Ропот в толпе усилился, перерастая в смутный гул. Все взгляды — испуганные, недоумевающие, полные внезапной надежды — разом переметнулись с жреца на Хергрира, а затем уставились на Игоря, на его нелепый, грязный, но неземной оранжевый комбинезон. Жрец выпрямился во весь свой костлявый рост, его лицо исказилось гримасой такой немой ярости, что казалось, вот-вот лопнут жилы на его тонкой, старческой шее.

— Что?! — его голос сорвался в фальцет. — Ты… ты слушаешь какого-то бродягу, пришельца в пестрых, дьявольских тряпках?! Он насмехается над Перуном! Над нами! Он — слуга темных сил!

— Он говорит, что ты плохо ищешь то, что лежит на поверхности, — холодно, отчеканивая каждое слово, парировал Хергрир. — И я, Хергрир, сын Эйрика, склонен ему верить. Он знает вещи. Не богов, а земли. А земля, старик, не врет. В отличие от жрецов.

Жрец зашипел, как разъяренная гадюка, готовящаяся к укусу. Его авторитет, его единственная власть над этими запуганными людьми висела на волоске. Если вода действительно была здесь, прямо здесь, и ее найдет, укажет этот чужак, этот исчадие ада… его влияние, его сытая жизнь за счет общины — все рухнет в одночасье.

— Кощунство! — завопил он, тряся своими седыми патлами. — Это кощунство! Он навлечет на нас гнев богов, и мы все умрем! Умрем!

Но в глазах некоторых поселян, особенно молодых мужчин, уже мелькнула не искра, а целый огонек надежды. Простой, человеческой, земной надежды. Может быть, не нужно резать последнего коня? Может быть, не нужно отдавать на закланье кого-то из своих? Может быть, вода, эта живительная влага, и правда близко, и нужно не молиться, а просто копать? В нужном месте.

Игорь стоял, чувствуя на себе тяжесть десятков взглядов — надеющихся, умоляющих, ненавидящих, испуганных. Он снова, уже во второй раз за этот бесконечный день, бросил вызов этому миру, его устоям, его слепой вере. На этот раз — не физический, с ножом в руке, а интеллектуальный, с знанием в голове. И ставки были неизмеримо выше. На кону стояла не только его жизнь, но и его репутация, этот хрупкий статус «ведающего». И, что, возможно, было главнее, — жизнь того неведомого человека, которого через час собирались принести в жертву во имя слепого, молчаливого бога из дерева и камня.

Повисла тягостная, звенящая пауза, в которой смешались десятки противоречивых чувств — хрупкая надежда, привычный страх и кипящая, беспомощная ярость. Весь мир словно замер, затаив дыхание, ожидая, чем закончится этот немыслимый вызов, брошенный местному жрецу седым северным конунгом и его загадочным, молчаливым спутником в ярких, инопланетных одеждах.

Жрец, весь дрожа от сдерживаемого, почти физиологического гнева, прошипел, обращаясь к замершей толпе, пытаясь вновь зацепить крючьями страха их сознание:

— Вы что же, правда послушаете этих пришлых псов, оскверняющих священное капище?! Предадите веру отцов?!

Но в его голосе, обычно таком властном и пронзительном, уже не было прежней, безраздельной уверенности. Сквозь трещины ярости явственно проглядывал иной, более земной страх — не перед капризом богов, а перед неминуемой, позорной потерей власти, статуса, сытой жизни.

Игорь понимал это кожей. Он шагнул вперед, его взгляд был твердым, как сталь бурового долота.

— Не в жажде дело, — тихо, но так, что услышал Хергрир, бросил он, кивнув в сторону блестящей на солнце реки. — Поля. Их поля горят.

Он уже всё понял. Поселение стояло на высоком, крутом правом берегу. Река текла внизу, в глубоком овраге. Поднять воду наверх ведрами для питья — тяжело, но возможно. Для полива бескрайнего поля на плато — физически нереально. Их колодец на верхотуре, выкопанный по велению жреца «на месте, указанном в сновидении», давно высох. Они молились о дожде, потому что иного способа напоить посевы у них не было. Их отчаяние было не в жажде, а в гибели урожая, в предстоящем голоде.

Он подошел не к реке, а к краю высокого берега, где склон был чуть более пологим. Его взгляд, аналитический и холодный, изучал линии стока, растительность. Ива, ольха — всегда у воды. Но не у поверхности, а у **водоносного слоя**, который, как кровеносная система, пронизывал толщу грунта. Этот слой мог подходить близко к поверхности именно здесь, в ложбине старого ручья. Они копали не там.

— Здесь, — его голос прозвучал как приговор. Он воткнул в землю кривую палку. — Копать здесь. Будет вода для людей. И отсюда можно провести канаву на поле.

Хергрир усмехнулся. Идея была дерзкой и ясной. Он обернулся к поселянам:

— Слышали ведающего! Берите заступы! Или ваш жрец пусть сейчас молится, чтобы вода нашлась именно тут. Иначе… — его взгляд скользнул по костлявой фигуре жреца, — …иначе он вам не нужен. В голодный год лишние рты не кормят.

Угроза, циничная и прямая, подействовала. Мужчины, сначала оглядываясь, побежали за инструментами. Жрец стоял, сжимая кулаки, но молчал. Его ловушка захлопнулась.

Работа закипела на склоне, в сотне шагов от реки. Игорь не копал. Он стоял над ямой, читая землю, как схему. «Суглинок… галечник… вот оно, влажное пятно…»

— Глубже, — командовал он, не повышая голоса. Его уверенность была заразительна и неумолима.

Лопаты бились о сухую гальку. Скепсис рос. Жрец в тени уже потирал худые руки. Но вот заступ Мирослава с мягким, чавкающим звуком вошел в пласт темной, жирной, мокрой насквозь глины.

— Вода! — его крик сорвался от неожиданности. — Настоящая вода!

Это был не родник, а верховодка — водоносный горизонт, лежащий близко к поверхности. Его воды хватило бы на поселение и на начало орошения. Когда на дне ямы, глубиной в три роста, заблестело мутное зеркало, по толпе пронесся сдавленный стон облегчения. Женщины плакали. Мужчины, перепачканные глиной, смотрели на Игоря с немым потрясением. Он нашел воду **на высоте**, там, где ее, по их вере, мог дать только бог дождя.

Когда первый, зачерпнутый с самого дна деревянный ковш, полный мутной, пахнущей сыростью и глиной, но бесспорно чистой воды, был с трудом подан наверх, на площади воцарилось неконтролируемое ликование. Люди смеялись, обнимали друг друга, хлопали по плечам копателей.

Игорь стоял в стороне, прислонившись к столбу частокола, и наблюдал за этой сценой очищающего катарсиса. На его лице, покрытом слоем дорожной пыли и засохшего пота, не было улыбки. Игорь ощущал не радость, а глухое удовлетворение от решенной инженерной задачи. Но работа не была закончена. Таскать воду ведрами по крутому склону — безумие.

— Нужно… устройство, — сказал он, подходя к Хергриру и показывая жестами принцип противовеса. — Чтобы легко. Чтобы женщина могла.

Он нашёл на окраине поселения длинное, прочное, хорошо обтесанное бревно и несколько крепких, сплетенных из лыка верёвок. С помощью нескольких подростков, которые смотрели на него, затаив дыхание, с благоговейным страхом, он начал собирать простейшую, но гениальную конструкцию. Он не изобретал ничего нового. «Журавль» — «журавец» — простейший механизм, известный человечеству с незапамятных времён. Но здесь, в этой глуши, для этих людей, он казался величайшим чудом, ниспосланным с небес.

Он установил бревно на надежной деревянной развилке, привязал к тонкому, длинному концу верёвку с прочным кожаным ведром, а к толстому, короткому — тяжелый, подобранный у реки булыжник в качестве противовеса.

— Смотри, — сказал он самому сообразительному из парней и продемонстрировал: опустил ведро в колодец почти без усилий, одним движением руки, а потом так же легко, играючи, поднял его полным до краёв, благодаря грамотно подобранному противовесу.