Я, конечно, волнуюсь. Вася — это не та девочка, которая потеряется в подземке. Она умная, сильная, всегда чётко знает, куда идёт и что ей надо. А сейчас… да она будто только что из кошмара.

— Ты где была? Вась?

— Я не знаю, — шепчет она. — Я проснулась в вагоне. Не помню, как сюда попала. Всё… как в тумане. И я не знаю, где я.

Сердце у меня ёкает. Не по-романтически, а стрёмно. Прям до мурашек. У меня ведь и у самого ночь былатак себе— из козла обратно в человека превращаться с утра пораньше ещё то развлечение. Я бы сейчас с радостью завалился на кровать и отрубился. Но тут Вася. И ей явно нужна помощь.

— Слушай… — говорю. — Давай я тебя провожу? Ты ведь домой едешь?

— Вань, я не знаю. Не знаю! — она шепчет, и голос ее дрожит, а в глазах стоят слезы.

— Давай считать, что домой. Хотя стоп. Слушай, тебе точно домой сейчас надо?

Она передергивает плечами.

— Я не хочу домой. Я не знаю, что сказать. Я не знаю, что… как...

Смотрит на меня, как будто я ей ответ дать могу. А у меня внутри — бардак. Но я беру себя в руки.

— Так, давай тогда сейчас до нашей станции, а потом ко мне. Алена дома, и она почти врач. Чаю выпьешь, успокоишься, и потом решим, как быть дальше. Алену помнишь, сестру мою?

Вася рассеянно кивает и доверчиво протягивает мне руку.

— Хорошо.

Мы идём молча. Только в вагоне метро она тихо спрашивает:

— Ты… случайно не видел… волков?

Я сбиваюсь со своих мыслей. Смотрю на неё внимательно.

— Нет, — говорю. — А что?

— Не знаю. Мне снились. И как будто… как будто я не спала вовсе.

Окей. Вот теперь у меня всё внутри встаёт дыбом. Волки, говоришь? Полнолуние, говоришь?.. Я, конечно,козёл, в самом прямом смысле, но даже мне становится не по себе.

Наша станция. Мой дом от метро — минут десять, Василисин чуть подальше.

До дома доходим быстро. Открываю дверь — Алена уже пришла с работы, судя по запаху кофе. Сестра выглядывает из кухни, улыбается.

— О, герой! Наконец-то! Как съездил? —Алена тянется обнять меня и только тут замечает Василису. Вася все еще какая-то потерянная, но ее хоть не трясет, и руку мою она впустила.

— Иван, что случилось?

Алена сразу стала серьезная и собранная. Прикидывает, надо ли будет колоть Васе успокоительное или таблетками обойдемся? Ой, ладно. Быстро рассказываю истоирю нашей встречи и спрашиваю:

— Можно она у нас посидит немного? В себя придет, все такое? Куда ей сейчас? А потом я ее провожу до квартиры, Ален. Только чуть оклемается.

— Правильно сделал, что к нам привел. Ребята, проходите на кухню. Ваня, ты похозяйничай сам, ладно? А я сейчас. Чай, бутеры, плед, диван — всё в вашем распоряжении. Проходи, Василиса. Не разувайся, — добавляет Алена, видя как Вася неуверенно пытается сладить с кроссовками, и исчезает в комнате.

Я знаю, что она звонит Андрею. Они там наверняка на ушах стоят, если нет объективной причины Васиного отсутствия. Вообще я никогда одноклассницу не спрашивал, но мы достаточно взрослые уже были тогда… Я помню, как Аленка по судам ходила, как к нам из опеки приходили и как дядя Алексей, Васькин отец, сказал, что меня заберет, если сестре не оставят — чтоб я с ними жил. А вот случись так… получается, мы бы братом и сестрой считались? И вроде согласие всех членов семьи на это надо? Она тогда согласна была?

Я усаживаю Васю на диванчик на кухне, включаю чайник, достаю шоколад — темный, как Алена любит, и молочный — это моя слабость, и еще банку мёда — в школе Василиса за мед душу могла продать. Она молчит, но глаза уже не такие стеклянные. Оживает понемногу.

И мне, признаться, легче. Она здесь. И, чёрт, даже растрепанная — такая красивая. Жаль, конечно, что косу отрезала, ей-Богу. Но ладно. Так, до плеч, ей тоже идет.

Но внутри свербит. Волки, полнолуние, её потерянность, моя трансформация… Почему-то мне вопреки всякой логике кажется, что связно это. Всё это не просто совпадение.

Ночью что-то произошло.

И мне кажется — всё только начинается.

Я слышу, что Алена с кем-то разговаривает, потом ее шаги — и сестра входит на кухню с тонометром в руках. И еще какой-то штукой длинной.

— Вася, давай давление померяю тебе и сахар, — говорит Алена, раскладывая свои штуки на столе.

Василиса покорно протягивает руку и с надеждой смотрит на Аленку.

Ждем несколько минут, в тишине слышно только как шумит тонометр, сжимая манжету на Васином плече, а потом пикает, неохотно отпуская свою жертву. Потом — как пикает продолговатый предмет, пока считывает Васину кровь и ее показатели.

— Все в норме, — улыбается Алена, — не переживай. У тебя сессия закончилась уже? А спишь нормально?

Васька кивает, и жестами показывает, что все хорошо, и сессия давно позади…

— Полнолуние, — констатирует Алена. — Спала плохо, наверное? И перенервничала. Вот все и сказалось. Все нормально, Васенька. Главное, режим дня и отдыхай побольше.

В дверь настойчиво звонят, Василиса поднимает глаза на меня, а Алена просит:

— Открой, это Андрей.

Василиса

Я всегда любила луну.

Мне все казалось, что чудеснее луны на свете трудно что-то отыскать. И всегда смеялась над братьями, которые время полнолуния — самое прекрасное время! — встречали как каторгу. А разве это так? Воля, ветер и ле! И никаких ограничений!

Луна и сейчас смотрит на меня, и иногда мне кажется, что только на меня. Как будто выныривает из-за туч именно тогда, когда я поднимаю голову к небу. Как будто знает что-то обо мне — что не знают даже самые близкие. Может, она и правда знает?

Только молчит. Плывет себе в небе такая неприступная, огромная, манящая… А только и могу, что смотреть на нее. И не хуже братьев готова теперь выть. Только они это делают по зову крови. А я — от тоски.

Я родилась в полнолуние, как и все мои братья. Мы — дети волков. Отец — вожак рода. И дед тоже был вожаком. А мать моя — человек. И наверное из-за этого я не такая, как мои братья, как отец. Я чувствую луну, слышу ее зов. И на этом все.

Меня никогда не брали на охоту. Каждое полнолуние я просилась, умоляла отца, плакала. Но отец был неумолим. Не можешь обернуться волком — сиди дома. И мне оставалось замирать у окна, провожать их взглядом, отца и семерых моих братьев. Братьев я бы уговорила — ни один мне еще ни в чем не отказал. А вот папу переспорить еще никому не удавалось. Нет, он меня любит, обожает безумно, любое желание готов выполнить. Только не охота. Я понимаю, но от этого мне еще больнее.

Я опять стою у окна. Егор и Андрей уже в машине, отец с кем-то говорит по мобильному, Сергей курит рядом, периодически вглядываясь в небо — ждет луну… А я… не могу бежать с ними. Я могу сколько угодно желать этого, сколько угодно просить и плакать. И ничего не произойдет. И не ощутить мне этого чудесного зуда на коже, когда пробивается густая шерсть, ни биения враз увеличивающегося сердца, ни этого странного света в мыслях, который будто открывает потайную дверь.

Пусто.

Я помню, как отец отвёл меня к бабке-ведунье. Мне тогда было шесть. Я сидела на полу, гладила её огромного пузатого чёрного кота. Кот был дикий, косил на меня глазом и выпускал когти. А я смеялась. Его шерсть переливалась и блестела, как масляная плёнка. Он тарахтел от удовольствия, когда я трогала его ушки и чесала мордочку, но мне казалось, что это вовсе не мурлыканье, а какое-то пение. Или речь. Я гладила его, пыталась понять, о чём он говорит, а бабка чесала мои волосы частым гребнем, шептала слова, которых я не знала. Дала мне пить что-то — тёплое, сладкое, с горьковатым травяным привкусом, в целом — достаточно противный настой. До сих пор вот помню. Мне казалось, это всё игра. Я не слушала бормотание старухи — кот был куда интереснее.

Потом они с отцом долго-долго разговаривали. А я играла на полу с котом, вдыхала запах сухой полыни и тыкалась в теплый жирный бочок носом. Кот смешно фыркал и тарахтел все громче.