Первым нарушил оцепенение ребёнок — мальчик лет пяти, спрятавший лицо в подоле матери. Он разрыдался, громко и безутешно, и этот детский плач словно сорвал какую-то пелену, удерживавшую толпу в ступоре. По площади прокатился всеобщий, стихийный вопль — не ярости, не ликования, а чистого, неконтролируемого, животного ужаса. Десятки людей, не сговариваясь, рухнули на колени, ударяясь лбами о землю, бормоча обрывки молитв. Другие зажмуривались, осеняя себя дрожащими пальцами, пытаясь отгородиться от происходящего. Женщины рыдали, прижимая к себе детей, их тела содрогались в истерике.

Стрибог всё ещё сидел на земле, словно пригвожденный. Его чёрная ряса была покрыта серой пылью и обрывками мха, лицо побелело, как свежевыпавший снег, и на этом фоне его глаза казались двумя огромными, тёмными дырами. Он смотрел на дымящуюся воронку, и в его взгляде, всегда горевшем фанатичной верой и уверенностью, теперь был только хаос, надлом и пустота. Вся его жизнь, всё его мировоззрение, построенное на воле капризных, но понятных и обжитых богов, рассыпалось в прах перед этой слепой, безличной, всесокрушающей силой, что говорила языком грома и огня и не требовала ни жертв, ни молитв. Его губы шептали что-то, но это были уже не заклинания, обращенные к Перуну, — это была бессвязная молитва отчаяния, обращённая в пустоту.

Рёрик медленно, словно противясь каждой мышце, опустился в своё кресло. Его обычно каменное, невозмутимое лицо было обезображено гримасой глубочайшего шока. Пальцы, сжимавшие деревянных драконов на подлокотниках, дрожали мелкой дрожью. Он, конунг, объединитель земель, человек, не боявшийся ни бога, ни чёрта, впервые в жизни почувствовал ледяной укол настоящего, первобытного страха. Не перед вражеской ратью, не перед заговором бояр, а перед чем-то абсолютно непостижимым, лежащим за гранью его понимания. Он видел, как Хергрир, его самый бесстрашный воин, чья храбрость вошла в легенды, инстинктивно отступил на шаг, а его рука сжала рукоять боевого топора до хруста в костяшках — жест защиты от невидимой угрозы.

И в центре этого всеобщего хаоса, в медленно рассеивающихся клубах едкого дыма, стоял он. Игорь. Невредимый. Не тронутый пламенем, не сраженный громом. Спокойный и собранный. Лицо его было строгим, почти суровым, без тени торжества или злорадства. В этот миг он был не жертвой и не просителем. Он был хозяином положения, проводником и повелителем этой ужасающей, неземной силы.

Он поднял руку, просто и властно, и движение это было таким весомым, что вопли и стоны на площади на мгновение стихли, сменившись сдавленными, испуганными всхлипами.

— Вот ваш знак! — его голос, низкий и звенящий, как сталь, рубил тишину, вбивая каждое слово в сознание. — Вы жаждали знамения? Вы его получили! Во всей его мощи! Ваши боги молчат в своих капищах! А мои... — он обвёл взглядом толпу, и в его глазах горел холодный огонь не колдуна, а пророка, пришедшего с новой, страшной верой, — ...мои говорят с вами громом! И внемлют они не мольбам, а силе!

Эти слова, произнесённые с непоколебимой, почти божественной уверенностью, добили последние остатки сопротивления в душах людей. Если бы он хвастался или угрожал, они бы нашлись, что ответить, нашлась бы злость. Но он просто констатировал факт. Факт, который все только что видели, слышали и чувствовали на себе. Факт, переворачивающий все с ног на голову.

Люди смотрели на него, и в их глазах уже не было ненависти или страха перед колдуном. Теперь в них читался трепет. Благоговейный, суеверный ужас перед существом, которое может призывать молнии с небес и повелевать громом. Перед живым богом, сошедшим в их мир.

Игорь видел этот трепет. Видел, как окончательно рухнула власть Стрибога, превратившегося в жалкую, дрожащую фигуру на земле. Видел, как изменился взгляд Рёрика — из расчётливого и холодного он стал опасливым, почти подобострастным. Его отчаянный план сработал. Он поставил на кон всё — и выиграл. Он больше не был чужаком, не был даже советником. В этот миг, в клубах дыма и в гробовой тишине, он стал для этих людей чем-то бесконечно большим. И он с холодной ясностью понимал — обратного пути не было. Отныне он был обречён нести этот тяжкий груз — груз «бога», сошедшего с небес в мир, который не был к этому готов. Игра была выиграна, но цена оказалась куда выше, чем он мог предположить.

Слово «невиновен», тяжелое и властное, сорвавшееся с губ Рёрика, повисло в воздухе, но ему не дали прозвучать до конца, впитаться в сознание оглушенной толпы. Его перекрыл новый, еще более пронзительный и дикий звук — не оглушительный взрыв, а отчаянный, сорванный крик, донесшийся с южной стены.

— ДЫМ НА РЕКЕ! — вопль дозорного, молодого и перепуганного, прорезал завороженную тишину площади, как нож.

— ЛАДЬИ! МНОГО ЛАДЕЙ! ХАЗАРЫ ИДУТ!

Эффект был мгновенным и куда более страшным, чем грохот разорвавшегося кувшина. Только что люди падали ниц перед непостижимой силой «бога» Игоря. Теперь они вскочили в животном, первобытном ужасе перед вполне земной и смертельной угрозой. Благоговейный трепет сменился слепой, неконтролируемой паникой. Женщины с визгом хватали детей и бросились прочь с площади, спотыкаясь и падая. Мужчины засуетились, дико озираясь в поисках забытого в суматохе оружия. Об Игоре и его «чуде» мгновенно забыли — реальная смерть, плывущая по реке, оказалась куда убедительнее самого громового знамения.

Рёрик вскочил с кресла, отшвырнув его прочь. Его лицо, еще секунду назад бледное от шока и изумления, теперь залила густая краска ярости и отчаяния.

— К СТЕНАМ! — его команда, отточенная в десятках стычек и набегов, на этот раз прозвучала с непривычным, хриплым оттенком. — ВСЕ, КТО МОЖЕТ ДЕРЖАТЬ ОРУЖИЕ, К ЧАСТОКОЛУ! ОПОЛЧЕНИЕ — СТРОЙСЯ!

Хергрир, уже оправившись от изумления, рявкнул что-то на своем языке своим варягам, и те, как один, срываясь с места, бросились к частоколу, их лица снова стали масками холодной ярости.

Игорь стоял на том же месте, словно громом пораженный вторично. Его триумф, его величайшая ставка, длился менее минуты. Он только что доказал свою сверхъестественную силу, подчинил себе умы и сердца сотен людей, и вот теперь грубая реальность войны напомнила о себе с удвоенной силой. Его «чудо» — оглушительный, ослепляющий взрыв — был не просто театральным представлением. Он был гигантским сигнальным костром, факелом, ярко вспыхнувшим в ночи и указавшим дорогу врагу. *«Воевода Авиях знает тебя... Охота началась»*. Слова того самого пленного хазарина, сказанные им уходящим взглядом, оказались страшной пророческой правдой. Они не просто нашли его. Они пришли за ним с настоящей, полноценной карательной экспедицией, привлеченные слухами о «чародее», в одиночку разгромившем их передовой отряд.

Он видел, как мимо него, не глядя, бегут перепуганные горожане. Видел, как Стрибог, забыв о своем унизительном падении и духовном крахе, цепляется за рукав Вышаты, пытаясь найти защиту в толпе. Видел, как Рёрик, взбежав по лестнице на стену, смотрит на темную ленту реки, и его могучие плечи ссутуливаются под тяжестью нового, сокрушительного удара.

Его взгляд упал на дымящуюся, черную воронку в центре площади — символ его сиюминутной, пирровой победы. А теперь с реки, из предрассветного тумана, на них надвигалась настоящая, железная гроза. Десять, а может, и пятнадцать, длинных, низких боевых ладей, утыканных щитами. Полные отряды профессиональных, закаленных в боях воинов в добротных стальных доспехах. Не горстка разведчиков, не сборщики дани. Каратели. Те, кто пришел не грабить, а уничтожать.

Он повернулся и увидел Ратибора. Парень, смертельно бледный и все еще слабый, державшийся за свою палку, смотрел на него не с ужасом, а с немым, отчаянным вопросом. И не только он. Десятки глаз, еще минуту назад полные благоговения, теперь снова были устремлены на него. Они смотрели не как на бога, а как на единственную, призрачную надежду. На того, кто только что призвал гром с небес. На того, кто однажды уже разбил хазар в каменном мешке ущелья.