— Не могу пока уехать, — еще горше, чем в первый раз, вздохнула Лава. — У меня тут еще одно дело осталось. Нельзя прерывать цикл. Если я уеду, то потеряю связь с местом. Тут живет один человек, который мне очень помог. И я ему обещала помочь — найти жену.

Герман приобнял ее.

— Добрая ты у меня девочка, отзывчивая… А жену какую? Любую или конкретную?

— Конкретную. Она пропала два или три месяца назад. Герман, только ты не уезжай, ладно? Я тебе так рада… Ты не представляешь, как мне тут было плохо одной… У меня сил мало, энергии мало, еще со всех сторон пытаются помешать — то Теона, то Никита этот, то какие-то сумасшедшие… И, кстати, знаешь, что я сейчас вдруг подумала?

— Что?

— Я мало понимаю в технологиях, но Теона в них еще меньше смыслит. Не могла она отправить тебе ссылку на видео никаким скрытым способом. Ей нужна была я одна. Даже если ей очень хотелось выманить тебя, чтобы легче было повлиять на меня, она бы просто не сумела. Ее обычный образ действий — воспользоваться чужим телефоном, навести подозрение на невиновного. А Стасу она вообще не отправила бы видео. Он ей здесь был совсем не нужен, она его на работе так умело водила за нос, что разоблачение ее просто взбесило, да ты и сам видел. И Стас такой растерянный: неужели скромная секретарша оказалась такой могущественной темной ведьмой? — Лава тихо рассмеялась. — И я теперь не могу понять: тот, кто эти ссылки отправлял тебе и Стасу, — это одно лицо? Если нет — слишком странное совпадение, что сразу два человека среди ночи нашли это видео и отправили его независимо друг от друга двум наиболее заинтересованным людям. Причем оба этих человека умеют скрывать адрес отправителя. Может такое быть?

— Очень сомнительно.

— То-то и оно… Там много просмотров было, группа популярная?

— Нет, вовсе нет. Там было около семидесяти просмотров.

— Тем более! Малоизвестная группа, поздняя ночь… И у кого-то есть контакт и твой, и Стаса. Причем этот кто-то в курсе, что ты в Кроткове.

— Что я приехал, знали родители, этот Стас, две его женщины и твой редактор Данилов, я ему звонил, но он толком говорить не мог, там был какой-то праздник у него на заднем плане… Всё. Я тоже думаю, что отправитель видео — один человек.

— Согласна! Но тогда возникает вопрос: человек этот нам друг или враг? Ведь ты и Стас явно не на одной стороне…

Так, за разговором, они и не заметили, как вышли на дорогу. Машины Стаса уже не было.

Артём встретил их в четвертом часу утра так, будто они об этом заранее договорились и прибыли минута в минуту. Ни о чем не спросил, только пожал руку Герману и показал, где шкаф с чистым бельем, а где душ. Распорядился, чтобы они шли в спальню.

На кухонном диване под заколоченным фанерой окном похрапывал Никита в футболке кузнеца. Оказывается, Артём привез его от священника. Футболка другу была тесновата, зато чистая. Сам Никита тоже успел где-то отмыться, мельком отметила Лава. Очень хотелось немедленно посмотреть пятно на его шее и клеймо на груди, но не будить же человека. Еще решит, что она о нем беспокоится… Но выглядел он так, словно совсем немножко приболел и уже выздоравливает. Видимо, Теона серьезно вложилась в его исцеление несколько лет назад и поэтому не смогла погубить, только временно помутила ему разум и лишила сил. Лава сердито отвернулась. Стоило проливать слезы о таком непробиваемом.

Заглянула к Косте: он спал все в той же позе, в которой она его оставила, совершенно спокойный, словно над его головой не разыгралась нешуточная буря. Отогнула край одеяла и увидела, что знаки, которые она рисовала на его груди собственной кровью, стали бледными, едва заметными. Колдовство само себя охраняет, делает невидимым для других то, что и должно остаться тайной. Значит, лечение действует.

Артём разложил себе в комнате сына кресло-кровать. Шепнул:

— Как это он не проснулся за всю ночь? Я еще и молотком стучал.

Лава улыбнулась без всякой скромности и отогнула воротник рубашки: ведьмино рясно обнимало шею так, словно было сделано точно по ее мерке.

Включив в душе воду, она осмотрела себя: следы от веревки висельника были черными, как копоть. Вдоль посередине их прорезали тонкие красные полоски крови, будто кожа лопнула. Запястье, разрезанное ради Кости, выглядело гораздо лучше. Стоя под теплой водой, Лава прикладывала ладони к ранам и бормотала: «Упади на чёрный огонь белый снег, упади, прорасти сквозь грязь чистый побег, прорасти. А врагам моим руки свяжи, не дай пути, на волю их не отпусти…» Небольшие ранки затягивались, темные полосы становились светлее… Утром она возьмет остатки зверобоя и тысячелистника из старых запасов, нарвет свежей крапивы, а в морозилке у Артёма с прошлого наверняка хранится припасенная с осени клюква или брусника. Сделает она себе хороший отвар и через пару дней на теле не останется и следа…

Домашнее платье Веры, которое дал ей Артём для сна, пахло женским счастьем: вот она хорошая жена и мама, рядом надежный работящий муж, вот новый дом, и все вокруг такое простое, недорогое, но выбранное с любовью… На секунду промелькнули у Лавы перед глазами сцены из жизни этой семьи до того, как пришла беда: Вера варит варенье, муж приносит ей букет цветов, она смеется, прижимается к нему, достает из духовки румяные голубцы и с притворной строгостью велит Косте хорошо поесть прежде, чем убежит гулять до самого вечера… Не было у этой женщины никаких посторонних мужиков, даже мыслей подобных не было, и пропала она не по своей воле, думала Лава рассеянно, засыпая в большой супружеской кровати кузнеца.

Завтра она найдет начавший цвести подорожник, вырвет его, вымоет и сделает из него человечка: корень, состоящий из множества длинных волосков, будет прической, с двух черешков срежет листья, чтобы получились руки, остальные листья станут платьем, которое она перевяжет травинкой в том месте, где у женщин находится талия, а вытянутые цветки на длинном прочном стебле будут ногами, их подрезать нельзя… Наречет она человечка Верой и узнает, что с ней произошло на самом деле.

Рядом уже крепко спал Герман. Сначала он долго лежал с открытыми глазами и даже не пытался заснуть. «Сильный шок, непривычное место, усталость, которая не погружает в сон, а, наоборот, не дает нормально отдохнуть», — понимающе подумала Лава. И тогда она просто провела руками над его головой, прошептала: «Уплывайте, мысли, по воде сна, уходите, тревоги, в глубинный ил… Поднимется царь-рыба со дна, соберет тепло дневных светил и тебе отдаст, а печаль — черствый хлеб, ее крысы сгрызли…»

Утром Лава встала последней. Мужчины сидели на кухне тихо — любимый брат, самый красивый, самый лучший, кузнец, ставший ей почти родным за эти дни, и Никита, мерзкий предатель, который выжил. Кости нигде не было.

— Как Костя? — спросила она, неловко одергивая Верино платье. Ее-то одежда нуждалась в тщательной стирке. Гардероб Германа пострадал не так сильно, и сидел он в своих джинсах и своей футболке.

Артём вскочил и начал рассказывать с несвойственной ему активной жестикуляцией. Его голос иногда прерывался от волнения.

— Представь, я просыпаюсь в десять оттого, что Костя трясет меня и не может добудиться. Оказывается, он с утра встал, увидел наше сонное царство, взял мою карту и сходил в магазин. Сам! Он дальше огорода уже год не выбирался! Приготовил завтрак — кашу на всех сварил, бутерброды порезал, чай заварил…

— А сейчас он где? — спросила Лава, чтобы дать кузнецу успокоиться.

— Пошел по участку пройтись. Это что значит — всё, он здоров?

— Не знаю, Артём, ты его теперь доктору покажи. И от себя далеко не отпускай, пока он окончательно не окрепнет. Я тебе расскажу, как сделать ему оберег от злых людей. Другому бы сама сделала, но ты кузнец, ты сам сможешь. А отцовский замок самый крепкий.

Она достала из ящика кухонного гарнитура свой пакет с остатками трав и выложила в кружку несколько, чтобы сделать себе чай. Из-за чужого платья чувствовала себя не в своей тарелке и даже просыпала несколько ягод черемухи. Артём, без слов понимая, что нужно, включил чайник, а когда он закипел, сам залил травы и ягоды и прикрыл чайным блюдцем.