Потом он, не меняя выражения лица, перевернул нож в руке, взял его аккуратно за обух лезвия и протянул Игорю рукояткой вперед. Это был не жест хозяина, снисходительно возвращающего рабу конфискованную вещь. Это был жест… почти что равного, признающего право другого мужчины на его собственное оружие и инструмент.

Игорь медленно, не торопясь, поднял руку и взял нож. Знакомый, почти родной вес, ребристая, надежно лежащая в ладони рукоятка. Он почувствовал, как что-то сжимается у него глубоко внутри, в груди. Это был не просто инструмент, не бездушный кусок металла. Это был символ. Последняя, осязаемая часть его старой, рухнувшей жизни, которая теперь, в этом жесте, обрела совершенно новый, гораздо более глубокий смысл. Это был его пропуск. Знак доверия. И оружие.

— Ты не раб, — четко, отчеканивая каждое слово, сказал Хергрир, глядя ему прямо в глаза. Его взгляд был тяжелым, пронзительным и беспристрастно оценивающим. — Не воин. Не купец.

Он помолчал, подбирая единственно верное, емкое слово, рожденное сегодняшним днем.

— Ты… ведающий. Странник.

Игорь слышал это слово раньше в их переговорах, в обрывках фраз. «Ведающий» – не просто тот, кто умеет, а тот, кто знает. Кто понимает сокровенную суть вещей, скрытые связи этого мира. Для этих людей, живущих в мире, полном грозных и необъяснимых тайн, такое знание было сродни магическому дару, дарованному свыше. Оно пугало, но и притягивало, как огонь.

Хергрир повернулся своим могучим плечом и указал рукой вперед, на север, туда, где над темнеющей линией леса уже виднелась широкая, размытая дымка – не от одного костра, а от множества очагов, сливавшихся в единое марево.

— Там. Гнездо. Наш путь. — Он снова перевел свой тяжелый взгляд на Игоря, и в нем читался уже не просто интерес, а некое решение, принятое относительно его судьбы. — Там твое место. Или… твоя могила. Смотри сам.

«Гнездо». Ладога? Или иное протогородье. Место, где живут не десятки, а сотни, а то и тысячи людей. Где есть настоящая, жестокая власть, старейшины, другие варяжские дружины, свои и чужие, интриги, торговля и война. Где его необычное знание может быть оценено по-настоящему, найдя применение. Или где он может бесследно сгинуть, став разменной монетой в чужих, непонятных ему играх сильных мира сего.

Хергрир, сказав все, что хотел, развернулся и так же неспешно пошел назад, к корме, оставив Игоря наедине с его мыслями, с багряным закатом и с холодной, знакомой тяжестью ножа в руке.

Игорь встал и прошел на самый нос ладьи, туда, где дубовый брус, украшенный резной головой дракона, рассекал воду. Он положил руки на шершавый, просмоленный борт, ощущая под пальцами живую мощь дерева, вобравшую в себя соль и ветер бесконечных походов. Впереди, в багровеющей дымке, расстилалась река, уходящая в сгущающиеся сумерки, к тому самому «Гнезду». Сзади, за кормой, оставались дикие, бескрайние леса, голод, первая кровавая стычка со славянами, отчаяние и первая, робкая, но такая важная победа, давшая ему имя и статус.

Он сжал в кармане рукоять ножа, и холодный, негнущийся металл был единственной постоянной, незыблемой величиной в этом стремительно менявшемся, непредсказуемом мире. Он прошел свою первую, главную точку невозврата. Позади оставался этап примитивного, животного выживания. Впереди… впереди было нечто большее. Неизвестное и пугающее, но манившее возможностью. Теперь ему предстояло не просто выживать, прячась по кустам. Теперь ему нужно было искать силу. Влияние. Свое, особенное место под этим чужим, слишком ярким и безразличным солнцем.

И он, глядя на плывущую навстречу темноту, уже знал, что путь этот не будет гладким. За его спиной, в уже невидимом, но близком поселении, остался человек, который мысленно уже поклялся ему в вечной ненависти и ждал своего часа. А впереди, в клубящихся дымах далекого «Гнезда», его наверняка ждали новые, куда более изощренные враги, временные союзники, головокружительные интриги и смертельные вызовы. Он был больше не Игорь Стрельцов, инженер-нефтяник с затонувшей платформы «Варяг». Отныне он был Ингорь. Ведающий странник. И его настоящая история в этом мире только начиналась.

Река, до этого катившая свои мутно-зеленые воды в почти полном одиночестве меж безлюдных, подступающих к самой воде стеной лесов, по мере приближения к цели начала заметно меняться. Сперва это были редкие, одинокие заимки, едва заметный дымок, поднимающийся над кронами вековых сосен, одинокая лодка-однодревка с молчаливым рыбаком. Но чем дальше, тем оживленнее становился поток. Лодок становилось больше, они попадались чаще, на берегах виднелись причалы, сколоченные из свежего теса. А затем, после очередного плавного изгиба, за которым река широко разливалась, открылась панорама, от которой у Игоря буквально перехватило дыхание. Не от изысканной красоты – от подавляющего, первобытного масштаба.

Гнездо.

Оно раскинулось на высоком, крутом, подмытом рекой яром, господствуя над всей округой, как хищная птица над своей территорией. Это не был город в его, игорькином, понимании. Не было ни белокаменных кремлевских стен, ни сверкающих на солнце златоглавых церквей. Но была мощь. Суровая, брутальная, дышащая кипучей, неукротимой жизнью и откровенной, осязаемой угрозой. Это место не приглашало – оно заявляло.

Частокол. Это слово не передавало и доли реальности. Перед ним возвышалась не просто ограда из кольев, а настоящая, бревенчатая крепостная стена, высотой в три, а то и в четыре человеческих роста, с массивными воротами и настилами для защитников, откуда можно было лить кипяток или метать копья. Бревна, из которых она была срублена, были толщиной в два обхвата, темными от бесчисленных дождей и пропитанными едкой, пахучей смолой. Их заостренные, обугленные на огне вершины упирались в низкое серое небо, словно щетина на хребте гигантского доисторического зверя. А из-за этой стены доносился сплошной, низкий гул – гул голосов, стука топоров, мычания скотины, и его сопровождал густой, сложный запах, который можно было не только обонять, но почти что осязать.

Ладья Хергрира, уверенно направляясь к главной, бойкой пристани, проплывала мимо шумного, хаотичного торга, раскинувшегося прямо на прибрежном песке, на отмели. Десятки лодок всех размеров, сотни людей, сновавших как муравьи. Гвалт стоял невообразимый, оглушительный. Гортанная, певучая речь славян смешивалась с отрывистыми, командными окриками варягов, с непонятным, словно бы бормочущим под нос наречием темноволосых, скуластых, низкорослых людей в одеждах из невыделанных звериных шкур – финно-угров. Игорь с изумлением увидел даже двух купцов, резко выделявшихся на этом пестром, диком фоне. Они были облачены в длинные, темные, до пят, кафтаны из дорогого сукна, а на их головах красовались островерхие шапки из тонкого, узорчатого войлока. Хазары. Они стояли чуть в стороне, на небольшом возвышении, с холодной, надменной безучастностью наблюдая за суетой, их темные, раскосые глаза безошибочно оценивали каждого проходящего, словно высчитывая его стоимость и потенциальную выгоду.

Воздух здесь был густым, тяжелым и невероятно сложным по своему букету. Пахло дымом – не от одного костра, а от сотен очагов, пахло сырой речной рыбой, едким дегтем, хвойной смолой, кислым потом немытых тел, прелыми шкурами и чем-то резко кислым, напоминающим о гигантских чанах с квашеной капустой или забродившим хлебным суслом.

— Ну что, странник, — голос Хергрира, хриплый и властный, прозвучал прямо над ухом, заставив Игоря вздрогнуть и оторваться от гипнотизирующего зрелища. Конунг стоял рядом, положив руку на его плечо, его собственный взгляд скользил по знакомому берегу с привычной, почти отеческой владельческой уверенностью. — Впечатляет? Твое новое… пристанище? Дом родной.