— Сядьте пока на диванчик, пусть мастер поработает в тишине, — примирительно сказал Герман Кирьянов. — Вы сами мастера, сами наверняка не любите, когда под руку лезут…

Никита, Артём и Костя сели, а сам он остался стоять в стороне. Все смотрели, как Лава осторожно трогает меховой помпончик, украшавший ботинок, потом каблук, закрывает глаза и сидит, не двигаясь.

— Ботинок живой женщины, — промолвила она, наконец.

— А где она? — крикнул Костя.

— Где-то на планете Земля, — холодно парировала Лава. — Сейчас это и будем выяснять. Пойдем, покажешь место, где нашел… Да все-то за мной не ходите! — вновь повысила голос, когда Артём и Никита с готовностью двинулись к дверям. — Вдруг кто-то из ближайших соседей виноват — привлечем к себе внимание.

Они вдвоем с Костей вышли ненадолго (Лава поверх домашнего платья накинула куртку брата) и вскоре вернулись. Она держала в руках несколько выдернутых из земли растений с пышными, как белые волосы, корнями. Положила перед собой, выбрала один, тщательно помыла ему длинные «волосы», медленно, аккуратно заплела в косу, завязала ниткой. Оторвала два листка, чтобы сделать «руки», а еще одной ниткой подвязала там, где у живой женщины была бы талия. Полюбовалась своей работой: да, теперь похоже на женщину! Мужчины молчали, не решаясь прерывать ее и задавать вопросы. Затем она посадила получившегося человечка из подорожника перед собой и стала что-то искать в телефоне. Наконец, торжествующе воскликнула:

— Нашла!

— Маму? — вскинулся Костя.

— Нет, — сердито ответила она. — Нашла, почему вы ничего не помните, и никто из соседей ничего не видел. Поскольку день исчезновения твоей жены, Артём, известен, я посмотрела погоду в Погорелове на эту дату. Вот, тринадцатого февраля у вас были снегопады с порывистым ветром.

— Точно, — присвистнул кузнец. — Такая метель мела, никто из дома носа не казал… Я еле доехал из кузницы, машина застревала два раза. У нас на улице фура легла на пузо, съехала с дороги. Она в супермаркет райцентра везла продукты. Три дня вытаскивали, дорожники снег разгребали впервые за много лет. Обычно у нас зимой плохо чистят… В общем, я вернулся домой, а в дверях — записка…

— Она у тебя?

— Нет, полиция забрала — почерк сличать… Сказали: почерк Веры.

— А почему тогда записка в дверях была? Снегопад, ее могло ветром унести, могло размочить так, что буквы расплылись бы, — сказала Лава недовольно. — Женщина, которая уходит от мужа и сына и не хочет, чтобы ее искали, постарается четко объяснить, что на это была ее добрая воля, и объяснение оставит там, где оно точно не пропадёт.

— Может, она собралась в спешке, а потом уже за порогом вспомнила, что забыла попрощаться, — раздраженно парировал Артём.

Костя сидел, опустив глаза.

— И что там было написано, дословно?

— Дословно, — скрипнул зубами кузнец, — было так: «Артём, я устала и ухожу. У меня есть другой, мне с ним будет лучше. Простите меня с Костей. Вера».

— А телефон ее остался дома?

— Ну да. Полиция запрашивала вызовы с него, да я и сам смотрел список, — никаких незнакомых номеров не было. Получается, если Вера и правда сама ушла, то у нее для другой жизни был другой номер припасён. Возможно, с сим-картой на имя нового мужчины.

— Давай сначала со старыми разберемся, — Лава покосилась на Никиту. — Ты сказал про фуру. А где именно она застряла, не помнишь?

— Да как раз по нашей улице, вдоль нашего забора и наполовину загораживала проезд за наш дом. Но этой дорогой пользуются только дачники и только в сезон, поэтому никто особо не возмущался, — сказал Артём.

— А ботинок Костя нашел в канаве как раз возле забора, который, получается, был скрыт фурой, — кивнула Лава. — То есть шел снегопад, твой участок был с улицы не виден из-за погоды и из-за фуры, а твоя жена зачем-то бегала тут возле канавы наполовину разутая.

— И что это значит?

— Кто, ты рассказывал, видел, как Вера в машину садилась?

— Сосед из крайнего дома.

— А следы машины на этой дороге, за фурой, какие-то были?

— Я не обратил внимания, — удивился Артём. — Если бы и были, по следам не найти никого, это не номер машины… А почему это важно?

— Потому что врёт твой сосед. Либо перепутал, и в машину не Вера садилась, либо намеренно вводит в заблуждение. Либо просто есть такие люди, которым хочется почувствовать себя важными, и они придумывают несуществующие детали происшествий. Потом следствие с этим мучается, потому что картина не сходится, а вывести такого патологического лжеца на чистую воду не так просто. Мне про такое часто рассказывали следователи. Надо соседа трясти. Выяснить, врал он или нет. Вот и весь мой сказ.

— Подожди, — Артём в волнении встал с дивана, переводя недоуменный взгляд с Лавы на ботинок в тазу и обратно. — Ты сейчас рассуждаешь, как детектив: кто где был, кто что делал в момент преступления… Но я думал, ты как-нибудь… эээ… пошепчешь, чтобы правду узнать? Что тебе откроется тайна…

— Тебе хочется колдовства? — раздраженно отозвалась Лава. — Сам же будешь жалеть. Но раз тебе простой логики мало… Вон в том шкафу я оставила вчера три черных петушиных пера. Доставай. Теперь бери одно… Любое, без разницы. Где косметичка жены?

— В спальне, в тумбочке. Принести?

— Давай.

Лава взяла из косметички круглую пудреницу, безжалостно отломала крышку с зеркальцем и положила на место пятки в ботинок — так, чтобы внутри было отражение того, кто заглядывает. Никита снова подумал, как на ней смотрится платье Веры. Вера была такая добрая, спокойная, милая женщина. Он не раз видел ее в этом платье, когда она хлопотала на кухне или ухаживала за Костей, а Артём смотрел на жену с нежностью и любовью. А теперь в этом платье в голубой цветочек сидит на полу Лава, жестко командует, а Артём, как солдат, исполняет указания.

— Бери в одну руку человечка из подорожника, в другую черное перо, води туда-сюда над зеркалом так, чтобы оно отражалось, а ты нет, и повторяй за мной: «Птица с черным пером, я убил тебя топором…»

— А я не топором его убил, просто шею свернул… Ты сказала — так можно…

— Повторяй!

— Ладно, ладно, не злись… «Птица с черным пером, я убил тебя топором, покажи из вечной тьмы то, что ищем мы… Как солнце смотрит в море, я смотрю в своё горе, вижу стену, хочу её пробить, свою жену домой воротить… Делай что прикажу, иначе накажу!»

Никита смотрел, как Артём водит пером над ботинком, вглядывается в зеркало со смесью надежды и опасений. Вдруг его лицо исказилось такой мукой, что Костя, внимательно наблюдавший за обрядом, вскрикнул и бросился к нему. Встав на четвереньки возле таза с ботинком, он пытался заглянуть внутрь и увидеть, что так расстроило отца, который выронил фигурку из подорожника и закрыл лицо ладонью.

— Что ты видел? — спокойно и печально спросила Лава.

Кузнец отбросил перо.

— Я видел её. Ей очень плохо. Она где-то под землёй, — он поднял человечка и начал так вглядываться в него, словно надеялся, что человечек с ним заговорит и все расскажет.

— Папа, где именно⁈

— Не знаю, — глухо сказал он. — Зачем ты это сделала? Ты же знала, что я ничего не увижу, просто буду теперь точно знать, что моя жена где-то мучается⁈

— Ты хотел каких-то трюков — вот тебе трюк! — Лава поднялась с пола, глядя на кузнеца без всякого сочувствия. — Думаешь, приятно заглядывать в чужую жизнь, искать там эмоции, страхи, боль? Логика, Артём, как-то попроще будет, полегче для психики. А колдовство — это если логика не помогает.

Кузнец хотел сказать ей что-то резкое, но сдержался. Кивнул. Положил подорожник в карман.

— Да, я думал, это как-то иначе будет, — согласился с необычной для него кротостью. — Как с Костяном: свечи, заклинания — и всё понятно. А тут ничего не понятно.

Лава криво усмехнулась.

— Может быть, распространить Верины фотографии везде, где получится? — подал голос Никита, чтобы направить разговор в практическое русло и дать Артёму время успокоиться. — Я помню, три месяца назад полиция в соцсетях её так и искала, можно повторить.