Он повел его прочь с площади, прочь от любопытных взглядов и шепотов, чувствуя на своей спине тяжелый, оценивающий взгляд Хергрира. Конунг не последовал за ними.

Вернувшись в относительную тишину и прохладу гридницы, Игорь указал парню на свое место у стены, на ту самую волчью шкуру.

— Садись. Отдышись.

Тот послушно, как автомат, опустился на шкуру, весь еще сжавшись от пережитого ужаса.

— Я не вор, господин, — выдохнул он, и голос его предательски дрожал. — Клянусь всеми богами, и старыми, и новыми. Это Святослав, сын моего отца… вернее, сын его новой жены… Он подбросил отцовский кошель в мою сумку с инструментами. Чтобы отец отдал кузнечную мастерскую ему, а не мне, кровному сыну. Я для отца – обуза, напоминание о первой жене…

Игорь молча слушал, наливая в деревянную чашу чистой воды из стоящей в углу бочки. Он протянул ее парню.

— Как звать? — спросил он, прерывая этот бессвязный, испуганный поток слов.

— Ратибор, — прошептал тот и жадно, с жадностью утопающего, прильнул к чаше, проливая воду на свою разорванную рубаху.

— Слушай сюда, Ратибор, — сказал Игорь, когда тот напился и немного пришел в себя. — Мне, в общем-то, плевать, вор ты там или нет. Это твои личные проблемы. Но сейчас случилось вот что: ты теперь мой. Ты мне должен. Должен своей жизнью, которую я только что спас от этого быдла. Понял меня?

Ратибор кивнул, его глаза снова наполнились привычным страхом, но теперь это был страх перед новым, неизвестным хозяином.

— С сегодняшнего дня, с этого самого часа, ты делаешь то, что я скажу, — продолжал Игорь, его голос был ровным и не терпящим возражений. — Будешь работать. Учиться. Не пререкаться. Не задавать лишних вопросов. Отработаешь свой долг до конца – будешь свободен, как ветер. Не отработаешь, попытаешься сбежать… — Игорь сделал многозначительную паузу, давая словам проникнуть в самое сознание юноши. — …сам знаешь, что обычно бывает с неблагодарными должниками в этих ваших краях.

Он видел, как нервно сглотнул Ратибор. Страх был хорошим, проверенным временем мотиватором. Но одного только страха, как понимал Игорь, было мало для настоящей верности.

— А теперь забудь, — сказал Игорь, и его голос неожиданно стал чуть мягче, почти отеческим. — Забудь про своего отца, про Святослава, про этот дурацкий кошель. Все это – твое прошлое. Оно кончилось. Прямо сейчас, на этом самом месте, началось твое будущее. И теперь оно зависит только от тебя. От твоего усердия и от твоей головы. Понял на этот раз?

Ратибор снова кивнул, но теперь в его взгляде, сквозь пелену страха и боли, пробивалась крошечная, едва заметная искра чего-то нового. Не надежды даже. Любопытства. Интереса. Кто он, этот загадочный человек в нелепых одеждах, спасший его из самой гущи расправы, не попросив ничего взамен? Что он задумал? Что ждет его впереди?

Игорь отвернулся, глядя на тлеющие в очаге угли, в которых угадывались причудливые, как руны, узоры. Он и сам не мог толком объяснить себе, зачем он это сделал. Циничный расчет? Возможность получить верного, обязанного ему жизнью помощника, «правую руку» в этом чуждом мире? Или… что-то еще, более глубокое и иррациональное? Что-то, что заставило его увидеть в этом перепуганном, затравленном парии горький отголосок собственного одиночества, бесправия и отчаяния в этом жестоком, несправедливом мире?

Он спас его. Вытащил с того света. Теперь он был за него в ответе. Бремя чужой крови, чужой судьбы, чужой жизни легло на его, и без того нелегкие, плечи. И он, к собственному глубочайшему удивлению, с некоторым даже изумлением понял, что это бремя… не такое уж и тяжелое. Оно даже согревало.

Ратибор проснулся от легкого, но решительного пинка в еще ноющий бок. Он вздрогнул, инстинктивно вжавшись в вонючую волчью шкуру, прежде чем сознание пронзила простая и жестокая правда: он жив, он не в яме, и над ним стоит тот самый загадочный человек в оранжевом, его невольный спаситель и новый господин. Игорь стоял, заслоняя собой слабый утренний свет, пробивавшийся сквозь дымоволок, его лицо в предрассветных сумерках казалось высеченным из гранита – ни тени сна, ни признака мягкости.

— Вставай, — сказал Игорь без каких-либо предисловий, его голос был хриплым от сна, но твердым, как сталь. — Сон – это роскошь для тех, у кого все в порядке. У нас с тобой все далеко не в порядке.

С этого момента, с этого резкого пробуждения, и начался их первый полный день вместе. День, который стал для Ратибора точкой отсчета новой жизни. Игорь не стал выпытывать у парня душещипательные истории жизни, не устраивал ему проверок на прочность или ловкость. Он просто начал действовать, вовлекая растерянного юношу в свой, выстроенный с железной дисциплиной, ритм существования.

Первым делом Игорь заставил его прибрать их угол в гриднице. Но это была не простая уборка, не сгребание мусора в кучу подальше от глаз. Это был ритуал систематизации. Инструменты, которые Игорю удалось раздобыть, выменять или смастерить своими руками – самодельный циркуль из двух заостренных палочек и веревки, деревянный угольник, несколько заточенных углей для черчения, – должны были быть разложены в строгом порядке на специально отведенной для этого плоской плите у стены. Запасная, столь же нелепая на вид одежда, выданная Хергриром, – аккуратно свернута в другом углу. Деревянная миска для еды – вымыта до скрипа и стоять на определенном, отмеченном камне, чтобы ее нельзя было перепутать с другими.

Ратибор, выросший в хаотичном, пропахшем дымом и потом быту полуземлянки, где все валялось где попало, поначалу смотрел на это как на чудачество, на блажь чужака. Но уже к концу дня он, сам того не осознавая, почувствовал странное, непривычное успокоение в этом наведенном порядке. Здесь каждая вещь, даже самая простая, имела свое, строго отведенное место. Ничего не терялось впопыхах. Ничего не приходилось лихорадочно искать, переворачивая все вверх дном. В этом был свой, суровый смысл.

Потом началось настоящее обучение. Игорь раздобыл у Хергрира несколько грубых деревянных дощечек, обтесанных топором, и мешочек с самодельным углем для рисования. Он уселся с Ратибором у входа в гридницу, где было светлее, и начал выводить на шершавой древесине первые, робкие линии нового мира.

— Это – рычаг, — говорил Игорь, его палец уверенно водил по доске, оставляя четкий черный след. — Видишь? Это точка опоры. Здесь. Сила прикладывается вот тут. А груз, который нужно сдвинуть, – там. Если плечо, на которое ты давишь, длиннее плеча, на котором висит груз, ты можешь поднять тяжесть, которую в одиночку никогда бы не сдвинул с места. Понимаешь суть?

Ратибор смотрел, широко раскрыв глаза, в которых плескалась смесь изумления и непонимания. Вся его предыдущая жизнь учила его, что все проблемы решаются грубой силой – ударом топора, нажимом плеча, весом собственного тела. Здесь же, на этой закопченной доске, ему показывали иной путь. Как перехитрить груз. Как заставить неподъемную тяжесть подчиниться простой хитрости. Это было сродни колдовству.

— Понимаешь? — Игорь ткнул заостренным углем в центр своей схемы, и маленькое черное облачко пыли взметнулось в воздух.

Ратибор медленно, не отрывая глаз от рисунка, кивнул.

— Камень… тот огромный камень, что мы вкатывали на ладью в прошлое полнолуние… это… это было так?

Игорь впервые за все время наблюдения за юношей едва заметно, одним лишь уголком губ, улыбнулся. Это было похоже на вспышку молнии в ночном небе – быстро и ярко.

— Именно так. Ты видел это своими глазами, но не понимал, что именно ты видишь. Теперь начинаешь понимать. В этом и есть знание.

Он не просто показывал абстрактные схемы. Он заставлял бездействовавшие до сих пор извилины Ратибора шевелиться, скрипя от натуги. Он задавал вопросы, ставил в тупик. «Как ты думаешь, почему крыша этой самой гридницы не проваливается зимой под тоннами снега?» Ратибор, привыкший принимать мир как данность, как нечто незыблемое и не подлежащее сомнению, начинал ломать голову, строить робкие, наивные догадки. Почти всегда неверные. Игорь не смеялся над ним. Он терпеливо, как с малым ребенком, поправлял его, объясняя на пальцах принципы распределения нагрузки, прочности треугольных конструкций, работы стропил.