Сходка собралась на главной площади у подножия капища в предвечерних сумерках. Не по приказу Рёрика, не по велению старейшин — стихийно, по зову Стрибога, разнесшемуся по всем концам Гнезда, как набатный звон. Народ собрался густой, тревожной массой — ремесленники с закопченными лицами, женщины с испуганно блестящими глазами, старики, опирающиеся на палки. Воздух был густым и тяжелым, им было трудно дышать. В нем витало ожидание кровавой развязки, пахнущее страхом, потом и смолой будущих очистительных костров.

Игорь пришел по собственному желанию, не дожидаясь, когда за ним придут. Он стоял в стороне, на краю площади, опираясь на прочный дубовый посох Ратибора — ученик, бледный и еще слабый, с перевязанным плечом, не отходил от него ни на шаг, его глаза горели лихорадочным огнем. Рядом с ними молчаливой, грозной скалой стоял Булат, его закопченное от постоянной работы у горна лицо было мрачным, а в руках он сжимал тяжелый молот, как бы готовый стать последним аргументом. Но большинство собравшихся смотрело на Игоря не с поддержкой, а с опаской и отчуждением, словно он был прокаженным, несущим заразу.

Стрибог взошел на импровизированное возвышение — большой, поросший серым мхом валун у подножия дубового идола Перуна, чье ликое, свирепое лицо с инкрустированными серебром глазами смотрело на собравшихся. Черная фигура жреца на фоне древнего божества выглядела зловеще и архаично, словно сама тень языческого прошлого сошла на землю.

— Люди Гнезда! Родичи! — его голос, обычно хриплый и негромкий, теперь звенел странной металлической силой, легко разносясь над притихшей толпой. — Смотрите! — он резко, как бросок копья, протянул костлявую, бледную руку в сторону Игоря. — Внемлите сердцем и душой! Смотрите на того, кто принес в наш дом, под сень наших священных стен, все беды, что обрушились на наши головы!

Толпа загудела, как встревоженный улей, сотни глаз — испуганных, злых, растерянных — устремились на Игоря, словно впервые видя его.

— Он пришел из ниоткуда! Из небытия! В одеждах, каких честные люди не носят! Он говорит с огнем, зажигая его в своей ладони! Он заставляет бездушный камень плакать сталью! Разве это дела человеческие? Нет! Это чары! Колдовство! Чернокнижие, почерпнутое из самых темных глубин Нави!

— Он навлек гнев богов! — властно, входя в раж, подхватил с другого края Вышата, его старческий, но еще крепкий голос вторил жрецу, усиливая общее впечатление. — Вспомните! Засуха, что мучила нас, сменилась потопами, смывающими посевы! Скот болеет и дохнет без видимой причины! Земля-матушка отказывается родить! Его железные чудища, его башни и колья осквернили наши поля, прогневали духов земли!

— Он победил хазаров не доблестью и силой, а темным колдовством! — визгливо, точно по сигналу, крикнул кто-то из толпы, явно подученный Стрибогом. — И теперь их лютый воевода, посрамленный чарами, насылает на нас ответные проклятия! Мы будем платить за его победу своими жизнями!

Ропот нарастал, превращаясь в гулкий, зловещий гул неодобрения и страха. Семена, умело посеянные жрецом, давали обильные и ядовитые всходы. Люди, еще недавно качавшие Игоря на руках и славившие его имя, теперь смотрели на него как на источник всех своих бед — реальных и вымышленных. Это был древний, первобытный рефлекс — найти виноватого в своих несчастьях и ритуально уничтожить его, чтобы вернуть миропорядок.

— Он осквернитель! Чародей! Приспешник темных сил! — заключил Стрибог, и в его глубоко посаженных глазах горел неприкрытый триумф. — Пока он дышит одним с нами воздухом, пока его нога попирает нашу землю, боги не простят нас! Нас ждут мор, голод и окончательная гибель! Справедливость должна восторжествовать!

Толпа взревела, подстегнутая его словами. Отдельные крики слились в единый, кровожадный хор: «Сжечь его!», «Изгнать прочь!», «Да свершится воля Перуна!», «Очистим землю!»

Игорь стоял, не двигаясь, вцепившись в посох так, что костяшки пальцев побелели, его лицо было непроницаемой каменной маской, за которой скрывалась леденящая душу ясность. Он видел, как работает отлаженный механизм массовой истерии, знакомый ему по учебникам истории. Логика, разум, факты — все это было бессильно против этой древней, слепой стихии.

И тут, словно из ниоткуда, на краю площади появилась высокая и прямая фигура Рёрика. Он не спеша, с холодным достоинством прошел сквозь толпу, которая почтительно, со страхом расступилась перед ним, образуя живой коридор, и тяжелой поступью поднялся на валун рядом со Стрибогом. Его появление внесло напряженную, звенящую паузу. Даже Стрибог слегка отступил, уступая ему центральное место.

— Вы слышали обвинения, люди Гнезда, — голос Рёрика был ровным, глуховатым, без тени эмоций, но каждое слово падало в гробовую тишину, как камень в воду. — Вы слышали и доводы, и страхи, что гложут ваши души. — Его тяжелый, изучающий взгляд медленно скользнул по бледному, но непокорному лицу Игоря, затем обвел замершую толпу. — Этот человек, назвавшийся Ингорем, принес нам великую победу, какой мы не знали годами. Но также принес и раздор, и сомнения в ваши сердца. Я — ваш конунг. Моя первая и единственная задача — хранить мир и порядок в Гнезде. Я не могу игнорировать голос столь многих моих людей. Но и не могу казнить человека, не дав ему возможности доказать свою правоту перед лицом богов и людей.

Он сделал театральную паузу, и в его глазах читалась не искренняя вера в богов, а холодный, безжалостный политический расчет.

— Есть старый обычай, данный нам предками. Когда вина неочевидна, а гнев богов велик и требует утоления, боги сами укажут правого. Судилище. Испытание огнем, чистым и беспристрастным.

По толпе прошел одобрительный, жадный гул. Стрибог, стараясь скрыть довольную ухмылку, торжественно кивнул, как бы подтверждая мудрость решения.

— Пусть обвиняемый пройдет между двух костров, — продолжил Рёрик, его слова обретали вес закона. — Если боги примут его, если священное пламя признает его чистым и не коснется его плоти — он невиновен. Его сила — от светлых богов, а не от темных духов. Он останется с нами, и слово его будет по-прежнему весомо. Если же огонь покарает его, опалит его... значит, воля богов свершится, и мы очистимся от скверны.

Он посмотрел прямо на Игоря, и в этом взгляде не было ни капли сочувствия или надежды. Была лишь тяжелая, неумолимая логика власти, диктующая свои правила. Рёрик не мог открыто встать на сторону Игоря против воли разъяренного большинства, не пошатнув свой трон. Но он и не хотел его смерти, теряя ценный ресурс. Он давал ему шанс. Унизительный, смертельно опасный, построенный на диком суеверии, но шанс. Либо Игорь сгорит заживо, либо, чудесным образом пройдя через очищение огнем, его авторитет станет неоспоримым, освященным «волей богов», и... окончательно привязанным к фигуре Рёрика, даровавшему ему эту возможность. Это была ловушка с двумя выходами, и в любом из них Рёрик оставался в выигрыше, сохраняя и стабильность, и контроль.

Игорь встретил его взгляд, и между ними на мгновение пробежало полное взаимопонимание двух стратегов, оказавшихся по разные стороны баррикады. Он все понял. Его судьба, его жизнь снова стала разменной монетой в большой, жестокой игре за власть. Он видел неприкрытое торжество в глазах Стрибога, предвкушавшего свою победу. Видел ужас и отчаяние в широко раскрытых глазах Ратибора. И видел холодный, отстраненный расчет в глазах человека, который единственный мог бы его спасти простым приказом, но предпочел сохранить свою власть, спрятавшись за ширму «воли богов».

Он медленно, преодолевая внутреннее сопротивление, выпрямился во весь рост, отбрасывая посох. У него не было выбора. Принять этот дикий, средневековый вызов — или быть растерзанным обезумевшей толпой здесь и сейчас, на этой самой площади.

На площади воцарилась гнетущая, звенящая тишина, в которой слышалось лишь потрескивание уже готовящихся для костров дров и тяжелое дыхание сотен людей. Приговор был вынесен. Исполнение было назначено на завтра, на восход солнца. Игорю оставалась лишь одна ночь, чтобы приготовиться к своему последнему испытанию.