Через несколько дней Игорь впервые привел его на грандиозную, по меркам Гнезда, стройку – возведение домницы. Булат и его подручные уже вовсю копали глубокий котлован, с силой вбивали в землю дубовые сваи, месили ногами в больших корытах жирную, огнеупорную глину. Ратибор, чей мир раньше ограничивался отцовской кузней и окрестными лесами, смотрел на это кипящее муравейник с благоговейным, почти суеверным ужасом.
— Стой здесь, — приказал Игорь, указывая на безопасное, но удобное для обзора место. — Не шевелись. Смотри. И если твоим глазам покажется, что они делают что-то не так – как я тебя вчера учил, – ты немедленно идешь и говоришь мне. Твоя задача – видеть. Понял?
Ратибор замер, чувствуя на своих еще тонких плечах невероятную, давящую тяжесть ответственности. Он видел, как сам Булат, этот грозный кузнец, перед которым трепетали все в округе, советуется с его господином, почтительно, как младший перед старшим, выслушивая его короткие, отрывистые замечания. И его хозяин, Игорь, отвечал ему на равных, тыча пальцем в какие-то недочеты в кладке или в угле наклона подпорок, которые Ратибор, к своему собственному удивлению, и сам уже начинал замечать.
Однажды вечером, когда они, уставшие, возвращались со стройки, их путь на окраине поселения преградила группа парней постарше Ратибора. Один из них, сытый, дородный, с наглым, насмешливым лицом, знакомым Ратибору с детства, преградил им дорогу, широко расставив ноги.
— Смотри-ка, братцы, Ратибор-воришка на поводке у пестрого колдуна, — громко, на всю улицу, усмехнулся он. — Нашел себе нового хозяина, подлиза? Поменял отцовский дом на волчью шкуру в гриднице?
Ратибор мгновенно напрягся, как струна, его пальцы сами собой сжались в беспомощные, но готовые к удару кулаки. Знакомая, горькая, как полынь, ярость, смешанная с давним, въевшимся в кости страхом, поднялась в нем комом к горлу.
Игорь, не меняясь в лице, просто положил ему на плечо тяжелую, успокаивающую руку, останавливая порыв.
— Прежде чем бить, всегда думай, — тихо, но очень четко сказал он, его глаза, холодные и безразличные, были прикованы к задире. — Помни, главная сила прячется не в кулаках, а здесь. — Он легонько ткнул пальцем в свой собственный висок.
— А что, твой пестрый колдун научит тебя заговорами от меня отмахиваться? — продолжал насмешник, и его приятели дружно, как по команде, захихикали, чувствуя свое превосходство.
Игорь не стал вступать в пререкания. Он просто сделал один короткий, решительный шаг вперед, подошел вплотную к парню, почти нос к носу. Он не был выше или шире в плечах, но во всей его осанке, в его взгляде, был такой леденистый, безразличный и потому пугающий холод, что наглая ухмылка с лица задиры сползла, как маска, обнажив обычную, трусливую растерянность.
— Он мой, — произнес Игорь тем же ровным, не терпящим возражений тоном, что и на торгу несколько дней назад. — У тебя есть ко мне какой-то вопрос? Или, может, ко мне лично есть какие-то претензии?
Парень отступил на шаг, смущенно и испуганно бормоча что-то невнятное про «да мы так, пошутить», и вместе со своей ватагой быстро, почти бегом, ретировался в ближайший переулок.
Игорь повернулся к Ратибору, все еще стоявшему с сжатыми кулаками.
— Видишь? Иногда одного только вида готовности сжать кулак и пойти до конца достаточно, чтобы избежать самой драки. Но… — он внимательно посмотрел на белые от напряжения костяшки пальцев Ратибора, — …и сам кулак имей всегда наготове. На всякий, как говорится, пожарный случай. Запомнил это правило?
Ратибор кивнул, на сей раз с полным, глубоким пониманием, идущим из самого сердца. Это был не просто урок механики или строительства. Это был настоящий урок жизни. Урок выживания в мире, где сила и хитрость шли рука об руку.
По вечерам, когда основные работы заканчивались и в гриднице воцарялась относительная тишина, Игорь иногда, в виде исключения, разрешал себе и своему ученику расслабиться. Он не рассказывал Ратибору о своем истинном прошлом – о платформах, нефти, компьютерах. Это было не только бессмысленно, но и смертельно опасно. Но он рассказывал другие истории. Древние притчи. Логические задачи. Хитроумные загадки, не имевшие, казалось бы, отношения к их суровой реальности.
— Так, слушай внимательно. Представь, что у тебя есть волк, коза и кочан капусты, и тебе нужно переправить их всех на другой берег реки в лодке, которая вмещает только тебя и одного из этой троицы за раз…
Ратибор сидел, подперев голову руками, и хмурил свой юный лоб, пытаясь найти решение, в котором никто никого бы не съел. Его мир, который раньше был простым, плоским и жестоким, вдруг начал наполняться странными, изощренными правилами, скрытыми закономерностями и многослойными смыслами.
Он смотрел на Игоря, на этого молчаливого, всегда сосредоточенного и невероятно сурового человека, который спас его от неминуемого избиения, а возможно, и от смерти. Который не бил его, не унижал и не попрекал каждым куском хлеба, а… учил. Требовательно, строго, без скидок на возраст или усталость, но – справедливо.
И постепенно, день за днем, та животная, рабская боязнь в глазах Ратибора стала растворяться, сменяясь настороженным, жадным интересом, а затем и чем-то более глубоким – преданностью. Не раба господину. Не пса хозяину. А подмастерья – Мастеру. Ученика – Учителю.
Он стал первой по-настоящему лояльной, привязанной душой Игоря в этом чужом и враждебном мире. И сам того не ведая, Ратибор, этот бывший парий, превратился в тот самый живой якорь, что начал медленно, но верно привязывать циничного инженера-нефтяника, оторванного от своего времени, к этой суровой, жестокой, но уже не казавшейся абсолютно чужой, земле.
**** ********
Строительство домницы растянулось на несколько долгих, напряженных недель. Над этим участком у частокола, где раньше лишь ветер гулял меж бревен, теперь постоянно висело облако рыжей известковой пыли, смешанной с дымом от постоянных подтопок для просушки глины. Воздух был наполнен криками, стуком топоров, скрежетом пил и хриплыми командами Булата. Игорь проводил там все световые часы, а Ратибор, как тень, не отходил от него ни на шаг, впитывая каждое слово, каждый оценивающий взгляд, каждый жест, запоминая не только действия, но и ту странную, непоколебимую уверенность, что исходила от его учителя.
Наконец настал день, когда Булат, его лицо, похожее на потрескавшуюся от зноя землю, объявил хриплым, уставшим голосом: «Готово». Утром Игоря разбудило не привычное бормотание спящих воинов, а непривычное, приглушенное оживление в гриднице. Хергрир уже стоял, опираясь плечом о косяк двери, и смотрел в сторону кузницы. Его спина была напряжена, лицо оставалось невозмутимым, как всегда, но пальцы правой руки нервно, быстро отбивали дробь по старому, почерневшему дереву.
— Ну что, ведающий, — сказал он, не поворачиваясь, его голос был низким и густым, как смола. — Сегодня твой день. День твоей славы. Или твоего величайшего провала. Третьего, как я погляжу, не дано.
Игорь молча поднялся с своего ложа, ощущая во всем теле знакомое, холодное напряжение. То самое, что он испытывал на буровой перед запуском сложного, дорогостоящего оборудования после долгого ремонта. Теория, расчеты, схемы – все это было безупречно. Но практика, эта капризная и непредсказуемая стихия, всегда вносила свои безжалостные коррективы.
Они вышли в прохладный утренний воздух. У домницы, этого глиняного исполина, уже собралась толпа. Не только кузнецы и их закопченные подмастерья. Пришли почти все воины Хергрира, сложив руки на рукоятях оружия. Пришли ремесленники, торговцы, рыбаки, их жены с детьми на руках – все, кого манило зрелище. Притрусил мелкой рысцой, стараясь сохранить важный вид, старейшина Добрыня, прятая жгучее любопытство под маской показного равнодушия. Даже на частоколе виднелись фигуры мальчишек, забравшихся повыше, чтобы все увидеть. Все ждали. Затаив дыхание, ждали обещанного чуда. Или, что многим казалось куда более вероятным, – громкого и позорного провала.
