Он посмотрел на Хергрира, отстаивающего свою долю силой и угрозами. На Вышату, цепляющегося за свою традиционную власть с упрямством обреченного. На Добрыню, мечущегося между двумя огнями в поисках сиюминутной выгоды.

*«Я могу стать для этой примитивной, но живучей системы своеобразной стволовой клеткой»,* — промелькнула в голове дерзкая, почти безумная, но невероятно соблазнительная мысль. *«Той единственной, уникальной клеткой, из которой может вырасти что-то совершенно новое, более сильное, более жизнеспособное. Или…»* Его взгляд снова, уже с иным чувством, скользнул по их лицам, по этому шаткому, зыбкому равновесию, держащемуся на страхе, жадности и взаимной необходимости. *«…или раковой опухолью, что медленно, но верно сожрет их изнутри, чтобы выжить самому, чтобы стать этим новым организмом».*

Хергрир резко, словно пружина, выпрямился во весь свой громадный рост, с грохотом положив ладони на стол.

— Решайте. Я жду вашего ответа до заката. Прежняя дань, в полном объеме. Без обсуждений. Или… — он сделал паузу, давая словам впитаться, как яду, — …ищите себе других защитников. Или пытайтесь договориться с одними лишь хазарами. Искренне желаю вам удачи в этом предприятии.

Он развернулся и, не оглядываясь, тяжелыми, уверенными шагами вышел из гридницы, оставив двух старейшин в гробовом, давящем молчании. Добрыня тут же, испуганно залопотав что-то несвязное, засеменил вокруг Вышаты. Тот же продолжал стоять недвижимо, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, его взгляд был устремлен в пустоту, в одну точку на стене, но Игорь видел – за этим каменным фасадом клокочет и бурлит целый котел холодного расчета, униженной гордости и злобы.

Игорь медленно, стараясь не производить ни звука, лег обратно на свою жесткую волчью шкуру, закрыв глаза. Теперь он понял правила самой первой, самой важной игры, в которую ему предстояло сыграть в Гнезде. И он уже знал, чувствовал это каждой клеткой своего существа, что не будет в ней пассивной пешкой, разменной монетой. У него было оружие, которого они не понимали и потому не могли оценить. И он только начинал, по крупицам, понимать, как и когда его следует применить.

На следующее утро, когда первые лучи солнца едва пробивались сквозь закопченное волоковое окно гридницы, Игорь застал Хергрира за одиноким завтраком. Конунг, сидя на своем месте во главе стола, методично разламывал пальцами куски копченой оленины и запивал их густым, темным, как деготь, пивом из массивного рога, окованного серебряными полосами. Он смотрел на Игоря поверх края сосуда, и в его взгляде не было ни тени удивления, ни даже простого любопытства – лишь привычная, настороженная оценка.

— Хергрир, — начал Игорь, останавливаясь в двух шагах от стола и тщательно подбирая слова в своем еще скудном лексиконе. Язык все еще оставался крепкой стеной, но самые простые, базовые просьбы он уже мог сформулировать. — Мне нужно… кузница. Показать. Посмотреть.

Хергрир медленно, с наслаждением глотнув пива, опустил рог на стол с глухим стуком. Его взгляд, до этого рассеянный, стал тяжелым и пристальным, словно нащупывающим скрытый смысл.

— Кузница? — переспросил он, растягивая слово. — Тебе оружие нужно? Доспех? — Он намеренно окинул взглядом Игоря в его потрепанном, выцветшем оранжевом комбинезоне, давая понять всю нелепость такого предположения. — Не по тебе будет, странник. Тяжело.

— Не оружие, — покачал головой Игорь, сохраняя спокойствие. — Посмотреть. Я… могу помочь. Сделать лучше.

В глазах Хергрира, в их холодной, морской синеве, мелькнула и погасла та самая искра расчетливого, хищного интереса, что он проявлял к нему на пристани.

— Помочь? — он произнес это слово с легким, почти незаметным вызовом. — Чем ты можешь помочь Булату? Он кует здесь, в Гнезде, двадцать зим, если не больше. Его клинки гнутся, но не ломаются. Лучше него от устья Волхова до Ладоги никто не работает.

— Может, есть лучше, — мягко, но с непоколебимой уверенностью парировал Игорь. Он не спорил, он констатировал. — Покажи. Увидишь.

Хергрир помолчал, его пальцы медленно выбивали неспешный ритм по дубовому столешнице. Наконец, он коротко, по-деловому кивнул и тяжело поднялся из-за стола.

— Ладно, странник. Пойдем, покажу. Посмотрим, что ты там такое «увидишь», чего не видят глаза старого Булата.

Кузница Булата стояла на самом отшибе поселения, у самого частокола, подальше от жилых изб с их соломенными, вечно сухими и готовыми вспыхнуть крышами. Еще за десяток шагов до низкого, почерневшего от копоти сруба Игоря ударил в нос знакомый, но куда более едкий, плотный и примитивный запах – древесный уголь, раскаленный докрасна металл, едкая гарь, человеческий пот и паленая шерсть. Воздух буквально дрожал и гудел от тяжелых, ритмичных, как сердцебиение великана, ударов молота о наковальню.

Внутри было душно, жарко и темно, как в преисподней. Горело несколько горнов, их неровное, багровое пламя выхватывало из полумрака закопченные, блестящие от пота и сажи торсы подмастерьев, их напряженные лица. В центре этого ада, у массивной наковальни, вбитой в утрамбованную землю пола, стоял сам Булат. Мужчина лет пятидесяти, но казавшийся высеченным из одного куска гранита. Его длинные, седые, опаленные тысячами искр волосы и борода сливались в единое целое с закопченным лицом. Его могучие руки, с жилами, похожими на закрученные якорные канаты, сжимали рукоять тяжелого кузнечного молота. Он работал в паре с одним из подмастерьев, который бил по заготовке кувалдой, а Булат точными, выверенными ударами направлял раскаленный докрасна брусок железа, придавая ему форму будущего топора. Каждый удар отдавался в костях глухим, сокрушительным звоном, заставляя вибрировать не только земляной пол, но и воздух в легких.

Игорь остановился на пороге, давая глазам привыкнуть к полумраку, разрываемому лишь багровыми всполохами горнов. Его взгляд, привыкший вычленять суть из хаоса, сразу же нашел то, что искал. Сыродутный горн. Примитивная, грубо сбитая из глины и камня печь с отверстием сверху для загрузки и сбоку для подачи воздуха. Уголь. Деревянные, обитые кожей мехи, которые, обливаясь потом, качал худой, исхудалый подросток. Эффективность такой конструкции была чудовищно, катастрофически низкой. Игорь почти физически чувствовал, как большая часть драгоценного тепла уходит впустую, в окружающий воздух, металл плавился плохо, неравномерно, на выходе получалась крица – пористая, губчатая, хрупкая масса железа, напитанная примесями шлака, которую потом приходилось долгими часами, днями, проковывать, выбивая из нее окалину, тратя силы и уголь.

Булат, закончив очередной цикл и бросив заготовку обратно в горн, чтобы она снова накалилась, отложил молот и, заметив в дверном проеме фигуру Хергрира, кивнул ему, вытирая лицо и шею грязной, промасленной тряпицей.

— Конунг. Честь твоему дому и твоему очагу. Пришел проверить новый заказ? Секиры для твоих берсерков будут готовы к полнолунию, как и договаривались.

— Не торопись, Булат, — ответил Хергрир, останавливаясь в шаге от раскаленного горна. — Привел к тебе гостя. Моего… ведающего странника. Хочет посмотреть на твое ремесло. Говорит, может быть полезен.

Булат перевел взгляд на Игоря. Его глаза, маленькие, глубоко посаженные и пронзительные, как шило, сузились до щелочек. В них не было ни любопытства, ни гостеприимства. Лишь холодное, профессиональное, выстраданное за долгие годы недоверие ко всякому, кто совал нос в его святая святых.

— Что ему тут смотреть? — проворчал он, и его голос был похож на скрежет железа по камню. — Место грязное, дымное. Не для праздных зрителей. Мешаться под ногами будут.

Игорь не стал ничего говорить в ответ. Он молча прошел мимо него, к грубо сколоченному из неструганых досок столу, где в хаотичном порядке лежали готовые и почти готовые изделия – ножи, наконечники для стрел и копий, рабочие и боевые топоры. Он взял в руки один из топоров, почувствовав его вес и баланс. Сталь была неплохой для кузнечной сварки, но до идеала ей было как до луны. Невооруженным глазом были видны ржавые, бурые прожилки шлака, неоднородная, слоистая структура металла, говорящая о низкой температуре плавки и плохой проковке.