Вылив всё как можно обширнее и чтобы не быть самому охваченным огнём, я отбежал к лужице, открыл коробок, вытащив одну спичку и, поджигая всю коробку, бросил её в лужицу бензина.

Огонь побежал по дорожке быстро, а я уже убегал, как за моей спиной полыхнуло.

И почти сразу же что-то громыхнуло, а асфальт под моими ногами брызнул осколками камней.

«Ссука, да по мне стреляют!» — подумал я и рванул в полуприсяде, прячась за машинами, уходя тем же путём, каким и пришёл, а выстрелы за моей спиной дырявили тачки, били стёкла припаркованных машин, и всё мимо меня. Стреляли из чего-то недальнобойного — походу, пистолет или даже несколько. Стреляли откуда-то сверху, судя по тому, что первая пуля прилетела возле ног. И, завернув за мусорный бак, выкинув туда пакет из «ОЗОНа», я взялся за «Стечкин», греющийся об мои полузадия за моей спиной. Решая: принять бой или отступить?

И тут машина полыхнула с новой силой, походу это огонь добрался до горючих жидкостей. Во дворе же стояла дискотека из десятков мигающих и кричащих машин. Сейчас народ выбежит тушить, сейчас вызовут пожарную службу, сейчас приедут мои коллеги на выстрелы.

А я, вспоминая, был ли пункт в задании «охранять костёр до появления углей», обнаружил, что всё ещё болит голова после добиваний Саши, и единственный тактический манёвр, который я мог себе сейчас позволить, — это отступление.

Выстрелов больше не было, а я рванул прочь, пользуясь мерцающим полумраком, добежал до железной дороги и, перейдя через неё, снял с себя маску и перчатки и пошёл в сторону дома.

Задача была вроде как выполнена, и дико хотелось спать, ведь завтра еще разговаривать, как бы сказала молодёжь, с токсичным начальством. И, прибыв домой, я первым делом снова залез в душ, смывая с себя запахи бензина и пот быстрого отступления. Точно, надо ещё завести стиральную машинку с сушилкой, как у Иры.

Спрятав оружие в подпол, я расстелился на новом матрасе, на новой кровати, с новым постельным, на новой подушке и постарался перевернуть страницу этого дня.

Проснувшись по будильнику в 8:00, я первым делом пошёл на кухню, налил коту воды и досыпал корма. Рыжика не было, видимо, шарится где-то по своим кошачьим делам. Сходил в туалет, почистил зубы, надел форму, взял удостоверение, жетон, карточки на оружие и, выйдя на улицу, проверил ящик. Сегодня тут было пусто. И пошёл в отдел пешим. Тут, во-первых, недалеко, а во-вторых, ходьба полезна. Надо будет ещё, как у Лёхи, милдронат с фенотропилом купить и закидываться по утрам.

И вот, войдя в роту, я дежурно со всеми поздоровался. Но руку жать никому не стал. Ибо они были хмуры, словно грозовые тучи. Тут был ротный, секретарь и командир другого взвода, старший лейтенант Димокрик Дмитрий Дмитриевич (кругленький, невысокий, по-моему, перевёлся к нам откуда-то с Северов), куда я выходил сегодня на замену.

— Вот он, лично пришёл, — выдал Потапов.

На его столе лежало моё заявление на увольнение. Подписанное мной судя по дате две недели назад и командиром моего взвода Мухаматдиевым (ведь я с ним так и не встретился вчера), а так же начальником отдела кадров Прутом Николаем Максимовичем.

— А что с ним? — спросил Дмитрий Дмитриевич у ротного.

— И мне вот интересно, что с ним! — проговорил ротный, повышая тон.

— Боец, ты чего уволиться решил? — спросил у меня взводный Димокрик.

— Господа офицеры, ваши кони медленно скачут, там дата две недели назад стоит. И даже резолюция моего непосредственного командира. Так что, я уже сегодня гражданский человек, пришёл карточки сдать и удостоверение.

— Бля, — закрыл лицо руками командир роты. — Вы меня до инсульта все доведёте: один кричит, что я с ним работать не буду, другой орёт: «Да как он посмел меня хуёвым кадровиком назвать! Потапов, лиши его девственности, иначе я тебя лишу тринадцатой зарплаты!»

— Ну, Прут и правда долбанафт редкостный, — выдал с улыбкой Дмитрий Дмитриевич.

Этому мужчине явно не повезло с отцом, а его отцу — с его отцом, и, видимо, ещё с имперских крестьян, получив фамилию Димокрик, они называли детей Дмитриями, чтобы хоть как-то подсластить родовую пилюлю. Вот и до наших дней получился целый род Дмитриев, сынов Дмитрия Димокрика.

— Мне с этой писулькой что делать? — спросил Потапов у взводного.

— Ну, тут два пути: подписать или не подписать, — пожал плечами взводный.

— А Пруту что сказать, что парень прав во всём⁈ В общем, так: Кузнецов, сейчас едем в Управу, ты перед ним извиняешься и говоришь, что погорячился.

— Зачем? — спросил я. — Чтобы меня во взвод охраны к дубам-колдунам засунули? Я лучше уволюсь.

— Я ебал… — выдохнул ротный и подтянул к себе листок, занеся над ним свою руку с ручкой. — И ведь меня начальник спросит: «А ты почему людей увольняешь, у тебя что, людей много⁈» И у этого вот спросил парня…

Ротный ткнул в воздух ручкой, словно хотел меня пронзить ей на расстоянии, продолжил,

— Ты почему увольняешься⁈

— И что он ответит? — спросил Димокрик уже у меня.

— Правду, товарищ старший лейтенант. Как классик сказал, её говорить легко и приятно. А Пруту передайте, что предложили мне извиниться, но я сказал вам, что «пацаны не извиняются», — применил я приём дяди Миши.

И секретарь Елена хихикнула.

— Ты мне скажи, — спросил у ротного Димокрик, — он нормальный боец?

— После стоп-слова «пацана» уже не знаю… — покачал головой ротный.

— Ты нормальный? — спросил у меня взводный на серьёзных щах. — Перефразирую: ты работать тут ещё хочешь?

— Если мозги трахать мне не будете — буду работать, — ответил я.

— Так зачем ты тогда у Прута рапорт подписал⁈ — прокричал Потапов.

— А там было два рапорта: во взвод сопровождения, где наркотики надо возить, и на увольнение. И я после того раза наркотиков как огня боюсь, вот и выбрал меньшее зло.

— Он ещё и шутит, — вздохнул ротный.

— Значит, голова есть на плечах. А переведи его ко мне во взвод, если Ратмир с ним работать не может, давай я попробую? — попросил Димокрик. — А начальнику я сам всё объясню. Дайте мне рапорт.

— Господа офицеры, я в принципе готов работать, и Мухаматдиеву я всё объясню, но в управу я больше ходить не буду — ни за извинениями, ни за наградами.

— Дождёшься от них наград! — хмыкнул взводный и, взяв мой рапорт, хлопнул меня по плечу. — Иди вооружайся, сегодня старшим на 322-й будешь.

— Зря, Дим, намучаешься ты с ним, — произнёс ротный, когда мы выходили из роты.

— Николай Павлович, так может, всё-таки подпишите тогда? — спросил я.

— Ты мне, блядь, говорить будешь, что делать⁈ — воскликнул командир роты, вставая, а ручка полетела в меня, но ударилась об косяк и, разлетевшись на три поражающие части — стержень, корпус и колпачок, — никого не убила. — Наберут по объявлению дураков!..

— Пойдём, пойдём! — поторопил меня взводный, выводя меня из роты.

— Зря. Всем было бы легче, — пожал я плечами и пошёл в оружейку.

— Ты же понимаешь, что Прут к тебе на разводы будет приходить и законы спрашивать?

— Главное, чтобы боевые приёмы борьбы не спросил, — ответил я. — А то ведь я отвечу.

— А ты знаешь, как Прут начальником отдела кадров стал? — спросил у меня взводный.

— Нет.

— Служил он замом в Стрежевском МОВО по технической части. И вот уходит на пенсию Арсеньтьев, их начальник, и ежу понятно, что из замов кто-то будет назначен вместо него. Так вот, он подходит к своему коллеге, тоже заму по служебной линии, и говорит: «Борисыч, мы же с тобой друганы, давай выпьем за повышение Арсеньтьева». Ну вот, подняли они рюмки, чокнулись, и его коллега выпил, а Прут — нет. И говорит: «Нифига! Не знал я, Луцких, что ты такой пьяница! А у меня и рапорт вот он». Ну, Луцких взял ему да в лицо засветил. Скандал этот до Управы дошёл. Луцких уволили за рукоприкладство и пьянство, поставили на должность начальника МОВО Шикова, третьего зама по кадрам. А Прута перевели в Златоводск простым кадровиком. И представь, тут он вырос до начальника отдела кадров всего за три года. Мораль чувствуешь?