Альберт Герхардович Вяземский понял, что его сейчас убьют, когда увидел, как охранник в чёрном костюме достаёт из-под пиджака пистолет с глушителем.

— Альбертик, — тихо сказал заказчик, пожилой мужчина в дорогом пальто. — Ты же понимаешь, что ты сделал?

Альберт устало потер переносицу. На мониторе застыл кадр из клипа — дочь заказчика, двадцатилетняя девица с силиконовыми дыньками и вкаченными губками, корчила рожи в окружении полуголых танцоров. Бюджет — два миллиона. Результат — типичная попса для TikTok.

— Что снял, то снял, — пожал плечами Альберт. — Вы же техзадание давали: «молодёжно, дерзко, сексуально». Вот и получилось... молодёжно.

— Моя дочь выглядит как шлюха!

— Ну... — Альберт хотел сказать «а разве нет?», но удержался. — Слушайте, Виктор Семёнович, я клипмейкер, а не Тарковский. Хотите искусство — идите в авторское кино. Хотите лайки — получайте лайки. За что платили, то и...

Щелчок предохранителя.

Альберт посмотрел на охранника, на заказчика, на режиссёрское кресло, на которое его когда-то так стремился попасть. Десять лет назад он мечтал снимать фильмы. Настоящие. Те, что заставляют плакать и думать. А получилось... клипы для инфоцыган, реклама биодобавок, свадебные ролики.

«Альбертик, сними нам что-нибудь красивое!»

«Альбертик, тут бюджет маленький, но ты же творческий!»

«Альбертик, давай быстрее, у нас дедлайн!»

Никогда — «товарищ режиссёр». Никогда — уважения. Никогда — настоящего кино.

Он усмехнулся.

— Виктор Семёнович, вы серьёзно хотите меня грохнуть за клип? Это же... абсурд какой-то.

— Ты опозорил мою семью.

— Я снял то, что вы хотели! Вы же сами говорили: «Как у Моргенштерна, как у...»

Первая пуля вошла в грудь почти беззвучно. Альберт охнул, споткнулся о кабель, упал на съёмочную площадку. Софиты слепили глаза. Где-то капала вода. Вторая пуля — в живот.

«Вот дурацкая смерть», — подумал Альберт, чувствуя, как холод разливается по телу. — «За клип для девицы с силиконом. Даже не за настоящее кино. За клип...»

Он закрыл глаза.

Темнота.

***

Первое, что почувствовал Альберт — запах.

Не больничную стерильность, не кровь, не пластик съёмочной площадки. А что-то... тёплое. Древесину. Табак. Свежий хлеб откуда-то снизу.

Второе — звуки.

Не гул кондиционера, не музыка из динамиков. А птиц за окном. Трамвай вдалеке. Голоса во дворе.

Третье — боль.

Нет, не от пуль. Тупая, ноющая — в плече, в боку. Старые раны? Но у него никогда не было...

Альберт открыл глаза.

Потолок. Высокий, с лепниной. Трещины по штукатурке. Лампочка без абажура. Не его квартира. Не больница. Где?

Он попытался сесть — тело слушалось, но странно. Легче. Моложе. Мышцы жёстче, словно привыкшие к нагрузкам. Альберт посмотрел на руки — загорелые, с мозолями, шрамом на правой ладони. Не его руки.

Сердце ухнуло.

Он вскочил с кровати — железной, армейского типа, — подбежал к маленькому зеркалу над рукомойником в углу комнаты.

Из зеркала смотрел незнакомец.

Лет тридцати, худощавый, с острыми скулами и тёмными волосами. Шрам над левой бровью. Усталые, но живые глаза. Не Альберт Герхардович Вяземский, сорокалетний клипмейкер с пивным животиком и залысинами.

— Какого... — прохрипел он чужим голосом.

На столике у кровати лежали документы. Красная книжица — военный билет. Альберт схватил её дрожащими пальцами.

Леманский Владимир Игоревич

1915 года рождения

Оператор кинохроники

Демобилизован 20 мая 1945 года

1945-й год.

Альберт медленно опустился на кровать.

За окном — Москва. Но не та, что он знал. Деревянные дома с резными наличниками. Брусчатка. Трамвай, визжащий на повороте. Женщины в платьях и платках. Мужчины в гимнастёрках и кепках. Флаги на домах — красные, со звездой.

Из открытого окна тянуло свежестью. Май. Солнце. Запах сирени.

И голос из коридора, весёлый, женский:

— Володя! Володенька, ты проснулся? Соседи чаю зовут испыть!

Володя. Владимир Игоревич Леманский.

Альберт — нет, теперь Владимир — закрыл глаза, сделал глубокий вдох.

«Я умер. Меня расстреляли на съёмочной площадке за дурацкий клип. И теперь я... здесь. В 1945-м. В теле фронтовика. Режиссёра.»

Режиссёра.

Не «Альбертика». Не клипмейкера. Режиссёра.

Он открыл глаза и посмотрел на свои новые руки. Молодые. Сильные. Живые.

За окном — весенняя Москва, только что пережившая Победу. Люди, которые хотят радоваться жизни. Кино, которое ещё не снято. Шанс, которого у него никогда не было.

Владимир медленно встал. Подошёл к окну. Внизу, во дворе, дети играли в войнушку, размахивая палками-автоматами. Девушка в светлом платье шла с авоськой, напевая что-то. Старик на лавочке читал газету.

Жизнь. Простая, тёплая, настоящая.

Владимир усмехнулся. Где-то в другой жизни, в другом времени, на холодной съёмочной площадке лежало тело Альберта Вяземского, убитого за никчёмный клип.

А здесь... здесь был товарищ Леманский. Режиссёр.

И впереди было всё.

— Володя! — снова позвал голос из коридора.

— Иду! — отозвался он и удивился твёрдости в собственном голосе.

Владимир Игоревич Леманский взял со стола военный билет, сунул в карман и вышел из комнаты.

28 мая 1945 года.

Первый день новой жизни.

Владимир вышел в длинный коридор коммунальной квартиры. Деревянный пол скрипел под ногами. Пахло щами, табаком и чем-то ещё — домашним, уютным. Вдоль стен — двери с табличками: «Семья Петровых», «Гражданка Соколова», «Леманские».

Леманские. Во множественном числе.

Сердце ёкнуло.

— Володенька! — Из двери в конце коридора выглянула женщина лет пятидесяти с небольшим. Седеющие волосы убраны под платок, фартук поверх простого платья, добрые усталые глаза. — Ну наконец-то! Я уж думала, проспишь до обеда. Как себя чувствуешь, сынок?