А если наложить иллюзию на вещь, лежащую в шкатулке? Чтобы объектив видел «ожерелье», когда там уже лежит что-то другое?
Теоретически — да. Практически — вопрос в деталях, которых я не знаю, потому что как работает дар Ксюши я до сих пор не узнал.
Камера не человек: она не «додумывает». Она фиксирует. И если в этом месте стоит хорошая система наблюдения, а такая система тут точно стоит, то у неё могут быть свои «привычки»: спектры, фильтры, привязки к форме. На себя Ксюша может переломить свет так, что выглядеть будет иначе. Но сможет ли она заставить камеру видеть предмет там, где его нет, стабильно, под разными углами, без дрожи, без «плывущей» кромки?
Я не знал.
И важно было даже не то, умеет ли она. Важно было другое: если такой трюк вообще возможен, это сразу меняет уровень человека, который провернул кражу. Это уже не «кто-то из персонала». Это уже работа головой и с пониманием магии.
Я бы ещё минут пять спокойно прокручивал это в уме, но Соня, которая до этого шла чуть позади и держалась тихо, вдруг решилась заговорить. Голос у неё получился осторожный — как у человека, который сам понимает, что сейчас не время болтать, но вопрос сидит в горле и не даёт молчать.
— Извините… Роман, — начала она и тут же запнулась, будто поймала себя на слишком фамильярном обращении.
Я повернул голову.
Она шла ровно, старалась не смотреть слишком пристально, но пальцы на папке то сжимались, то отпускали край. Плечи чуть приподняты, подбородок держит, но дыхание короткое. Не ложь. Не игра. Обычное волнение, когда ты идёшь рядом с людьми, у которых статус, опыт и привычка к таким ситуациям, а у тебя — должность и ощущение, что ты тут лишняя.
— Да? — спокойно отозвался я, давая ей возможность не спешить.
— Вы же учились в полицейской академии… правильно? — спросила она, и в конце фразы снова мелькнула та самая оговорка, которую я слышал у людей в стрессовых ситуациях: вопросительная интонация, но с ощущением, что она уже знает ответ и проверяет себя.
— Учился, — кивнул я. — Всё верно.
Соня будто чуть выдохнула. Плечи опустились на миллиметр, но на этом всё — она быстро собралась обратно, словно боялась показать слабость.
— А у вас… кто был куратором группы? — она снова подбирала слова. — Я… просто фамилию знаю. Если я не ошибаюсь Басовский?
Вот здесь уже было ясно: она не «просто так» спросила. И не из протокольного любопытства Канцелярии. Это был человеческий вопрос. Личный.
— Да, всё верно, Иван Петрович Басовский, — ответил я сразу.
На секунду её взгляд дрогнул. Даже не радость — скорее подтверждение, что совпало то, о чём она думала. И в этом коротком мгновении я поймал ещё одну деталь: она знала меня не по бумажкам. Она знала меня по академии.
— Тогда мы учились примерно одновременно, — сказала она уже увереннее. — Я на год младше. Группа Высоцкой Татьяны Кирилловны.
— Высоцкая… — я кивнул. — Рукопашный бой. Жёсткая.
Соня невольно улыбнулась, но тут же спрятала улыбку, будто вспомнила, где находится, и что это не разговор в коридоре академии.
— Да, — тихо подтвердила она. — Очень жёсткая.
Я ещё раз посмотрел на неё, уже иначе.
Теперь становилось понятно, почему лицо казалось знакомым и почему одновременно я не мог вспомнить, откуда. В академии у меня было другое состояние. Я пришёл туда не за романтикой и не за дружескими кружками. Тогда мне впервые дали нормальный доступ к знаниям: законы, структура Империи, работа систем, архивы, библиотека. Я сидел в этом, как в кислороде. Девушки, группы, фамилии — всё это было на периферии.
И если Соня меня помнила, то не потому, что мы «общались». Скорее, потому что я тогда бросался в глаза. Лучший ученик, как она сказала бы про себя — и как она, судя по всему, была сама. Такие людей обычно запоминают не из-за того, что они симпатичны, а из-за того, что они постоянно оказываются на одном уровне, в одном списке, в одном соревновании, даже если никто этого вслух не обозначает.
— У тебя отличная память, — сказал я спокойно и чуть смягчил голос. — Давай так: можно на «ты». Мы всё-таки сверстники.
Она машинально подняла руку, будто хотела поправить волосы, но остановилась на полпути и опустила ладонь обратно на папку — жест аккуратный, сдержанный, почти дисциплинарный.
— Я… не уверена, что могу, — честно призналась она. — Вы… аристократ.
Я усмехнулся не злой усмешкой, а той, которая снимает напряжение.
— Бароном я стал только сегодня, — ответил я. — А в академии я был просто курсантом. Так что давай без этого. Работа у нас всё равно будет совместная, и лишний официоз тут только мешает.
Соня кивнула, но видно было: ей непривычно. Она будто разрешила себе, но ещё не поверила, что это действительно разрешено.
— Вы… — она снова запнулась, и в этот раз её взгляд на секунду встретился с моим, и тут же ушёл в сторону. — Вы прям такой… хороший детектив, что вас нанял сам князь…
Вопрос мне не понравился. Не по сути — по формулировке. Слишком близко к тому, как обычно начинают разговор люди, которым нужно не «познакомиться», а собрать на тебя справку.
Но по Сонe это не читалось как подлость. Скорее как слишком прямой интерес человека, который впервые оказался внутри такой истории и пытается понять, что за человек перед ним и на каком он уровне.
Я уже собирался ответить спокойно и коротко, как Ксюша рядом выступила на один шаг вперёд и вклинилась в разговор так, будто заранее ждала момента.
— Девушка, — голос у неё был ровный, но холодный. — А вы зачем такой информацией интересуетесь у нашего работодателя? Вас шпионить за нами послали?
Соня заметно растерялась. Пальцы на папке снова сжались, но она не отступила — только быстро вдохнула, пытаясь не потерять лицо.
Я промолчал секунду, давая им обеим эту паузу. Ксюша сказала вслух то, что у меня и так мелькнуло в голове, но я не хотел бросать это в лицо прямо. Она хотела — и бросила.
Дмитрий, который всё это время шёл чуть впереди и вёл нас уверенно, будто таких разговоров не существовало, на мгновение повернул голову, оценил напряжение одним взглядом и так же спокойно отвернулся обратно, не вмешиваясь.
Его роль была понятной: провести нас к сейфу. Всё остальное — наше.
На Соню в этот момент было даже страшно смотреть — не потому что я ожидал подвоха, а потому что я видел, как она сама поняла: ляпнула лишнее, залезла туда, куда без приглашения обычно не лезут. Любопытство, которое ещё минуту назад казалось ей безобидным, вдруг привело её на минное поле. И любой её ответ может привести к подрыву контакта, который она попыталась установить.
Ксюша стояла рядом и смотрела на неё так, как умеет только она: холодно, ровно, без истерики, но так, что у человека внутри всё начинает чесаться от желания срочно оправдаться. И это работало почти тем же приёмом, как тогда с Юлей и тем самым «апельсином»: вопрос попадает неожиданно, времени на красивую обёртку нет — и лицо отвечает быстрее языка.
Соня побледнела, потом резко залилась румянцем, снова побледнела. На секунду мне показалось, что она сейчас начнёт менять оттенки дальше — чисто по кругу, чтобы не было скучно. Пальцы на папке то сжимались, то отпускали край, как будто она пыталась удержать руками собственное спокойствие.
И именно в этот момент я наконец-то понял, почему она смотрит на меня так странно. Я слишком был занят делом, маршрутом, камерами и мыслью о том, что кража точно не произошла в коридоре и на пути к сейфу — там просто не было для этого места. Эта часть у меня уже сложилась, и голова освободила угол под то, что раньше висело фоном.
Соня смотрела на меня с симпатией. Не служебной и не «потому что я барон». Человеческой. Академической.
Если она действительно была лучшей у своей Высоцкой, если у неё всё в голове разложено по полочкам и она привыкла держать планку, то такой, как я в академии, легко превращается в ориентир. В того, на кого ровняются. А у некоторых это «ровняться» незаметно переползает в «нравится». И чем больше человек пытается это скрыть, тем сильнее оно вылезает в мелочах — в том, как взгляд цепляется, как голос сбивается, как пытаются держать дистанцию, но всё равно тянет спросить лишнее.
