Ставни в лавке Кострова были заперты. Возле крыльца скучал казак, которого, видимо, атаман выставил на охрану. Увидев нас, он подтянулся.

— Здравия желаю! — гаркнул он.

— Здравствуй, Сенька, — кивнул атаман. — Чисто тут?

— Чисто, Гаврила Трофимыч, никого внутрь не пускали.

— Молодец, — похвалил Афанасьев. Спрыгнул с коня, кинул поводья одному из казаков и, подойдя к двери, взялся за ручку.

Я стоял чуть в стороне, разглядывая лавку.

— Ну, пошли, что ли! Кивнул Андрей Павлович мне и Строеву.

Изнутри пахнуло — сухими травами, мукой, старым деревом и чем-то еще, кислым, застоявшимся.

— Ну что, казачонок, — сказал атаман, бросив на меня короткий взгляд. — Давай искать!

Я шагнул следом за ними в полутьму. Где-то здесь, среди прилавков, мешков и полок, возможно, и находится тот самый тайник, который стал причиной гибели Кострова, да и ко мне, видать, имеет прямое отношение.

Мы разошлись по лавке.

Атаман загремел крышками бочонков, заглядывая внутрь. Афанасьев остановился у полок, осторожно перебирая свертки и банки. Я пошел к прилавку. Сначала все выглядело просто. Под прилавком — мешки с мукой, крупой, несколько ящиков с солью. В углу — бочки с квасом, висят связки вяленой рыбы.

— И чего же Кострову не жилось спокойно? — проворчал атаман, приподнимая крышку чугунка. — Вон хозяйство какое справное.

— А вот это нам и надо выяснить, — откликнулся Андрей Павлович.

Он чуть шевельнул плечом, заглядывая в узкий шкафчик у двери. Пальцы быстро прошлись по бумагам, он вытащил пару тетрадей, пролистал:

— Учет вел, все грамотно расписано, — хмыкнул тот.

Сам прикидывал: куда бы спрятал, если бы понимал, что с обыском могут прийти, и при этом нужно, чтобы тайник был под рукой.

В печь? Глупость. Под пол? Долго, шумно, да и доски свежие, я уже заметил.

Значит, где-то ближе, под рукой. Я обошел прилавок сзади и прислонился ногой к его краю. Он был широкий, добротный, локтя полтора, не меньше. Постарался по выдвижным ящикам измерить внутреннее пространство. И оказалось, что с прилавком что-то не так. Неглубокие ящички, пара узких ниш, заставленных товаром в деревянных коробах.

Что-то тут не сходилось. Я провел ладонью по краю доски, потом отступил на шаг и посмотрел сбоку. Снаружи прилавок казался толще, чем позволяли эти ящики.

— Ну что, казачонок, не приметил ничего? — спросил Афанасьев.

— Андрей Павлович, сюда гляньте, — я присел на корточки, заглянул вниз.

Пол под прилавком был исцарапан — полосы дугой, словно что-то тяжелое раз за разом открывалось и цепляло доски краем.

Офицер подошел, наклонился.

Атаман подтянулся следом, сдвинув брови.

— Вон, видите? — я ткнул пальцем… Такой след только дверца оставить может.

Афанасьев сцепил пальцы на колене, осматривая низ прилавка внимательнее.

Потом покосился на меня:

— Да ты, Григорий, аки сыщик какой! Как открыть-то?

Я ладонью пошарил по доскам снизу. Дерево было гладким, но под самой кромкой я нащупал тонкий выступ.

Потянул — не поддался. Только где-то внутри что-то глухо цокнуло.

— Нашел, — тихо сказал я. — Тут, под самым краем.

Афанасьев уже протянул руку:

— Отойдите, Андрей Павлович, я сам попробую, — автоматически перехватил его за рукав.

— Стойте! — выдохнул я. — Не дергайте так!

Он вскинул бровь:

— С чего это вдруг?

— С того, что Костров не дурак был, — огрызнулся я. — Если он правду боялся, что к нему придут, мог и ловушку сделать.

Атаман перекрестился:

— Мать честная, этого еще нам не хватало.

Я огляделся: на гвозде у стены висел моток веревки, которым товар обвязывали.

— Щас, — сказал я.

Снял веревку, отмотал пару саженей. Один конец привязал к тому самому выступу под прилавком, там что-то вроде крючка было, затянул узел, проверил.

— Отойдите подальше, от греха, — на всякий случай сказал я.

— Да ну тебя, — проворчал атаман, но все-таки отступил в сторону.

Афанасьев тоже отступил, прищурившись. Сам я отошел к двери, к самому косяку.

Веревку взял обеими руками, коротко дернул — ничего. Тогда рванул сильнее, всем телом. В ту же секунду за прилавком что-то лязгнуло.

Раздался выстрел, лавку тут же заволокло густым дымом.

Где-то справа взвизгнула картечь, ударив в стену, разорвав мешок с мукой. Белое облако разошлось по лавке, накрыв все разом. Я закашлялся, прикрывая рот рукавом.

— Твою… — донесся голос Афанасьева. — Вот же торгаш!

— Живы⁈ — крикнул я, не видя в муке ничего.

— Живы, куда мы денемся, — отозвался атаман, закашлявшись. — Только глянь, как нас теперь разукрасило!

Дым и мука начали рассеиваться, я увидел, как Афанасьев выпрямляется, отряхивая мундир. Он был весь в муке, да и атаман выглядел не лучше. Папаха запорошена, усы поседели мгновенно. Он, не стесняясь, выругался и перекрестился еще раз:

— Царство ему небесное, конечно, но и гад же был, этот Костров. Ежели бы не ты, Гришка, то быть беде!

Я обошел прилавок и посмотрел внутрь. Под ним, в глубине, был обрез старого ружья. К стволу тянулась тонкая веревочка, которая и приводила все в действие.

— Вот и самострел, — кивнул Афанасьев, рассматривая секрет. — Дерни — и привет.

Я перевел взгляд чуть ниже. Там, за отъехавшей доской, чернел прямоугольный сундук. Небольшой, самый обычный на вид — дубовый, с окованными уголками.

Только замочная скважина у него была точь-в-точь под тот ключ, что сейчас лежал в кармане у штабс-капитана.

— Похоже, нашли, — тихо сказал я.

Пара дней прошла с того времени, как в лавке Кострова бахнул самострел. Вот не вмешайся я тогда в поиски — возможно, мы не досчитались бы Афанасьева или Строева. Но слава Богу, пронесло. В итоге из сундука Андрей Павлович вытащил на стол несколько толстых тетрадок, которые мне, конечно, изучить не дали. Еще там были деньги в монетах, да и купюрами, в том числе старыми ассигнациями.

Что уж было там записано лавочником, мне так и не стало известно. А Афанасьев после недолгого изучения очень возбудился и стал спешно собираться уезжать. Насколько я понял, ему теперь срочно нужно ехать до Ставрополя. Дело ясное, что дело темное.

Меня же тем временем потихоньку отпускало. Синяки уже сошли, желтизна под кожей почти пропала. Под ребрами тянуло, но не так, как в первые дни, когда кривился от каждого вдоха. На рубцах кожа стала плотной, будто прошло не несколько дней, а месяц.

Алена ворчала:

— Тебе бы еще лежать, — приговаривала она, — а ты уже шастаешь туда-сюда.

Я только отшучивался, но шаги нарочно делал тяжелыми, иногда даже прихрамывал, если кто смотрел.

Дед косился на это исподлобья.

— Смотри, внучек, не надорвись, — буркнул он как-то вечером, улыбнувшись.

— Да я понемногу, деда, — отвечал я. — Не глупый вроде.

Тело просило физических нагрузок, и на третий день я не выдержал — поймал Якова у его ворот. Он как раз собирался куда-то, подпоясывался, шашку поправлял, глядя на меня с усмешкой.

— Дядь Яков, — окликнул я. — Поговорить надо.

— Ну, — он остановился, разглядывая меня с головы до ног. — Вроде уже и не покойник. Чего тебе?

— Тренировки, — просто сказал я. — Надо продолжать, а то совсем заржавею.

Он фыркнул:

— Рано тебе еще, Гриша, обожди! Да и меня несколько дней не будет — вот вернусь, и продолжим.

— Эх, вот так всегда! — разочаровано махнул я рукой.

— Дед, пойду завтра прогуляюсь по лесу! Глядишь, какую дичь подстрелю. Косулю или кабана брать не буду, чтобы не нагружаться сильно. А вот птицу милое дело, вдруг тетерев или фазан попадет, — улыбаясь сказал я.

— Что, Гриша, дома-то вовсе не сидится?

— Да невмоготу уже, дедушка! Сколько можно бока отлеживать. Надо прогуляться, пока на луну не завыл. Я тихо пройдусь, ты не переживай!

— Ага, помню, как ты тихо прошелся в прошлом разе. Двух абреков на их конях привез до хаты.