Я взял список, просмотрел.

— Хорошо. Завтра подам заявку Зубкову, выделят материалы. Через неделю горн заработает.

Трофим усмехнулся:

— Через неделю? Оптимист вы, ваше благородие. Я бы месяц заложил.

— Месяц тратить не будем. Неделя и горн готов. Справишься?

Трофим почесал бороду, потом кивнул:

— Попробую. Если материалы дадут вовремя.

— Дадут.

Часы на башне пробили шесть. Рабочий день закончился.

— Все свободны, — сказал я. — Завтра в семь утра здесь. Не опаздывать.

Они разошлись. Семен ушел первым, вежливо попрощавшись. Трофим с Филиппом ушли вместе, переговариваясь вполголоса. Гришка с Иваном побежали, торопясь домой.

Я остался один. Обошел мастерскую, проверил, все ли на местах, закрыл окна, запер дверь.

Первый день закончился. Работа началась.

Явились шесть человек из восьми.

Что ж. Завтра посмотрим. Если не явятся уволю, найду других.

Я шагал по улице к дому. Солнце садилось, небо розовело. Воздух остывал, пахло вечерней свежестью, в воздухе полно дыма из труб, пахло готовящимся ужином.

Разом навалилась усталость. Спина ныла, руки гудели, ладони натерты. Но внутри удовлетворение. Первый день прошел неплохо.

Второй день начался так же, как первый. Проснулся на рассвете, умылся, позавтракал кашей у Матрены Ивановны, вышел на улицу. Утро стояло свежее, прохладное, небо затянуто облаками. Пахло дождем.

Пришел к мастерской в половину седьмого. Отпер дверь, распахнул окна, впустил воздух.

Вчера успели прибрать помещение, теперь выглядело терпимо. Пол чистый, верстаки вымыты, инструменты разложены. Токарный станок разобран наполовину, детали лежат на верстаке, ждут сборки.

Снял мундир, повесил на гвоздь, закатал рукава. Подошел к станку, взял суппорт, начал чистить резьбу винта подачи проволочной щеткой. Металл поддавался с трудом, ржавчина въелась глубоко.

Без четверти семь в дверях появился Семен. Поклонился:

— Доброе утро, Александр Дмитриевич.

— Доброе, Семен Михайлович. Помоги-ка винт закрепить, пока я резьбу дочищу.

Работали молча, сосредоточенно. Через десять минут пришел Трофим, кряхтя и покашливая. От него слабо тянуло перегаром, но не так сильно, как вчера. Поклонился, прошел к горну, начал разбирать вчерашнюю кладку, кирпичи треснули, надо менять.

Еще через пять минут вбежали Гришка с Иваном, запыхавшиеся, явно торопились, чтобы не опоздать. Сбросили шапки, поклонились:

— Здравствуйте, ваше благородие!

— Здравствуйте. Продолжайте вчерашнее, детали насосов разбирать, раскладывать по типам.

Они кивнули, пошли к дальнему верстаку, где громоздились разобранные насосы.

Филипп появился последним, минуты через три после семи. Вошел, снял шапку, кивнул:

— Доброе утро, ваше благородие.

— Доброе. Опоздал на три минуты. Следующий раз штраф.

Филипп поморщился, но промолчал. Прошел к своему месту, взял напильник, начал точить зубило.

Работа закипела. Семен держал каретку станка, я прикручивал суппорт обратно. Трофим стучал молотком, выбивая старые кирпичи. Гришка с Иваном тихо переговаривались, раскладывая медные поршни.

Часы на башне пробили восемь. Затем девять.

Я закончил с суппортом, начал устанавливать винт подачи. Семен подавал ключи, придерживал детали. Работали слаженно, без лишних слов.

Около половины десятого за окном послышались шаги. Голоса. Два человека шли к мастерской, медленно, вразвалку, переговаривались.

Я выпрямился, вытер руки тряпкой. Посмотрел на дверь.

Трофим тоже услышал, обернулся, нахмурился:

— Это Матвей с Кузьмой идут. Вот паразиты…

В дверях появились двое. Мужчины лет тридцати пяти и сорока, оба небритые, одежда мятая, грязная. Один сутулый, среднего роста, лицо одутловатое, опухшее. Второй высокий, костлявый, лицо желтоватое, нездоровое. От обоих несло перегаром, табаком, немытым телом.

Они остановились на пороге, осмотрелись. Увидели меня, переглянулись. Потом сняли шапки, небрежно кивнули.

— Здравствуйте, ваше благородие, — сказал сутулый. — Это вы новый смотритель будете?

Голос хриплый, интонация вроде бы почтительная, но с издевкой. Поклонился неумело, нехотя, демонстрируя неуважение.

Я отложил тряпку, подошел ближе. Встал в двух шагах от них, посмотрел в глаза.

— Я. Александр Дмитриевич Воронцов, смотритель мастерской. А вы кто такие?

Сутулый шагнул вперед, поклонился чуть ниже, но все так же небрежно:

— Матвей Сидоров, ваше благородие. Работник здешний. Давно тут служу, года четыре, поди.

Высокий тоже поклонился:

— А я Кузьма Васильев, ваше благородие. Тоже работаю здесь давненько.

Я молчал, разглядывал явившихся работничков. Матвей опустил глаза, но улыбался в усы. Кузьма смотрел прямо, но взгляд бегающий, скользкий.

— Где вы были вчера? — спросил я ровно. — Почему не явились на работу?

Матвей развел руками, изобразил страдание на лице:

— Хворали, ваше благородие. Господь покарал, видать. Лихорадка меня схватила, три дня без памяти лежал. Сил не было встать.

Кузьма подхватил:

— И я хворал, ваше благородие. Живот свело так, что думал, помирать буду. Еле-еле отлежался. Сегодня только полегчало маленько.

Я смотрел на них молча. От них несло перегаром. Глаза красные, веки припухшие. Руки дрожат. Похмелье, очевидное и неприкрытое.

— От вас перегаром несет, — сказал я холодно. — На три сажени.

Матвей опустил глаза, но улыбка не исчезла:

— Лечились, ваше благородие. Водочкой изнутри прижигали. Народное средство, вестимо. От лихорадки помогает.

Кузьма закивал:

— Точно, ваше благородие. Дедовский способ. Три чарки в день принимать, и хворь проходит.

Я повернулся, прошел к верстаку, взял лист бумаги, развернул. Штатное расписание мастерской. Пробежал глазами список работников. Нашел нужные строки.

— Матвей Иванович Сидоров, подсобный рабочий. Кузьма Васильевич Васильев, подсобный рабочий. Жалованье двадцать рублей серебром в год каждому. Так?

— Так, ваше благородие, — подтвердил Матвей.

— Когда последний раз являлись на работу?

Они переглянулись. Кузьма почесал затылок:

— Да вот… неделю назад, поди. Или чуть больше. Точно не упомню, ваше благородие.

— Неделю, — повторил я. — Значит, семь дней не работали. Почему?

— Так хворали же, ваше благородие! — Матвей развел руками. — Не по своей воле. Болезнь приключилась.

Я положил бумагу на верстак, повернулся к ним. Посмотрел прямо в глаза.

— Вы пьянствовали. Целую неделю. Не работали, не приходили, даже не известили о причине отсутствия.

Кузьма вкрадчиво улыбнулся, сделал шаг вперед:

— Ваше благородие, да не серчайте вы. Мы люди простые, слабые. Бывает, что и выпьем маленько. С кем не бывает? А работу мы свою знаем, не сомневайтесь.

Матвей подхватил, голос стал заискивающим:

— А Прохор Семеныч, прежний смотритель-то наш, человек понятливый очень. Не придирался к малому. Если кто захворает али задержится, не серчал. Добрый человек, все его жалели.

Кузьма закивал:

— Точно, ваше благородие. Мы с ним ладили. Он нас жалел, мы его уважали. Так-то оно лучше выходит, когда по-доброму… По-христиански, значит.

Я молча слушал. Понимал, что они делают.

Намекают, будь как Сидоров, покрывай пьянство и воровство, тогда и мы тебя оставим в покое. Откажешься, будут проблемы.

Посмотрел на них еще раз. Матвей фальшиво улыбался, руки сложил на груди. Кузьма ждал, глаза хитрые.

— Сидоров уволен, — сказал я ровно. — За нерадение и попустительство воровству. Теперь здесь другие порядки.

Улыбка на лице Матвея дрогнула. Кузьма нахмурился:

— Воровству, говорите, ваше благородие? Так мы тут ни при чем…

— При чем, — перебил я. — Семен Михайлович.

Семен, стоявший у станка, обернулся:

— Слушаю, Александр Дмитриевич.

— Сколько платят работнику, который неделю не является на службу?