Кот отступает в туман, его глаза тускнеют. Козлёнок подпрыгивает вокруг Василисы, радуясь, как ребёнок. Василиса глубоко вдыхает, и я чувствую, как она возвращается: из тумана, из зеркала — медленно, шаг за шагом.

В этот миг весь зал в серверной кажется мне чужим: вентиляторы опять принимаются вырабатывать привычный гул, лампы мигают, а я слышу только одно — её вдох.

Мы сделали это.

Но я знаю, это еще не конец. Впереди “золотые” врата. И кот будет снова рядом. Но сейчас-то, сейчас — победа, и она принадлежит нам троим.

Василиса

Золото оказывается мягким и гибким. Обычно ведь оно светится так, будто отражает солнце. Но здесь золото не ослепляет — оно тёплое, мягкое, и словно сияет изнутри.

Я снова иду, теперь по песку. Он шуршит под ногами, перекатывается золотыми крупинками. И всё вокруг кажется слишком реальным, чтобы быть сном: каждая песчинка отражает свет, каждый шаг оставляет след, который тут же заполняется тёплой пылью. Над головой сияет девчачье-голубое небо. И по этому самому небу проплывают тонкие ленты облаков. И все переливается из оттенка в оттенок, неуловимо и неизбежно.

Впереди — еще один портал. Массивная дверь, усыпанная узорами и рельефами из золотых самородков. Между камнями струятся и переплетаются золотые же нити, обрамляют каждый камень, каждый выступ.

Портал — две створки, украшенные сложной резьбой и инкрустацией из янтаря и металла. И они неплотно закрыты. Между ними — щель тёмного входа, и внутри можно разглядеть не тьму, а глубину, плотную, как душная летняя августовская ночь в городе.

Я делаю шаг к двери — и кот сразу оказывается рядом.

Он появляется без предупреждения, будто вырастает из золотых переливов песка. Черный, упитанно-бархатный, с глазами, исполненными пугающим янтарным огнем. Когда он смотрит на меня, я чувствую, что он смотрит в меня, в самую глубину и видит то, чего даже я сама про себя не знаю и не помню, все то, чего я сама безумно боюсь в себе обнаружить. Его глубокий бархатный голос чарует и лишает воли. Я слушаю и теряю, теряю уверенность в том, что действую правильно. Может быть, он прав, и мне не стоит идти дальше? Разве не счастье сидеть на теплом ласковом песке, под сияющим, бесконечно-прекрасным, постоянно меняющимся небом… Достаточно только поверить.

— Не ходи, — шепчет он, и каждое слово входит в меня, как нежный, чарующий звук. — Там — не твоё. Это место для тех, кто готов остаться собой. Та, что помнит — приди ко мне, я дам тебе покой и тепло. Разве это не стоит памяти?

— Почему ты так уверен? — спрашиваю я, стараясь слышать не только его голос, но и слова тоже. — Зачем мне покой? Разве покой — цель?

Кот моргает, медленно, почти театрально. Его усы дрожат, когда он поворачивает голову на сторону башни.

— Потому что тебя пугает сила, которая застыла там, — говорит он. — Потому что придется делать выбор. Открыв ворота, ты изменишь себя навсегда. Ты станешь иной. Ты станешь дверью. Но двери часто ломают тех, кто их открывает. Ты помнишь это, Вася?

Я чувствую, как паника занимает все больше места. Вкрадчивые речи кота как иглы впиваются в мое сознание. Я боюсь. Конечно, я боюсь. Хочется отступить, лечь на песок и закрыть глаза, и пусть мир застынет в этой золотистой тиши.

— Я та, что помнит, — как молитву твержу я бесполезные слова.

— Нет, Василиса. Тебе солгали, девочка. Тебе просто хочется быть принцессой. Но твой отец уже давно не глава клана. Клан давно уже просто клуб по интересам. Никто не воспринимает его всерьез. Иначе ты не пришла бы сюда. Ведь ты не хотела ответственности быть единственной дочерью главы клана волков. Ты хотела обычной жизни. И тебе это почти удалось. Ведь удалось, Вася?

— Да, — заученно отвечаю я. — Мне это удалось.

— Ты не захотела быть оборотнем.

— Я не захотела быть оборотнем, — повторяю я. Это правда, правда.

— Но твой отец, который до сих пор верит в то, что его слово что-то значит в этом мире, хотел тебя сделать настоящей. Он так считал: настоящий только волк. Но ты ведь не такая, Вася.

— Я не такая, — повторяю я.

Кот протягивает мне лапу, и я готова ответить на его дружеский жест.

И тогда рядом со мной, как вспышка, появляется полосатый котёнок. Мелкий, с топорщащейся шерсткой, он выгибает спинку и шипит. Я едва успеваю отдернуть руку, чтобы мелкие зубы не вцепились мне в ладонь.

— Мышка? Ты как здесь?

Мышку я нашла несколько недель назад в коробке у баков с мусором. Он молчал и смотрел на меня, пока я закидывала мусорные пакеты в бак. И моргал. Я не смогла его оставить. Котенок согрелся, наелся и обнаглел: лазал везде, играл со всем, что попадалось под его шаловливые лапы. Отец ворчал, конечно, но даже для порядка не отправил обратно, вернуть туда, где взяла. Андрей и Егор играли с хвостатым жильцом, а Егор даже позволял этой любопытной мордочке залезать в свою тарелку.

Назвали кота Мышкой за необычный серо-палевый цвет шерстки, любили и баловали… и вот он здесь. Тоже пробрался за мной?

Взрослый кот выгибает спину и скалится. У него пасть такая, что Мышка там легко поместится.

Но котенок и не думает отступать. Шипит, плюется и топорщится не хуже взрослого кота. И баюн отступает, злобно сверкая янтарными глазами.

— Не слушай его, — шепчет котёнок, карабкаясь по джинсам вверх, добирается до уха и начинает вылизывать своим шершавым маленьким язычком все, до чего может дотянуться: лапку, брюшко, мое ухо... — Я с тобой пойду. И не дам ему тебя съесть.

— Он не съест, — говорю я. — Он не сможет.

— Конечно, — нежится котенок. — Я не дам. Пойдем.

Смех — нервный, испуганный и вместе с тем облегчённый. Маленькое существо, такое несуразное и храброе, кажется нелепым, но у меня внезапно появляется надежда: возможно, не всё, что кажется сильным, действительно сильное.

Кот-баюн ворчит, но в его взгляде мелькает интерес:

— Забавно. Ты пошла бы за этим мелким? За шумом и прыжками? За недоразумением в полоску?

Мышка обиженно шипит, а я… Я не слушаю. Больше его чары не имеют никакой силы.

Мне остается только приоткрыть ворота и сделать щель шире.

Мои пальцы касаются резьбы. Металл тёплый; он вибрирует, словно живой. На этом узоре — символы, не похожие ни на алфавит, ни на цифры, они больше напоминают знаки, которые рисует ветер.

Нельзя бояться. Помнить — значит не позволять страху захватить все вокруг.

Никаких запоров, никаких замков. Открой и входи.

И я делаю единственное, что можно — тяну двери на себя.

Там пустота. Пыльная комната, небольшая, но и не маленькая. Сломанные старые вещи набросаны здесь так, словно покинули помещение давно и в спешке: дерево начало подгнивать, растения пробиваются сквозь плиты пола, мох пытается ползти по стенам. Все предметы здесь либо сломаны, либо разбиты.

Подхожу к единственному относительно целому — столу. Небольшой, круглый, из цельного куска дерева, он выглядит потертым и старым. Глубокие царапины прорезывают столешницу.

Тем неестественнее выглядят на ней старые темные монеты — большие и не очень ровные; игла — яркая, блестящая; флакончик — старый, пыльный, перевязанный ленточкой. Прикоснуться к нему я брезгую, настолько грязным он выглядит.

— Надо взять что-то, — мурчит котенок.

Я тянусь к монетам, но замираю в нерешительности. Взять их? Или лучше иголку?

— Дай я выберу, — деловито заявляет Мышка и спрыгивает на стол.

Он идет, смешно приподнимая и отряхивая лапки, нюхает все и останавливается у флакончика.

— Нееееет, — тяну я. — Только не это. Посмотри, какой он грязный!

— Ну пожалуйста, — просит Мышка. — Посмотри какая ленточка!

Он трогает лапкой когда-то розовую ленточку и смотрит на меня вопросительно.

— Может, монеты? — спрашиваю. — Мы купим тебе на них много мышек для игры.