Рядом с ним, на низкой скамье, сидел, вернее, съежился, словно стараясь занять как можно меньше места, другой старейшина – Добрыня, кривич. Невысокий, юркий, с живыми, бегающими, как у полевой мыши, глазами и редкой, клинышком, жидковатой бородкой. Он нервно потирал свои короткие, мозолистые пальцы, и его взгляд постоянно, с тревожной скоростью метался между неподвижной фигурой Хергрира и надменным профилем Вышаты, словно он пытался уловить малейший оттенок в их настроении, малейшую трещину в их непроницаемых масках.
— Повторяю в последний раз, Хергрир, — голос Вышаты был ровным, низким, без видимых эмоций, но в его глубине слышалось стальное, иссякающее терпение. — Мы не можем, да и не будем, платить тебе прежнюю дань. Урожай был скудным, земля не родила. Пушнины добыли мало – зверь ушел на север, спасаясь от голодных волков.
— Урожай был ровно таким же, как и всегда, Вышата, — парировал Хергрир, не двигаясь с места, его собственная неподвижность была куда опаснее истеричных криков. — А пушнину, что добыли твои молодцы, они предпочли снести прямиком к хазарским купцам. Я собственными глазами видел их тяжелую ладью у причала. И видел, что они грузили.
— Хазары платят серебром! Твердой, звонкой монетой! — вклинился Добрыня, его тонкий, почти визгливый голосок резко контрастировал с баритонами двух гигантов. — А ты что даешь взамен? Железо, которое и так у нас кузнецы ковать умеют, да стеклянные бусы, что нашим женщинам уже надоели!
— Я даю вам спокойный сон, старик, — Хергрир медленно, словно поворачивая тяжелый жернов, перевел на него свой взгляд, и Добрыня съежился еще сильнее. — Когда на ваше селение ночью нападают дикие емь с севера, вы бежите не к хазарам за их серебром. Вы бежите сюда, ко мне. И мои воины проливают свою, северную кровь на вашей земле, чтобы ваши жены и дети не стали рабами в чужих краях. Разве эта уверенность не дороже любого серебра?
— Конечно, конечно, мы ни в коем случае не умаляем… — заспешил Добрыня, испуганно откидываясь назад, словно от взмаха меча. — Мы ценим твою защиту, конунг, как родную мать! Но и хазары… они ведь тоже сила, да какая! Если мы их ненароком обидим, они запросто перекроют все торговые пути по реке. И тогда мы все, от мала до велика, будем жевать одну кору да сосать лед зимой. Голод – не тетка!
— Мы платим и тем, и другим, — жестко, перебивая, сказал Вышата, его длинные, костлявые пальцы с такой силой сжали край стола, что костяшки побелели. — И это медленно, но верно разоряет нас, высасывает все соки. Нужно делать выбор. Определиться.
— Выбирать? — Хергрир плавно, как большой хищник, наклонился вперед, и его огромная тень накрыла Вышату, поглотив его фигуру. — Ты предлагаешь мне, Хергриру, сыну Эйрика, уйти? Добровольно оставить Гнездо, которое мы с моими людьми отстроили и защищали все эти годы? Или, может, ты предлагаешь послать прочь хазар с их серебром? Решай, старейшина. Я слушаю твой мудрый совет.
Наступила тяжелая, звенящая пауза, в которой было слышно лишь потрескивание углей в очаге и сдавленное дыхание Добрыни. Вышата не моргнул, сохраняя ледяное спокойствие, но Игорь, пристально наблюдавший, заметил, как дрогнул и задрожал мелкий мускул у него на щеке. Добрыня замер, полностью затаив дыхание, превратившись в слух и зрение. Языковой барьер для Игоря все еще существовал – многие слова, обороты, ускользали от понимания. Но язык тела, мимики, интонаций был красноречивее любых словарей. Вышата – это жадность и гордыня, прикрытые тонкой, но прочной маской патриархального достоинства. Добрыня – это вечный, приспособленческий страх и желание выгадать, увернуться от прямого удара, сохранив свое. Хергрир – это голая, первозданная, уверенная в себе сила, готовая в любой миг, без лишних слов, превратиться в сокрушительное насилие.
*«Это не племя»,* — пронеслось в голове Игоря с кристальной, ошеломляющей ясностью. Он смотрел на этих троих мужчин, олицетворяющих три разных, но сплетенных в один тугой узел центра силы. Варяжская дружина, обеспечивающая военную безопасность и порядок. Славянская родоплеменная знать, контролирующая землю, людей и основные ресурсы. И внешний, могущественный игрок – Хазарский каганат, дергающий за экономические ниточки, управляющий торговлей. *«Это прото-государство. Самый ранний, самый уродливый, кровавый зачаток. Они уже интуитивно понимают, что вместе, в этой конфигурации, они сильнее и жизнеспособнее, но еще не научились делить власть, не выработали институтов. Каждый тянет одеяло на себя, к своей пещере».*
— Я не предлагаю тебе уходить, конунг, — наконец выдавил из себя Вышата, и каждое слово далось ему видимым усилием. — Я предлагаю… пересмотреть условия нашего договора. Снизить дань. Хотя бы на треть. Чтобы мы могли продолжать торговать с хазарами и при этом не разориться вконец. Чтобы наши дети не пухли с голоду.
— А мои воины? — Хергрир усмехнулся коротким, сухим, как удар камня о камень, звуком. В его глазах не было и тени веселья. — Они что, будут питаться одним воздухом да твоими добрыми словами? Они пришли сюда за богатством и славой, старик. Не за похвальными грамотами и благодарностями.
— Может… может, стоит сходить в поход? — робко, словно пробуя язык на вкус, предложил Добрыня. — На тех же самых емь, что нас беспокоят? Заберем у них накопленную пушнину, захватим скот… и тогда, глядишь, и дань будет платить проще, и хазарам отстегнуть сможем…
— Чтобы они, озлобившись, через месяц пришли с ответным визитом, вдвое сильнее, и спалили дотла все твои амбары и закрома? — Хергрир покачал головой, и в его движении читалась усталость от необходимости объяснять очевидное. — Нет. Мы здесь для защиты. Мы не нападаем первыми без веской причины. Это мое правило. Основа, на которой все здесь держится.
*«Правило»,* — мысленно, как эхо, повторил Игорь. *«Он уже устанавливает правила. Примитивные, основанные на силе, но правила. А они… они их оспаривают, пытаются гнуть под себя. Это и есть политика в ее зародышевой форме. Голая, примитивная, но уже политика. Борьба за перераспределение ресурсов и полномочий».*
Внезапно его взгляд, блуждающий по затемненным углам гридницы, упал на знакомую фигуру. Лука, тот самый купец с пристани, стоял в глубокой тени, у самого входа, молча, как тень, наблюдая за разворачивающимся спором титанов. Его лицо, освещенное прыгающими отблесками огня, было абсолютно невозмутимым, отрешенным, но в глубине его умных, пронзительных глаз Игорь уловил легкое, едва заметное презрение дельца, смотрящего на дикарей. Для него, человека, чьим единственным настоящим богом была чистая, приумноженная выгода, эта возня была пустой, иррациональной тратой времени. Ему были нужны стабильные, предсказуемые поставки меха и воска, безопасные, свободные от разбоя речные пути. А кто именно будет обеспечивать эту стабильность и безопасность – Хергрир со своей дружиной, Вышата со своими родичами или даже сами хазары, поставив сюда своего наместника, – было для него вопросом сугубо второстепенным, техническим.
*«И я здесь»,* — подумал Игорь, и его сердце на мгновение сжалось в ледяной комок от полного, абсолютного осознания собственной уязвимости и ничтожности. Он был здесь никем. Пылинкой, занесенной случайным ветром. Его судьбу, его завтрашний день, право на жизнь и глоток воды, сейчас решали эти троя мужчин, даже не подозревая о его существовании, не ведая, что он лежит тут и слушает.
Но затем холодная, аналитическая, инженерная часть его натуры, та, что всегда брала верх в критических ситуациях, перехватила инициативу у паники. Он смотрел на эту систему – хрупкую, неустойчивую, полную внутренних противоречий и взрывоопасных напряжений. Систему, которую можно было легко сломать одним неверным движением, одним ударом меча. Или которую можно… улучшить. Настроить. Сделать более эффективной и, следовательно, более мощной.
*«Зачаток»,* — снова подумал он, и в эту мысль, как первый луч солнца в темницу, вкралось новое, незнакомое ощущение. Не страха, а… жгучего, холодного интереса. Возможности. *«Они спорят о дани, о мехах, о серебре. Они сражаются за крохи, за передел уже существующего пирога. Они не видят, не могут видеть, что настоящая, непреходящая сила не в этом. Она – в знаниях. В эффективности. В организации. В том, чтобы сделать так, чтобы одного вложенного усилия, одной единицы ресурса хватало на десять единиц результата. Они мыслят категориями дележа. А я… а я могу научить их, как испечь сам пирог. Вдесятеро больше. И тогда их споры потеряют всякий смысл».*
