, навстречу предполагаемой атаке, чтобы они не просто преграждали путь, а встречали врага острием. Как рыть ямы-ловушки, узкие и глубокие, маскируя их натянутым поверх хворостом и дерном. Как сооружать из бревен и сучьев простейшие, но эффективные баррикады-засеки, которые можно было бы быстро возвести в самом неожиданном для противника месте, сломав его строй.

Самым сложным и впечатляющим элементом стало строительство макета угловой башни — небольшого сруба в два яруса, с открытой площадкой наверху для лучников. Игорь терпеливо, на пальцах, объяснял принцип: с такой высоты, вынесенной вперед, можно как на ладони видеть и простреливать пространство у самого подножия основной стены, куда не достать ни копью, ни стрелой с прямого частокола. Это была убийственная геометрия, и воины, сами того не желая, начали проникаться холодной, безличной гениальностью этой затеи.

Через несколько дней напряженного труда на пустыре вырос не просто тренировочный лагерь. Вырос прообраз крепости будущего. Извилистая линия стены с зубчатыми выступами, за которой укрывались «защитники» — несколько оставшихся дружинников. Две угловые башни по флангам, возвышающиеся над этим рукотворным хаосом. И перед всем этим — полоса смерти: замаскированные засеки и волчьи ямы, невидимые с дальних подступов.

Настал день показательных учений. Хергрир привел посмотреть почти всю свою дружину. Неожиданно появился и Булат с парой подмастерьев, бросив на время дымящиеся горны. Притаился в тени дальних деревьев, стараясь быть незамеченным, и старейшина Добрыня, его лицо было маской скрытой тревоги. А на небольшом холмике, в отдалении, появилась группа всадников. В центре, на могучем гнедом коне, сидел Рёрик, а чуть поодаль — Аскольд, чье худощавое лицо было бесстрастным.

Игорь, стоя на одной из башен, почувствовал, как по спине пробежал холодок. Ладони стали влажными. Это был не просто тест. Это был смотр. Парад его возможностей перед единственным зрителем, чье мнение имело вес.

Хергрир, стоя между двумя лагерями, скомандовал начало. Условные «нападающие» — два десятка его самых рослых и яростных парней — с оглушительным боевым кличем ринулись на штурм, имитируя настоящую атаку.

И то, что произошло дальше, разительно отличалось от привычных им схваток. Еще на подходах, далеко от стены, первые «атакующие» с криком удивления и боли провалились в невидимые ямы, ломая себе ноги на мягком дерне. Другие, пытаясь их обойти, запутались в колючих засеках, спотыкались, падали, подставляя спины под град деревянных болтов (Игорь строго-настрого запретил пользоваться настоящими стрелами). Те, кто все же добрался до самой стены, обнаружили, что находятся под перекрестным обстрелом с башен и что их строй безнадежно сломан — выступы частокола дробили атакующую массу на мелкие, уязвимые группы.

Штурм захлебнулся, так и не успев начаться по-настоящему. «Нападающие», посрамленные, в грязи и с синяками, отступили под дружное, издевательское улюлюканье «защитников», чувствовавших себя неприступными героями.

Хергрир, с лицом, сияющим от восторга, подошел к стене и, не найдя ворот, просто перелез через нее.

— Чертовски умно! — воскликнул он, с силой хлопая Игоря по плечу, так что тот едва устоял на ногах. — Я бы в жизни не додумался! Видал, как они ломались? Как стадо слепых поросят! С такими стенами нам не страшна ничья рать!

Дружинники, еще недавно ворчавшие на «землекопство», теперь смотрели на Игоря с новым, неподдельным интересом. В их глазах читалось не просто уважение, а зарождающееся доверие. Этот странный, молчаливый чужак только что показал им новый путь — путь победы малой кровью, путь победы умом.

Но Игорь следил не за ними. Его взгляд был прикован к холму. Рёрик не аплодировал. Не улыбался. Не делал ни единого жеста. Он несколько долгих минут молча наблюдал за укреплениями, его лицо было каменной маской, в которой не читалось ровным счетом ничего. Потом он резко, почти грубо, развернул коня и уехал, не проронив ни слова. Аскольд бросил на Игоря долгий, непроницаемый взгляд, полный холодной аналитичности, и последовал за своим конунгом.

Позже, когда суматоха улеглась и Игорь с Ратибором начали собирать разбросанные инструменты, мимо них, направляясь к кузнице, проходил Булат. Он был задумчив и молчалив.

— Ну что, кузнец? — раздался сбоку спокойный, низкий голос. Это был Рёрик. Он стоял один, без свиты, прислонившись к стволу старой березы, и наблюдал, как его воины начинают разбирать макет башни, который еще час назад был грозным укреплением.

Булат вздрогнул, смущенно кивнул, сжимая в руках молот.

— Конунг. Сильное укрепление, — пробормотал он. — Умное. Непривычное.

— Да, — тихо, почти задумчиво согласился Рёрик. Его взгляд, тяжелый и пристальный, был прикован к Игорю, который в это время, стоя на колене, что-то объяснял Ратибору, чертя на земле замысловатую схему. — Очень умное. — Он помолчал, и следующую фразу произнес так тихо, что ее едва ли расслышал бы кто-то, кроме кузнеца. — Птица, что может свить гнездо или улететь. Надо подрезать крылья… или сделать своим.

Он оттолкнулся от дерева и неспешно двинулся прочь, растворившись в вечерних сумерках, оставив Булата стоять с открытым от изумления и легкого ужаса ртом.

Игорь не слышал этих слов. Но он видел, как стоял и смотрел Рёрик. Видел, как тот ушел, не сказав ему ни слова. И видел теперь застывшее, испуганное лицо кузнеца. Этого было более чем достаточно.

Он понял. Первый этап экзамена он сдал. И сдал блестяще. Он доказал свою ценность, свою незаурядность. И тем самым поставил себя на грань. Он стал не просто полезным. Он стал опасным в глазах человека, который не терпел рядом с собой ничего, что не мог бы до конца просчитать и подчинить.

Фраза, которую он не слышал, но которую прочел в спине уходящего конунга — «подрезать крылья» — висела в прохладном вечернем воздухе, невысказанная, но оттого не менее реальная и неумолимая. Игра входила в новую фазу. Самую опасную. Теперь речь шла не просто о выживании. Теперь речь шла о свободе.

Солнце стояло в зените, превращая Гнездо в гигантскую пароварку. Воздух был густым и неподвижным, пахло нагретым деревом, речной тиной и дымом от сотен очагов. Даже тень под широким навесом у кузницы Булата не спасала от удушающей жары. Игорь с Ратибором, обливаясь потом, заканчивали сборку нового, более сложного токарного станка – с маховиком для равномерного хода и системой приводных ремней. Работа шла споро, в ритмичном стуке молотков, скрипе дерева и сдержанных, дельных репликах. За последние недели они достигли почти телепатического понимания.

Игорь начал привыкать к этому миру. Его демонстрация укреплений произвела нужный эффект – Рёрик оставил его в покое, наблюдая со стороны, а мелкие старейшины и купцы теперь смотрели на него не как на диковинку, а как на ценный, хоть и опасный, актив. Он почти начал чувствовать себя… дома. Почти. Эта мысль сама по себе была тревожной, словно он предавал свою прошлую жизнь, обустраиваясь в чужой.