— Благодарствую.

Купец кивнул, пошел дальше. Я двинулся в указанную сторону.

Площадь осталась позади. Киевская улица широкая, мощеная булыжником. По середине колея от телег, по краям пешеходные дорожки. Дома выстроились плотно, фасад к фасаду. Первые этажи заняты лавками, конторами, мастерскими. Вывески пестрят: «Кожевенные товары», «Табак и чай», «Скобяная лавка купца Петрова».

Прошел мимо лавки с самоварами. В витрине, за стеклом, выставлены образцы: от маленьких, на два стакана, до огромных, пудовых, расписанных узорами. Медь начищена до блеска, краны в форме петушиных голов. Работа тонкая, искусная.

Дальше мастерская оружейника. Не заводская, частная. В окне ружья, пистолеты, холодное оружие. Один из стволов украшен инкрустацией, серебром по вороненой стали. Дорогая вещь, на заказ делали, наверное.

Улица ожила. Время близилось к полудню, народ вышел по делам.

Телеги двигались в обе стороны, возницы покрикивали, лошади фыркали. Навстречу шла женщина с корзиной, платок повязан узлом под подбородком, юбка в заплатах. Мимо пробежал мальчишка с узлом, должно быть подмастерье несет готовую работу заказчику.

Запахи менялись. Пекарня пахла свежим хлебом, дрожжами. От кузницы несло углем, раскаленным железом, потом. От кожевенной мастерской тянуло резким, едким запахом дубления. Из трактира ароматно пахло щами, жареным салом, перегаром.

Я шел не торопясь, всматривался в город. Тула производила впечатление рабочего, делового места. Не столица с ее лоском и парадностью. Не провинциальная сонная дыра. Город мастеров, где каждый занят делом.

Прошел квартал, другой. Дома тут ниже, беднее. Одноэтажные постройки, бревенчатые, кое-где обшитые досками. Окна маленькие, под крышами чердаки, откуда торчали связки лука, сушеные грибы. Дворы открытые, видны сараи, колодцы, поленницы дров.

Справа небольшая площадь, церковь. Белокаменная, одноглавая, колокольня невысокая. Ограда деревянная, ворота распахнуты. Во дворе старик в длинном подряснике подметал ступени, метла шуршала по камню.

Дальше рынок. Торговые ряды, навесы, телеги с товаром. Крестьяне торговали овощами, яйцами, молоком. Баба в платке выкладывала на прилавок редьку, морковь, лук. Рядом мужик продавал дрова, поленья сложены аккуратной поленницей. Еще дальше мясные ряды, туши свисают с крючьев, мясники в запачканных фартуках зазывают покупателей.

Голоса смешались:

— Редька свежая! Кому редьку!

— Дрова березовые, сухие! Три рубля воз!

— Баранина, говядина! Эй, почтенный, подойди!

Я миновал рынок, вышел к мосту. Река Упа раскинулась широко, вода темная, медленно текущая.

Мост деревянный, на каменных опорах, перила крепкие. Настил под ногами прогибался, скрипел. Подо мной проплыла баржа, груженная углем, два бурлака на веслах, лица красные от натуги.

С моста открывался вид на город. Слева заводские корпуса, трубы высокие, из некоторых валил дым. Должно быть, литейные цеха, кузницы. Справа жилые кварталы, церкви, зелень садов. Вдали, на холме, виднелось здание с башней, кремль, говорили, старинный, еще с шестнадцатого века.

Перешел мост, ступил на правый берег. Заречье встретило тишиной. Здесь улицы уже, дома беднее. Мостовой нет, только утоптанная земля, кое-где лужи от вчерашнего дождя. Заборы деревянные, покосившиеся. Собака пробежала через дорогу, поджав хвост, скрылась в переулке.

Я остановил прохожего, мужика в холщовой рубахе, лаптях, с топором за поясом.

— Где Заречная улица?

Мужик посмотрел недоверчиво, потом сообразил, что перед ним офицер, снял шапку.

— Да вон, ваше благородие, третий поворот. Там прямо до конца, увидите пожарную часть, каланча высокая.

— Спасибо.

Пошел дальше. Свернул на третью улицу.

Заречная оказалась длинной, прямой, тянулась вдоль реки. Дома стояли редко, меж ними пустыри, огороды, сараи. Где-то квохтали куры, в сарае блеяла коза.

Впереди показалась каланча, деревянная башня с площадкой наверху. Рядом кирпичное здание в два этажа, с железной крышей. Двор широкий, ворота распахнуты. Внутри виднелись пожарные обозы, телеги с бочками, лестницы, багры, мотки веревок.

Я подошел ближе. У ворот, на скамье, сидел пожарный, парень лет двадцати пяти, в форменной куртке, фуражка сдвинута на затылок. Чистил медную каску, тряпкой натирал до блеска.

— Брандмайор Крылов здесь?

Парень вскочил, вытянулся.

— Так точно, ваше благородие. В конторе. Вон в той двери, первая слева.

Кивнул на здание. Я прошел во двор.

Пожарные занимались делом: один проверял упряжь, подтягивал ремни; двое других мыли телегу, вода лилась из ведер, пена стекала на землю; четвертый точил топор на камне, летели искры.

Поднялся на крыльцо, толкнул дверь. Коридор узкий, пахло дымом, кожей, конским потом. Дверь слева приоткрыта, изнутри доносились голоса.

Постучал.

— Войдите!

Я вошел. Комната небольшая, окна выходят во двор. Стены завешаны планами города, картами улиц, схемами расположения водоемов. В углу стойка с оружием, ружье, сабля, каска на крюке. Стол массивный, покрыт бумагами, журналами, картами.

За столом сидел мужчина лет пятидесяти, широкоплечий, грудь колесом. Усы седые, густые, борода подстрижена коротко. Лицо обветренное, загорелое, в мелких морщинах. Руки большие, на костяшках шрамы, видимо, не одно дело тушил голыми руками. Одет в форменный мундир пожарного офицера, воротник расстегнут, у шеи виднелся красный шрам, старый ожог.

Напротив, на стуле, сидел другой пожарный, помоложе, записывал что-то в журнал.

Брандмайор поднял голову, оценивающе посмотрел.

— Вам чего, капитан?

— Воронцов. Александр Дмитриевич. Назначен смотрителем насосной мастерской.

Брандмайор встал резко, стул скрипнул. Подошел, протянул руку:

— Федор Иванович Крылов. Брандмайор городской пожарной команды. Вот как? Новый смотритель? Ну что ж, посмотрим.

Рукопожатие крепкое, ладонь твердая, как дерево. Крылов указал на стул:

— Садитесь. Тебе можно идти, — кивнул помощнику. Тот поднялся, козырнул, вышел, прикрыл дверь.

Я сел. Крылов опустился обратно на свое место, откинулся, сложил руки на груди.

— Значит, вас прислали мастерскую в порядок приводить?

— Так точно.

— Дело нужное, — кивнул Крылов. — Скажу прямо, без обиняков. Мастерская ваша никуда не годится. Предыдущий смотритель, Сидоров, пьяница и бездельник. Насосы чинил через пень-колоду, больше обещал, чем делал. Половина насосов не работает. Третья часть вообще развалина.

Он встал, подошел к окну, посмотрел на двор.

— Видите вон ту телегу?

Указал на большой обоз с ручным насосом. Медный цилиндр, рычаги, шланг свернут кольцом.

— Это наш главный насос. Должен давать струю на пять саженей, а то и на шесть. Сейчас еле на две выплескивает. Кожаные клапаны износились, поршень ходит неплотно, где-то воздух подсасывает. Сидорову говорил починить. Обещал к Пасхе. Пасха прошла, не починил. К Николину дню обещал. Николин день прошел, опять ничего.

Крылов обернулся, посмотрел на меня.

— А тем временем город горит. В прошлом месяце пожар на Гончарной улице. Четыре дома сгорело. Могли бы спасти, если бы насосы работали как надо. Губернатор рассвирепел, Зубкову нагоняй дал. Вот Зубков и уволил Сидорова. Да толку-то? Мастерская как стояла заброшенная, так и стоит.

Вернулся к столу, открыл ящик, достал сложенный лист бумаги.

— Вот список неисправностей. Три ручных насоса требуют ремонта. Один совсем развалился, только на запчасти годится. Водоподъемный механизм в казармах оружейного завода стоит уже месяц, воду поднять не может, рабочие ведрами таскают. Купец Баташев заказывал насос для самоварной фабрики полгода назад, заплатил задаток, насоса до сих пор нет. Грозится в суд подать. Вот вам и вся картина.

Протянул список. Я взял, развернул, пробежал глазами. Перечень внушительный, но ничего невозможного. Клапаны заменить, поршни подогнать, прокладки поставить новые. Работы недели на две-три, если материалы есть и руки не кривые.