Комната гудела голосами. Задержанные пытались что-то говорить, но их просили молчать под предлогом, что посадим в клетку с обоссавшимся бомжом. Жёлтая куртка всё ещё пытался что-то бубнить про «батю», но его уже никто не слушал. И вот, когда бумажная канитель достигла своего пика, дверь скрипнула.

В комнату вошёл один из гайцов, что перепарковывал «крузак». Он был средних лет, с усталым, но сейчас странно оживлённым лицом. Целый капитан. Он легко, почти танцуя, прошёл мимо нас, подошёл к парню в жёлтой куртке, наклонился к его уху. Вся комната затихла, будто на невидимую паузу нажали. Я видел, как губы офицера шевельнулись, произнеся всего три слова: «Батя уже едет». И видел, как вся наглая спесь с лица жёлтого куртки стекла мгновенно, сменившись абсолютной, животной бледностью. Глаза стали круглыми и пустыми. Гаец отошёл, кивнул дежурному, и с той же лёгкой улыбкой растворился в коридоре.

А минут через десять в отделение вкатилась волна свежего воздуха. Та, что пролетает тут, когда открываются двери, впуская в этот мирок свежесть вольного ветра.

— Дежурный! Покажи мне этого ссучёнка, я ему сам всыплю по первое число! — раздался до боли знакомый голос, и я, кажется, понял, кто отец охеревшего мажора…

Он возник в открытом проёме комнаты разборов, словно РОВД было его родным домом и в его вотчину ворвались заигравшиеся дети. Как же мал Златоводск, подумал я, узнавая судью Ребрикова — того самого, кто отчитывал следователя по моему делу, того самого, кто не дал мне сидеть в камере, пока недоразумение не разрешится. Но сейчас он, хоть и полыхал яростью, однако без мантии уже был не суровым и беспристрастным служителем Фемиды, а человеком, который, к его сожалению, имеет такого вот сына.

Его взгляд метнулся по комнате, нащупывая виновника всего этого бардака, и впился в отпрыска. Кирилл (как мы узнали из прав подозреваемого) стоял, сгорбившись, с лицом, ещё алым и опухшим от перцового газа, в наручниках, застёгнутых за его спиной.

Инстинктивная, отцовская ярость дёрнула судью вперёд. Он резко замахнулся, чтобы врезать по наглой, испорченной роже. Но рука, словно наткнувшись на невидимый барьер, застыла в воздухе. Пальцы сжались в кулак и медленно опустились. Он не мог. Не здесь. Не при всех.

И тогда Ребриков, собрав всё своё ледяное самообладание, медленно повернулся. Его взгляд скользнул по усатому сержанту, Вике, по моему взводному и, наконец, упёрся в меня. В его глазах читалось, что я был им узнан. Словно тень из прошлого, младший сержант с того самого процесса, который он так мастерски, с таким хладнокровием к обвинению, развалил.

— Товарищ младший сержант, — голос его был тихим, но в нём звенела сталь, натянутая до предела. — Это вы… брали этих подонков?

Он сделал маленькую, едва заметную паузу, вкладывая в последнее слово весь свой немой укор, всё своё возмущение от того, что его сына, его кровь, назвали этим словом в его присутствии. Вопрос висел в воздухе, и это был не запрос о процедуре. Это был выстрел. Выстрел, в котором смешались ярость отца, холодная злоба судьи и крик человека, чей мир только что рухнул из-за того, отпущенный им подозреваемый, сегодня поймал его сына.

— Точно так. В рамках объявленного плана «Перехват», — ответил я.

Взгляд судьи, острый как скальпель, переключился с меня на жёлтую куртку, на покрасневшее от перца лицо собственного сына. Эта краснота, видимо, была воспринята им как следствие побоев, а не действия газа. В его глазах вспыхнула новая волна ярости, уже направленная в нашу сторону.

— Что вы к ним применили? — голос его дрогнул, едва не потеряв весь судебный лоск.

— Спецсредства: газ и наручники, с оказанием первой медицинской помощи.

Димокрик, молча наблюдавший до этого, сделал шаг вперёд, блокируя собой прямую линию между судьёй и мной. Его поза была спокойной, но в ней читалась готовность к любому развитию событий.

— Товарищ судья, — голос взводного прозвучал тихо, но так, что его было слышно в каждом углу комнаты. — Задержанный оказал активное сопротивление. Всё применённое будет отражено в рапорте. Мало того, вскоре всё это будет в сети, потому как задержание видела куча людей и снимала на регистраторы и телефоны. Как и сбитие инспектора ГАИ вашим парнем, с последующим убытием с места происшествия.

— Вы уверены, что за рулём был именно он? — спросил судья.

— В момент задержания из авто вышло пятеро, и лишь он вышел с водительского сидения, — озвучил я.

— Вы уверены, что с момента наезда не была произведена смена водителей? Что некое третье лицо, совершившее наезд на сотрудника, не выскочило по дороге, а молодёжь от страха решила ехать дальше. В этот момент мой сын и занял место водителя? Возможно, он сам был в заложниках у этого того третьего лица.

— Ну тогда у парня были очень странные аргументы. Вместо «товарищи полицейские, меня держали в заложниках», он вместе с группой товарищей принялся оскорблять сотрудников полиции и угрожать им вашей персоной, — произнёс Димокрик.

— У ребят был шок, — произнёс судья.

Ребриков-младший, услышав это, попытался выпрямиться, в его мутных глазах снова вспыхнула искра наглости.

— Пап, да они просто на нас набросились…

— Молчать! — рёв отца был подобен раскату грома. Он снова замахнулся, и на этот раз пощёчина звонко хлопнула по щеке сына, заставив того ахнуть. Судья тяжело дышал, его рука дрожала. Но он повернулся к нам, и в его взгляде уже не было чистой ярости. Там бушевала буря из-за стыда, но не от бессилия. Он явно понимал, что в юридическом плане — скорее всего, ситуацию эту они развалят как раз-таки с неопознанным третьим лицом. А вот с детём-мажором дальше как жить?

— Товарищ младший сержант… Кузнецов, кажется, — он произнёс мою фамилию, и каждый слог давался ему с трудом. — Разрешите вас с глазу на глаз.

— Слушайте… — воспрепятствовал командир взвода.

— Старлей, дайте отцу узнать о том, что натворил его сын, из первых уст, без свидетелей, — произнёс судья и пошёл в коридор.

Я кивнул, вставая, проследовал за ним в коридор и, подойдя к судье, остановившемуся у зарешёченного окна возле лестницы на второй этаж, приготовился слушать.

— Ещё в субботу я по просьбе Дяди Миши вытаскиваю тебя из тюрьмы, а уже во вторник ты ловишь моего сына и заливаешь его газом, — холодно произнёс он.

— Их было пятеро, я был один, объявлен был план «Перехват». Если бы я был уверен, что именно он сбил человека и сбил умышленно, то я бы мог использовать оружие: приведя его в боевую готовность, я бы обозначил границы, за которые подозреваемым нельзя переходить, скомандовал бы лечь на землю, руки за спину. И представьте, что было бы, если бы ваш сын проигнорировал неоднократные законные требования сотрудника полиции или, например, сократил указанное расстояние и попытался прикоснуться к оружию?

— То я бы тебя распял. Несмотря на то, что тебе благоволит генерал Медведев. — холодно прошипел судья.

— Выбирая между оружием и газом, я выбрал газ, хотя и рисковал. Или вы не считаете, что за сбитие инспектора ГАИ людей надо наказывать? — продолжил я.

— Номера в ориентировке не было, это означает, что неизвестно, какой именно «Ленд Крузер» сбил сотрудника, — начал он струю песню про зыбкость будущих обвинений.

— Если бы на той трассе был ещё один «Курзак», я бы и его задержал. Вы уж извините, но по ряду признаков я могу полагать, что именно ваш сын и есть преступник. И таких надо воспитывать.

— А давайте, товарищ младший сержант, я буду сам решать, как воспитывать своего сына⁈ — надавил он.

— Давайте. Но, по-моему, у вас уже не получилось. Да хер с ним. Допустим, вы договоритесь с ГАИ, и сопоставление вмятин от сбития, частиц на форме сотрудника и бампере машины чудесным образом не совпадёт. Допустим, вы протолкнёте, что там был кто-то третий…