Женщина средних лет с двумя детьми — мальчишками лет семи и девяти. Они дёргают её за руки, просят что-то. Она терпеливо объясняет, что нет денег на мороженое, но зато дома будет каша.

Все обычные. Живые. Настоящие.

Трамвай подошёл. Владимир зашёл, снова встал у окна. Город плыл мимо — всё дальше от центра, всё больше зелени, деревянных домов, пустырей.

Мимо проехали мимо стройки — возводят новое здание, рабочие на лесах, кран поднимает балку. Плакат: «Построим новую Москву!» Люди в касках и робах, с мастерками и лопатами. Кто-то поёт — слышно даже из трамвая.

Мимо детского сада — во дворе дети играют в песочнице, воспитательница присматривает. Малыши в простых платьицах и рубашках, босиком. Смех, крики, радость.

Мимо кинотеатра — старое здание с колоннами, афиша: «Иван Грозный» Эйзенштейна. Очередь в кассу уже есть, хотя ещё утро.

Владимир смотрел, запоминал. Это его Москва теперь. Его время. Его мир.

Трамвай притормозил. Кондукторша крикнула:

— Мосфильм! Конечная!

Владимир вышел.

Перед ним — широкая аллея, обсаженная деревьями. В конце — ворота, над ними вывеска: «Мосфильм». Охранник в будке, шлагбаум. За воротами — павильоны, корпуса, люди снуют туда-сюда.

Его студия. Его будущее.

Владимир выпрямился, одёрнул пиджак, шагнул вперёд.

Город позади остался жить своей размеренной жизнью — просыпаться, работать, радоваться простым вещам. А он шёл туда, где рождалось кино. То самое, что заставляет людей в этом городе смеяться, плакать, мечтать.

Владимир улыбнулся и подошёл к проходной.

Его первый день начинался.

Охранник у проходной — седой мужчина с орденом «Красной Звезды» на груди — внимательно посмотрел на Владимира:

— Документы, товарищ.

Владимир протянул военный билет. Охранник полистал, кивнул:

— Леманский Владимир Игоревич. Режиссёр-стажёр. Ожидают. Проходите.

Шлагбаум поднялся.

Владимир шагнул на территорию студии — и замер.

Перед ним открывался город в городе. Широкие аллеи между корпусами, павильоны с высокими крышами, декорации на открытых площадках. Слева — средневековый замок из фанеры и гипса, справа — деревенская изба, дальше — какая-то городская улица с вывесками и фонарями.

Люди спешили туда-сюда — кто-то тащил декорации, кто-то нёс костюмы на вешалках, кто-то просто стоял, куря и обсуждая что-то. Из одного павильона доносились голоса, звук хлопушки: «Дубль второй!»

Запахи: краска, дерево, табак, кофе откуда-то из столовой. И что-то ещё — неуловимое. Запах кино. Творчества. Магии.

Владимир стоял, впитывая. В прошлой жизни он работал на коммерческих площадках — стерильных, безликих, где всё было ради денег. А здесь... здесь делали настоящее кино.

— Товарищ Леманский? — рядом возник мужчина лет пятидесяти, невысокий, с добрым круглым лицом и очками на носу. В руках — папка с бумагами. — Я Михаил Сергеевич, помощник директора. Вас ждут.

— Здравствуйте.

— Борис Петрович свободен, пройдёмте.

Они пошли по аллее. Михаил Сергеевич говорил на ходу:

— Студия сейчас в активной фазе. Войну сняли, теперь переходим на мирную тематику. Планов много, бюджетов мало, но работаем. Вы оператором на фронте были?

— Да.

— Хорошо. Опыт пригодится. Борис Петрович любит фронтовиков — говорит, они знают, что такое настоящая жизнь.

Они поднялись по ступеням трёхэтажного здания с колоннами. Внутри — коридоры с высокими потолками, деревянные двери с табличками: «Монтажная», «Костюмерный цех», «Сценарный отдел». Пахло старым деревом и документами.

Михаил Сергеевич постучал в дверь с табличкой «Директор».

— Войдите! — отозвался густой бас.

Кабинет был просторный, с большими окнами. За массивным столом сидел мужчина лет шестидесяти — крупный, с сединой в коротко стриженных волосах, в простом сером костюме. Лицо волевое, глаза умные, усталые. На столе — стопки бумаг, пепельница с окурками, фотографии из фильмов на стенах.

Борис Петрович поднялся навстречу, протянул руку — крупную, сильную:

— Товарищ Леманский. Рад знакомству.

Владимир пожал руку:

— Взаимно, товарищ директор.

— Садитесь, садитесь, — Борис Петрович указал на стул напротив. — Михаил Сергеевич, чаю принесите.

— Сейчас, — помощник вышел.

Директор опустился в кресло, внимательно посмотрел на Владимира — оценивающе, но без давления:

— Четыре года на фронте. Сталинград, Курск, дошли до Берлина. Оператор кинохроники. Два ранения. — Он зачитывал из лежащей перед ним папки. — Впечатляет.

— Служил, — коротко сказал Владимир.

— И теперь хотите снимать кино. Не хронику, а художественное.

— Да.

— Почему?

Вопрос прямой, без обиняков. Борис Петрович смотрел внимательно, ждал ответа.

Владимир помолчал, собираясь с мыслями. Потом сказал честно:

— Потому что люди устали от войны. Им нужна радость. Надежда. Что-то светлое. Я хочу дать им это.

Директор кивнул медленно:

— Правильные слова. — Он откинулся в кресле. — Знаете, товарищ Леманский, я двадцать лет в кино. Видел разных режиссёров. Одни хотят славы. Другие — денег. Третьи — власти. Но самые лучшие — те, кто хочет дать людям что-то настоящее.

Михаил Сергеевич вернулся с подносом — два стакана чая в подстаканниках, сахар, баранки. Поставил на стол, вышел, прикрыв дверь.

Борис Петрович взял стакан, отпил:

— У вас есть идея для фильма?

— Есть. Короткометражка. Лирическая комедия. Про демобилизованного шофёра и девушку-почтальона. Встречаются случайно, влюбляются, всё путают, теряют друг друга, находят снова. С музыкой. Легко. Светло.

— Бюджет?

— Минимальный. Натурные съёмки, непрофессиональные актёры, своя команда. Тридцать минут хронометража.

Директор слушал, кивал. Потом спросил:

— А идеология где?