Василиса

Этот мир был прекрасен своей четкостью и яркостью. Он был… настоящий. Слишком настоящий. Именно поэтому меня и насторожило все окружающее. Но все равно я не сразу поняла, что сплю.

Под ногами ледяные камни. И каждый миллиметр этих глыб чувствую. До боли.

Воздух неподвижен, ни одного сквозняка, ни звука, даже моё дыхание кажется здесь чужим, будто кто-то другой дышит в унисон со мной.

Мне холодно. Теперь я точно это чувствую. Вокруг тишина. Глухая и плотная, как будто я очутилась внутри шкафа, и все его щеколды закрыты. Только вот шкафа никакого нет. Я где-то. И это где-то никак не соотносится с тем, что я вижу и тем более - с тем, что я чувствую. Я не могу понять, как это. Я не могу понять, почему я здесь. А потом в темноте проступают очертания.

Я в огромном зале. Стены уползают куда-то ввысь и теряются в темноте. А пол устлан холодными плитами. Черный камень гладкий, как зеркало, и так отполирован, что в нем отражается все, что меня окружает. Хочется потрогать рукой это зеркальное безумие. А шагнуть страшно. Я протягиваю руку вперед, чтобы коснуться стены. Вдруг этот отполированный камень покажется иным и ощутится совсем не так, как на полу? Провожу кончиками пальцев по стене — все будто мокрое, хотя никакой воды здесь нет, я не слышу того особого запаха, который всегда есть там, где вода.

Пытаюсь вспомнить, как я сюда попала. Но не могу. Просто не могу. Я помню, что вот мы с папой сидим на кухне, вроде бы разговариваем… да, наверное, разговариваем, что же еще…

Почему-то не кажется это важным — вспомнить. Но мысли путаются и исчезают, как будто тонут в этой тишине.

— Папа? — кричу. — Андрей? Кто-нибудь?

Звук моего голоса отскакивает от пустых полированных стен и глохнет, словно его глотает воздух. Я понимаю, что ответа ждать бесполезно, но все равно пытаюсь позвать хоть кого-нибудь.

Холодно. Надо попробовать выйти отсюда. Я наверняка смогу как-то понять, где я, если покину этот зал.

Дверь — гигантская, и кажется, что недалеко. Делаю шаг по направлению к двери и с удивлением понимаю, что оцепенение, которое я ощущала с самого моего пробуждения здесь, постепенно спадает.

Выхожу в коридор. Потолок и здесь теряется где-то вверху, через каждый метр — лампы, больше дымят, чем дают свет, но из-за отражений в широком коридоре создается ощущение наличия света. На стенах — черепа. Аккуратно вставлены в каменную кладку, будто так и было задумано архитектором. Черепа не смотрят на меня, у них нет глаз, но я чувствую на себе взгляды. Много. Все смотрят.

Медленно иду вдоль стены. В коридоре ничего не меняется достаточно долго. Такое ощущение, что я и не двигаюсь никуда — так и стою на одном месте. Ни дверей по сторонам, ни иных изменений. Хоть бы поворот какой был, что ли.

И поворот появляется. Я упираюсь в деревянную дверь. Ручка тоже сделана в форме черепа. Хорошо хоть не сам череп… Тяну дверь на себя, и она с трудом, но поддается. Тяжелая.

Коридор приводит меня на крытую галерею. Мимо меня проходят воины в черных плащах. Я замираю в ужасе, но никто не поворачивает головы, никто не обращает на меня внимания. У некоторых из них я даже успеваю рассмотреть отливающую тьмой вышивку — череп.

Они двигаются по кругу, бесконечно, медленно, как стрелки часов. Ни один не останавливается, не поворачивает голову в мою сторону. И все это — беззвучно, в полной тишине. Ни звука шагов, ни шороха от развевающихся плащей. Как статуи, которые решили по непонятной причине разучить хоровод.

Я медленно иду вдоль стены, но стоит мне попробовать сделать шаг к бойнице — воины прекращают свой ритуальный путь и замирают передо мной. Продолжаю идти — и они возвращаются к своему странному «танцу».

Я ищу дверь. Хоть какую-нибудь. И уже думаю, а не вернуться ли мне в тот самый зал, откуда я начала изучение этого странного места?

А дверей нет. Ни проема, ни щели — ничего. Камень и тишина. Как ночное небо без луны.

Я снова зову. Бью по стенам. Кричу. Плачу. Но все бесполезно. Мир не реагирует. И воины все так же невозмутимо и тихо движутся мимо меня.

Мне становится страшно. От того, что ничего не меняется вокруг. Это как бесконечная дорога. Меня всегда пугали такие картинки, где художник изображал замкнутую фигуру. И существо, которое бежало по ней не знало, что этот бег будет нескончаемым. И не понимало, что становится хомяком в колесе.

Ни звука, ни движения.

Это не тюрьма — это застывший сон, застывшая вечность.

Я задыхаюсь в ней, хотя воздух есть.

Сжимаю пальцы — и не ощущаю, как. Бью себя по щекам — ничего. Падаю на пол, обнимаю себя за плечи. Горло сводит судорогой, а из глаз текут слезы. Или это капли воды, стекающие с камня? Я не знаю. Единственное, что я знаю — я ни в чем не могу быть уверена.

Сколько я здесь?

Секунда? Час? Год?

Наконец, мои пальцы натыкаются на что-то теплое. Дерево. Дверь. И ручка-череп.

Я попадаю в коридор, и пока иду по нему — думаю, что обошла всю галерею по кругу и сейчас вернусь обратно в тот самый зал. Но коридор хоть и полная копия первого, но другой. Здесь другие лампы, и они чадят совсем по-другому. Я не могу объяснить это, но точно — по-другому.

Иногда мне кажется, что я слышу голос. Кто-то зовет меня. Шепчет сквозь стены. Сквозь черепа.

Какая странная сказка. Какой странный сон.

Коридор приводит меня к очередной двери. Все как уже было — дерево, череп. За дверью — комната: широкая кровать под балдахином, два окна, закрытые слюдой. Никаких штор, чтобы закрыть от любопытных глаз комнату. Хотя какие тут любопытные глаза. Я одна. Я точно знаю. Откуда бы?

В углу стоит каменная стена и изображает из себя зеркало — ее полированная поверхность отражает окружающее не хуже, хоть и черная. Но стоит мне подойти к нему ближе, как поверхность становится мутной, а потом превращается в самое обычное зеркало. Старое, советское зеркало в шифоньере.

Я подхожу к зеркалу и заглядываю в него.

Но моего отражения там нет. Там девочка, маленькая шестилетка с котом — толстым мохнатым чернышом, который пристально смотрит на меня. Его глаза блестят, как маленькие желтые фонарики.

Девочка берет гребень и медленно расчесывает свои волосы. Я помню это. Помню, как сидела на полу у бабки-ведуньи, а та поила меня гадостью и шептала что-то, и греебнь был в ее руках. Она расчесывает мои волосы и пришептывает. А я играю с котом и все, что происходит вокруг, мне совсем не интересно.

— Вася, — мяукает кот в зеркале, — помнишь?

— Что?

— Почему ты не можешь обернуться. Почему не ходишь с братьями. Почему двери не открываются.

Я тяну руку к зеркалу, и картинка тут же пропадает. И ничего больше в зеркале не отражается — ни комнаты, ни меня.

Зеркало ледяное. Мои пальцы касаются его черной глади, и я тут же отдергиваю руку — лед словно впивается в меня и проникает до самого сердца.

Я отступаю. Спотыкаюсь, и вдруг понимаю, что пол подо мной трескается, и трещит так, словно льдиы наваливаются друг на друга на реке весной.

А потом тишина.

И я снова в черном зале.

И всё начинается сначала.

Этот кошмар продолжался уже неделю.

Я видел сны.

Нет, я понимаю, как это звучит. И я не сошел с ума. Я просто видел кошмарный сон: лес, поляна — огромная поляна залитая солнцем — и тропинки. Их количество каждый сон меняется. Сначала их было три. Потом семь. Потом пять. Потом я перестал обращать на них внимание. Какую бы я ни выбирал в итоге, все они вели в одно место — к бурьяну у черной гладкой стены.

Во всех снах я был козлом. Я приходил к стене, жевал черный горький бурьян и не мог стать человеком. Но все равно меня тянет к этой стене. И еще мне очень страшно…