Мильтен застыл на пороге бывшей обители магов, не в силах оторвать взгляд от чудовища. Все его доводы, все рациональные объяснения рассыпались в прах перед лицом этой древней, абсолютной стихии разрушения. Ещё вчера он сам с недоверием относился к рассказам Диего и Горна, хоть и не подавал виду. Слишком сложно было в это поверить, не увидев своими глазами. Но сказка оказалась правдой. И она пришла за ними.
У главных ворот творилось невообразимое: толпа орков яростно рубила массивную решётку топорами. Именно там собрались большинство защитников. Увлеченные боем и дезориентированные воздушной атакой, они не замечали, что к и так частично обвалившейся восточной стене орки уже подкатывали тяжёлое, увенчанное заостренным бревном, осадное орудие, напоминавшее смесь гигантского тарана с примитивной осадной башней. С треском и грохотом от первого же удара обрушился участок стены пострадавший ещё давно при обрушении одной из башен замка. В образовавшемся проломе показалось длинное, грубо обтесанное бревно. Оно застряло среди камней, но зато, словно мост перекинулось через пролом, и по нему как муравьи, уже карабкались вверх десятки бурокожих воинов. Немногочисленные защитники вели обстрел и отчаянно звали подкрепления. Но услышал их в этой неразберихе лишь Мильтен. Орки атаковали с одной из самых высоких точек, с тыла, где оборона была наименее подготовленной. Столь продуманная тактика была не характерна для дикарей. Но люди уже далеко не первый раз их недооценивали. Были среди орков как дикие племена, так и весьма продвинутые технически. В конце концов, дикари не строят корабли и осадные орудия. Нет, это была настоящая цивилизация, к которой люди по привычке относились слишком пренебрежительно.
Мильтен увидел, как несколько лучников на стене были сражены оркскими болтами из арбалетов, больше напоминавших переносные баллисты. По крайней мере, человеческой силы точно не хватило бы, чтобы натянуть такой арбалет. Не удивительно, что болты пробили оруженосцев навылет, не оставляя шансов… Первые из захватчиков, вскарабкавшись на парапет, с яростными криками обрушились на защитников. Оборона трещала по швам. Солдаты не успевали перебросить силы — тушение очагов пожара и штурм у ворот оттягивали все резервы. Да и людей было очень, очень мало. Орки как будто бы специально ждали дня, когда часть сил покинет замок. Оставалось надеяться, что хотя бы экспедиции успели проскочить, а не были уничтожены. Но это сейчас мало кого заботило — все мысли были лишь о том, чтобы выжить и удержать замок. Ещё вчера лишь отряды разведчиков орков попадались на глаза, а сейчас, совершенно неожиданно, они подтянули основные силы и начали с ходу штурм. Без сомнений, они планировали закончить всё одной атакой. Но люди не собирались опускать руки.
Один из паладинов схлестнулся с ворвавшимся в крепость в первых рядах орком. Превосходивший в мускульной силе дикарь размахивал секирой, способной запросто перерубить человека с одного удара. Грубая, но эффективная тактика его боя как раз и заключалась в том, чтобы просто попасть по противнику. Едва ли такой удар можно было блокировать. Но он выбрал не удачную цель. Уже седой, но от того не менее расторопный паладин даже не думал отступать. В своей броне, в которой он воевал едва ли не всю жизнь, он не чувствовал ни малейшего стеснения. Первый выпад орка пролетел мимо, даже не зацепив отскочившего вбок ветерана. Несмотря на инерцию, заставившую его наклониться вперёд, и не позволявшую тут же вновь поднять топор, орк тоже оказался не так прост, и смог спастись от контратаки, приняв удар меча на свой массивный наплечник, после чего отскочил, разрывая дистанцию. Двое противников застыли, глядя друг на друга. Это длилось лишь мгновение, но, Мильтену, в чью кровь от увиденного тут же выбросилась ударная доза адреналина, оно показалось вечностью.
Сердце Мильтена бешено заколотилось, но в голове, вопреки окружающему хаосу, воцарилась странная, ледяная ясность. Вознеся мысленную и краткую молитву Инносу, он больше не думал и не созерцал, он действовал. Рука будто сама рванулась к сумке и выхватила увесистую тёплую руну Огненного шторма. На ходу, почти не глядя, он нащупал на поясе склянку с зельем усиления концентрации, которое некоторые адепты называли зельем увеличения магической силы, и осушил её одним глотком. Горьковатая жидкость обожгла горло, а по жилам разлилась волна жгучей, почти болезненной энергии, после чего мысли потекли как будто немного иначе. Разум извлекал из своих самых потаённых глубин всё, что могло помочь в текущей ситуации.
В голове пронеслись воспоминания — суровые уроки Драго, пожалуй, самого опытного боевого мага огня в долине рудников, уступавшего по силам лишь магистрам. «Огню не нужно приказывать, ему нужно позволить быть, — звучал в памяти его голос. — Стань его проводником, а не хозяином. Позволь ему пожирать, и он отплатит тебе верностью. Останется лишь указать нужный путь». Пришло время проверить эти слова.
Орки, заметив одинокую фигуру в красной мантии, бросились на него с рёвом. Они были уже в десятке шагов. Но мастер Сальварес, выживший из Минненталя, собирался в очередной раз оправдать своё новое имя. Он не видел их оскаленных рож. Он видел лишь потоки энергии, танцующие в воздухе. Огонь, даже тот, что пожирал крыши, грозя перерасти в настоящий пожар, был другом, был светлым и ярким, своим. Орки же были, словно пятно на фоне чистой простыни, их переполняли более тёмные, густые эманации Белиара, которому они поклонялись. Губы мага шептали молитву Инносу, не прося о помощи и пытаясь приказывать, а утверждая свою волю как часть воли божества, как волю самой стихии.
— Да сгорит всё, что рождено тьмой! — выкрикнул чародей не своим голосом, словно находясь в трансе. И наполнил руну огненного шторма своей и божественной силой.
Мир взорвался. Не один сгусток плазмы, а десятки, сотни огненных потоков рванулись со всех сторон, вовсе не из его руки или руны, а будто бы отовсюду, сливаясь в единую, всепожирающую лавину. Но это было не всё. Пламя, уже пылавшее на крышах, отозвалось на его зов. Оно сорвалось с балок и черепицы, примкнув к заклинанию, умножив его мощь втрое. Огненный шторм, подкреплённый взрывной волной, обрушился на орков. Первых он испепелил за мгновение, с других содрал кожу и плоть, третьих, объятых пламенем, просто отшвырнул назад, через стену, в бездну. Несколько защитников, бежавших на помощь, оказались среди бушующего шторма, но огонь обходил их, словно они были ему не интересны. Люди не были порождениями тьмы, люди не были сейчас его целью. Сейчас он был отбеливателем, который устраняет все пятна с полотна мира, утверждает волю Инноса, несёт свет истинного пламени. И этот свет двигался всё ближе к пролому в стене.
Заклятье вырвалось наружу замка и сконцентрировалось на таране, разорвав его в клочья. Пылающие остатки не позволяли новым нападающим продолжить штурм в этом месте. Но защитникам не дали перевести дух. На пытавшихся наскоро залатать брешь какими-то ящиками оруженосцев, понукаемых рыцарем, пикируя с пронзительным визгом, обрушился дракон. Его пасть распахнулась, и из глотки повалила сгущающаяся, раскалённая плазма, готовая вырваться всеуничтожающим потоком.
И снова сработал инстинкт. Вдохновлённый испытаниями магистров, которые ему устроили в монастыре, Мильтен, почти не осознавая, что он будет делать, протянул вперёд руку. Он не пытался создать щит. Он возглавлял огонь, даже тот, что исторгал дракон. Он перехватывал контроль, но не над своим заклинанием, а над чужим, он управлял самой идеей огня. Руна, сжимаемая в руке, была ориентиром, проводником, подсказывающим управляющий контур конструкции. Огненный шторм мог черпать силу из любого источника. Чем дыхание дракона хуже?
И ему удалось. Пламя, готовое извергнуться из драконьей пасти, разошлось в стороны, будто встретило невидимую преграду. Оно не погасло, но рассеялось, как вода, ударившаяся о скалу, опалив башни и песок во дворе, но не тронув замерших в ужасе солдат. Однако Мильтен не остановился на достигнутом, развернув огонь назад, в глотку зверя. В последнее мгновение перед тем, как темнота заполнила его превысившее все доступные пределы сознание, Мильтен успел увидеть — огромная, змеиная голова дракона резко дёрнулась вверх. Один его глаз, мерцающий, как расплавленное золото, на миг встретился с его взглядом. В нём читался не просто звериный гнев, но холодная, осмысленная злоба и… удивление.
