Отец после той встречи больше не говорил со мной про мою особенность. Особенности-то никакой не было. И братьям, думаю, запретил. Со мной только Андрей говорил об этом, и то если я расспрашивала, а сам — нет. Ну вот не могла я удержаться, интересно мне было — а так ли все, как мне снится? Сны-то я видела: и как я несусь между старыми деревьями, и как луна зовёт меня туда, в самое сердце леса. И как ветер ласкает мою серую шерсть…

Когда все говорят о запахах, которые улавливают за несколько кварталов, я отвожу глаза. Когда смеются над тем, что «опять Вася ничего не чует, счастливая», я улыбаюсь.

Я просто не волк.

Наверное.

А потом начались сны.

Нет, сны я видела всегда. Только сначала это были просто сны: яркие, цветные, как в детстве. Иногда страшные, но в целом понятные.

Но последний год, с каждым прожитым месяцем, сны становятся не просто снами — а чем-то пугающе натуральным и выпуклым. Словно я не сплю, словно я в реальности, но только в какой-то другой реальности. Не знаю, как объяснить.

А потом мои сны стали густыми и плотными. Я просыпалась среди ночи в своей комнате и не могла понять — а я спала вообще? И я видела — я во сне видела как я обращаюсь в волка, становлюсь собой… Или не просто во сне? Потому что я просыпалась и чувствовала, как кожа зудит в том самом месте, где, как говорят, начинается обращение — между лопатками. Словно что-то копошится под кожей, хочет вырваться. Но не может.

Я просыпалась — и не помнила, как легла.

Иногда — с царапинами. Иногда — с грязью под ногтями. Но я не рассказывала никому. Ведь… ведь обернуться мы можем против своей воли только в полнолуние. И всегда кто-нибудь из братьев дома, или отец. И если бы это случилось — наверное, они бы заметили. Но снова никто не говорил со мной об этом. И я молчала. И списывала свою забывчивость на напряжение в учебе — первый курс, я действительно психовала, боялась и нервничала перед сессиями, перед семинарами, перед коллоквиумами… да мало ли незнакомого и непонятного…

А потом была та самая ночь. Полнолуние.

Отец и братья ушли на охоту. Я осталась дома. Как обычно. Но в какой-то момент почувствовала, что не могу сидеть. Простоне могу. Как будто кто-то за шиворот тащил меня наружу.

Я помню только, как вышла из дома. А дальше — провал.

А потом — метро. Я стояла в толпе, дрожала и никак не могла прочитать название станции, выложенное крупными буквами на стене. Мне было холодно и страшно. Всё казалось смазанным, как будто я смотрю через залитое дождевыми струями стекло. Люди проходили мимо, не замечая меня. А я не понимала, как сюда попала.

И тут — голос знакомый, будто выдернул меня из сна:

— Василиса?

Иван.

Он подошёл ко мне, прикоснулся к плечу. Я вздрогнула, но не отпрянула. Его голос, его запах — родное. Запах. Вот запах я чувствовала отменно и вдруг поняла, что это за чутье такое, про которое говорили братья.

Иван понял, что со мной что-то не так. Не стал спрашивать. Просто взял меня за руку и повёл. Он говорил что-то по дороге — про чай, про то, что не стоит идти домой в таком состоянии. Я молчала. Мне так трудно было что-то сказать, не пойми от чего. Я шла рядом и чувствовала, что внутри всё дрожит. Как будто я ещё не проснулась. Как будто иду сквозь сон.

Я услышала имя брата — Андрей. И поняла: меня же, наверное, ищут. Меня ведь с ночи дома не было. И я даже не знаю, где я была, что случилось…

Но что-то во мне изменилось. Что — я пока не понимаю. Но я чувствую, что луна смотрит теперь иначе.

Луна стала ярче и ближе.

Луна зовет меня. Зовет. Я слышу.

Луна отступает. Серебряный обод на небе становится всё тоньше с каждым вечером, и луна будто выдыхается после того, что наделала в полнолуние. Вечера замирают, воздух — плотнее, и только внутри меня никак не наступает покой.

Раньше было просто. Ночь полнолуния, охота, воля — все это пьянило, дарило… кайф. Я люблю охоту. Хотя охоты мне и на работе хватает обычно, но наша охота — это как последний бой для чемпиона. Тело помнит, как двигаться, когти помнят, как вонзаться, и вкус свежей крови — твоей или соперника, не важно. А потом — рассвет, горячий душ, крепкий чай, Алена, работа. Я всегда заезжаю к Алене после охоты. Она не говорит, но я вижу, чувствую — а в полнолуние все чувства только обостряются, — она нервничает, не спит в ночь охоты. Ждет меня. Мама так же ждала отца. И пока она была жива, отец и минуты лишней не хотел задержаться в лесу — спешил к ней. И я так же теперь.

Всё идет своим чередом. Усталость была, конечно, но к обеду всегда отпускало. Обычно. Могли ныть не рассчитанные на такие перегрузки мышцы — но и только. Могла спина болеть — немного, недолго. А сейчас…

Полнолуние закончилось, я подбросил отца на работу, а Егора — домой и заглянул на минутку к Алене, отдать цветы. Обычные ромашки, нашел на лугу и собрал на расвете. Уходить не хотелось. Держал ее в объятиях, вдыхал ее запах, такой родной, такой теплый. Поле охоты я еще с неделю запахи воспринимаю, считай, только на этом и живу. Еле смог попрощаться. И опять она сунула мне в руки пакет. От контейнеров пахло пластиком, мясом, специями. Столовая у нас есть, конечно, но разве сравнить столовскую еду с домашним обедом от любимой женщины. Аленка всегда мне эти контейнеры сует, сумку специальную купила, чтобы остывало медленнее. А в дни после полнолуния — вообще огромные порции. Знает, я дико голодный после охоты.

От меня пахнет лесом, елями, дорогим мылом и глухой тревогой, которую никак не удается смыть с себя. И потом к этому запаху примешивается тонкий человеческий — Алены. Хорошо, когда тебя ждут. Еще лучше — когда тебя принимают таким, какой ты есть.

А потом позвонил Егор. Василисы не оказалось дома. Он вернулся и завалился спать. К сестре не заглянул. В этом, впрочем, ничего необычного. Васька — не дурочка, она все про луну знает, и разумна сверх меры. Озорная, конечно, а уж что в школе творила — я думал, отец поседеет. Но вот что у нее не отнять — это мозги. Она умница, и никаких проблем с ее переходным возрастом у нас не было.

Могла она утром уйти? Могла. Подружки — не близкие, конечно, близко она никого не подпускала — ее любили, часто погулять звали. Иногда она даже ходила. Правда, всегда предупреждала, или записку оставляла.

В этот раз ни пропущеных от нее, ни записки Егор дома не обнаружил. Мне Вася тоже не звонила.

Я подумал и набрал ее номер. Абонент недосупен.

Повода волноваться я пока не видел, но ребят знакомых предупредил: если вдруг увидят, чтобы сообщили. И периодически звонил сестре.

Освободиться удалось относительно рано, только к Алене я уже не поехал. Голова болела так, что я думал — не доеду. Таблетки не помогали. Отец буркнул что-то вроде «бывает» и велел лечь. Они с Егором обзванивали подруг Василисы. Сестры нигде не было и никто не знал, где она может быть.

Я выпил какой-то мерзости — отец дал, сказал, поможет. А потом позвонила Алена.

Ух, как меня Васька испугала, когда я пришел забирать ее. На себя не похожа, сама не своя сидела. Молчит, глаза стеклянные, голос глухой. Будто не здесь она, не с нами. Будто осталась где-то…

И где она была? Это ладно, с этим я разберусь. В этот раз, хвала небесам, ничего с сестрой не случилось. И дальше не случится. Мы позаботимся.

Но вроде бы все вернулось на круги своя, и несколько дней все было как всегда. По крайней мере, у моей семьи. Мне было немного не по себе, но терпимо. Сестра отсиживалась дома, книжки читала.

А потом заснула. Как обычно — вечером была веселая, шутила, а с утра не проснулась. Не реагировала ни на что. Вздыхала иногда во сне — и не просыпалась. Ни днем, ни вечером, ни на следующий день.